Западный берег Коцита - Савицкий Дмитрий Петрович (книги онлайн бесплатно серия .txt) 📗

Савицкий Дмитрий

Западный берег Коцита

Дмитрий Савицкий

Западный берег Коцита

Я знал Натана Эндрю, когда он еще был женщиной.

Дело было в России, на даче. В дальних комнатах варили варенье, на ослепшей от солнца странице сидел кузнечик, по окраине слуха глухо стучал товарняк. В середине лета в Подмосковье иногда наступает безвременье. Кажется, что так было всегда - чистое небо с забытым над прудом облаком, горячая садовая листва, хрусткий гравий дорожки. Книга, скучающая в сетке гамака, конечно же, оказывалась "Анной Карениной", порезы лечились подорожником, доносившиеся из купальни крики были приглушены не расстоянием, а дырой во времени. Крикнешь, и крик твой, не успевая разрастись, исчезает в лазурных трещинах.

Власть, газеты, радиобред, городские сплетни - все это отсутствовало. Гроза надвигалась из-за Успенского, театральная, хорошо отрепетированная гроза. Ветер задирал клетчатую юбку скатерти, опрокидывал молочник. Свирепый шмель ввинчивался в тугой воздух, но не мог сдвинуться и на миллиметр. Запах поднятой пыли и беспартийного электричества заливал округу. Хлопали окна мезонина, и все еще сухие молнии сыпались за дальний луг.

Я снимал комнату с выходом в сад, а Натан Эндрю, в те времена Наташа Андреева, был, была, были неуклюжей восемнадцатилетней девицей, пасшейся между верандой и малинником: короткие мокрые после купания волосы, исподлобья тяжелый взгляд. Мы куда-то отправлялись на велосипедах, горячо дышал сухой ельник, от рябой светотени кружилась голова. Наташа готовилась в институт и привидением бродила светлыми ночами меж яблонь: ситцевый сарафан, учебник в руках. Велосипедные поездки, вечерние купания в парной пресной воде под аккомпанемент лягушек, прогулки через луг к заброшенной церкви, ночное одалживание друг у друга сигарет, спичек, электроплитки ни к чему не привели. Я был дик, занят самим собою, мантрамами, кундалини, праной, самиздатовским буддизмом, самодельным дзеном.

Потом дыра во времени затянулась, оказалось, что мы уже в августе, понаехали родственники хозяйки, и вечерами в саду составляли теперь вместе столы, появлялась закуска, водка, крепкоголовый майор в выцветшей майке терзал шестиструнку, и работе моей пришел конец.

Накануне отъезда, вечером, Наташа зашла, как обычно, выкурить сигарету, поболтать ни о чем, покачаться в старом кресле-качалке. Ушла она под утро, и, хотя мне совершенно нечего вспомнить, я готов присягнуть, что была она все же особой женского пола.

Теперь, через одиннадцать лет, передо мною стоял наглого вида блондин в рубашке поло и джинсах в обтяжку. Татуированный коробей дрожал на бицепсе, золотая серьга была продета в мочку уха, американский паспорт торчал из кармана. Я, конечно же, слышал, что она или он эмигрировали лет на шесть раньше меня к богатым бруклинским родственникам, но я и понятия не имел, что деньги торговцев мехами пошли на ставшее рутинным хирургическое вмешательство в замыслы Творца.

Все это было объяснено кривыми полусловами на пути к переполненному японцами бару. Позже я узнал, что новоиспеченный Натан Эндрю подвергся остракизму. Бруклинская родня не могла смириться с метаморфозой.

"Но даже если бы они и смирились, - мрачно улыбался Натан, - что толку? Ведь, чего доброго, потребовали бы сделать обрезание..."

Натана привез мой старинный приятель Илья. Косолапый, сутулый, из тех, про кого говорят "неладно скроен, да крепко сшит". Когда-то он был чемпионом по боксу в легком весе. С тех пор к нему приклеилась кличка Муха. Жил он, на том берегу Коцита, в Москве, в трех шагах от меня, за полуразрушенной колокольней на Рождественском бульваре. Родители - и мать и отец - были на дипломатической службе и погибли в авиационной катастрофе между Хай-Кео и Чанг-Кьянг. Мухе шел в то время семнадцатый год, его сестре было четырнадцать. Они отказались от опекунства, и через огромную, коврами выстланную квартиру, толпами пошел народ. В основном это были старшие друзья: джазмены с Маяка, актрисы из ВГИКа, шпана с Таганки, чердачные поэты, подвальные художники.

Друзья приводили друзей, разбредались по комнатам, играли на гитарах, пили светлое грузинское вино, обнимались по углам. Квартира была доступна двадцать четыре часа в сутки. Ключ, если Муха с Асей отсутствовали, был под ковриком. Часто ночные или утренние гости, наткнувшись на спящих подростков в их собственной 5 спальне, удивленно спрашивали, чьи это дети. Постепенно были проданы ковры, разбит или продан фарфор, украден зимний голландский пейзаж, при смерти был отцовский опель. Меня загребли в армию. Муха пропал из виду, слухи о нем в мой сибирский заброшенный гарнизон не доходили.

Демобилизовавшись, я не смог его разыскать. "Квартира" была на трех замках, телефон не отвечал. Но однажды в метро я влетел в вдребезги беременную Асю. От нее я узнал, что Муха шляется по прикаспийским степям с полоумной охотницей на снежного человека. За два года до моего отъезда, он объявился и сам. С тех пор мы виделись ежедневно. То он забегал пропустить стаканчик баккарди - Куба баловала нас дешевым ромом, то я забредал к нему в Донской монастырь на кладбище, где мы, сидя в тени лип на могильных плитах, базлали о чем придется. О политике, конечно, о бабах, о том кто сел, а кто только собирается. Работал Муха в те времена в крематории и был сказочно богат.

Прилетели они налегке. Никакого багажа, ручных сумок, зонтов, клюшек для гольфа, скорострельных винтовок, воскресных журналов. Ровным счетом ничего. Даже пиджаков на них не было. Джинсы, да не слишком свежие рубахи. Бар в Руаси не самое лучшее место на свете. Мы тянули пиво, приглядываясь друг к другу. Японцы обменивались фотовспышками. Мухе я был рад, к Натану не знал как относиться.

Накачавшись хеннекеном, мы отправились отлить. Естественно, Натан с нами. Втроем мы журчали на разные лады. Задрав головы. Меня так и тянуло подсмотреть, чем Натан это делает.

- Я вам такой Париж устрою, - обещал я, - по первому классу.

- Видишь ли, - Муха застегивался, - мы, честно говоря, приехали по делам. Будем в запарке. Но вечера у нас свободные.

Натан, оттопырив губу, рассматривал в зеркале зуб. - Если раньше, - думал я, - в нем было что-то мужиковатое, то теперь он смахивает на бабу...

- Ты сам-то, - хлопнул меня по плечу Муха, - занят?

Я был более чем не занят. Дела мои не только не шли, но и не ползли. Они не стояли и не лежали. Их просто не было. Я был в дыре, которую торжественно принимал за жизненный перекресток. За квартиру было не плачено, телефон грозились отключить, джинсы расползались. Мысль о собственном идиотизме еще не посетила меня. Я был day-dreamer, улыбчивый кретин, уверенный в том, что именно мне суждено понять и сформулировать роковую разницу между там и здесь, между тогда и сейчас, то есть между Востоком и Западом.

Естественно, практических результатов это не давало. Места на этих должностях от Ла Манша до Гудзона были заняты, а уроки тенниса перекормленным детям и вдалбливание русской грамматики худеющим стервам позволяли мне лишь сводить концы с концами. Вернее, знать насколько они не сходятся. К тому же смутная идея о том, что Запад из Востока (и наоборот) не вычитается, и сформулировать разницу, тем более роковую, увы -невозможно, уже начала пульсировать. И Сена, сменив Москва-реку, была лишь другим берегом Коцита.

У моих американцев были ключи от чьей-то квартиры и они отправились отсыпаться. Сквозь солнечный пузырящийся Париж на них, гримасничая, глядела нью-йоркская ночь.

На следующий день они заехали за мной на машине. - Для начала нам нужно приодеться, - сказал Натан. - В таком виде работать нельзя. Есть что-нибудь поблизости?

Муха крутил руль, я показывал дорогу.

Здесь, - наконец остановил я его. - Запарковаться можно в переулке у церкви.

Валяй дальше, - Натан чистил ногти спичкой.

То есть как? - удивился я. - Здесь не дорого и прилично.