Муравейник Russia. Книга вторая. Река (СИ) - Шапко Владимир Макарович (онлайн книги бесплатно полные TXT) 📗

     Он проснулся глубокой ночью. На переломе её, ближе к рассвету. Сел на песке. Был он в майке, в трусах. Босой. Искать вещи – портфель, куклу – было нечего. Это уж точно. Обработали по полной. За пазухой майки обнаружил холодящий тело паспорт. В паспорте использованный билет с поезда, на котором приехал. Денег, конечно – ни копейки. Всё больше охватываясь ознобом, стыдом, от которого сердце куда-то падало, он двинулся, как казалось ему, в сторону моста. Шёл у самой воды. Слезились огни на противоположном берегу. Уже за мостом, возле какого-то барака, мертвецом плавающего в тумане на бугре… увидел на бельевой верёвке чьи-то распятые штаны. Сдёрнул. Явно рабочие, брючонки оказались коротки ему, были выше щиколоток. Шёл в них, волглых – точно ночью опрудился. Босой, вставал на носочки, рылся в мусорных баках и ящиках. Вытащил наконец какие-то чёботы, тоже рабочие, уже неподалёку от дома, где прятался днём, где был. Во дворе, подвывая как шакал, боролся с собой. Кружил по кустам, как безумный. В дверь на третьем этаже позвонил, наверное, около шести. Табличка с номером квартиры походила на громадный африканский орден. Размером была с тарелку. Дверь не открывали. Позвонил ещё раз. Продолжительней. Все таращился на выпендряльный номер. Заспанный родной голос спросил: кто там? Сердце сразу задёргалось в горле. Забормотал что-то, называя себя. Слетела цепочка, дверь раскрылась. Женщина была в ночной короткой рубашке. Со сдобными открытыми коленями. Крупные глаза её, да еще выпученные – теряли опору, готовы были выпасть. Алина Пожарская видела перед собой стопроцентного бича – в опорках, в коротких брючонках с пузырями, в майке, съехавшей набок, как будто бич только что наворовал в неё яблок. Глаза бича были абсолютно пожарны, безумны! Рвались к ней, Алине Пожарской! Бич бормотал. Я сейчас, я сейчас всё объясню! Алина! Понимаешь, я тут, в общем, я проездом, понимаешь… Дверь захлопнулась. Чуть не ударив его в лицо. Раскинув руки, Дылдов задыхался на двери. Дылдов точно готов был жрать дверной её номер. Жрать, жрать! Отжимались слёзы из глаз, как из губок. Повернулся. Пошёл к лестнице. Стал спускаться. Сволочь! Отодвинув тюль, крупная женщина смотрела, как внизу по пустому двору уходил мужчина. Воловьи глаза были вздрючены, сердиты. Подонок! Замотнула тюль на место. Тахта под телом её заколыхалась как торфяник. Две вороны перескакивали от идущего Дылдова точно инвалиды – боком. Долго указывали ему дорогу, путь. А позади идущего, в сизую наволочь утра – солнце карабкалось, заползало. Как заползал бы, наверное, пьяный дымящийся тромбонист вместе с тромбоном в футляр…

     …До Москвы добирался три месяца. До самой зимы. Как будто пешком весь путь отматывал. Шёл с Казанского по бесснежному (как выдутому) голому московскому тротуару. В полушубке, с котомкой за плечами. В валенках. Выглядел в них странновато для Москвы. Если не сказать больше. Как будто из лесу на городской асфальт мягкий мишка косолапый вышел. Но московские тротуары были всё такими же, привычными. И было их много. И убирать их кому-то нужно будет всегда… Вот те на! – вскинулись от стола Новосёлов и Серов, когда ввалил в комнату партизан бородатый. Вот те на-а! Однако партизан был серьёзен. Я вообще-то по делу. Вот. Деньги. Выложил Новосёлову. Долг. А это – Евгении. (Деньги были отданы Серову.) Спасибо вам, ребята! Однако друзья удивлялись. Друзья трепали его, приводили в чувство, как отмороженного. Да рассказывай же! Рассказывай! Бородач не спешил. Мезозойная какая-то борода его требовала обстоятельности, табаку. Требовала самокрутки. На глазах у друзей он и начал лепить её, доставая щепотью табак из какого-то захрёпанного кисета. Ну, Дылдов! Ну, артист! Да говори же!..

<a name="TOC_id20267158" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a>

<a name="TOC_id20267160"></a>21. Гавунович. Странная фамилия, не правда ли?

     Первый Заместитель Главного Редактора Кусков отсутствовал. Поэтому пылинки Со Своего Автора редакционные сдували сами. Со всех сторон заговаривали его пятью трепетными голосками. Даже Зелинский, сняв очки, скрежетал на манер застарелого бройлера, который думает, что вот-вот, прямо сейчас снесёт яйцо. Обихаживаемый – плотный мужчина за пятьдесят – недовольно хмурился, выслушивая Все Объяснения. Был он с короткой, торчащей вверх стрижкой. С этаким стрижаком. Будто разом – в один удар – рубанутый на чурбане острейшим топором. Заплывшая шея его то багровела, то принимала розовый цвет. Значит, как я понял, завтра всё будет готово? Так? Так, так! Не сомневайтесь, Леонид Мартынович! Завтра – абсолютно точно! Стрижак пошёл к двери. Даже не попрощавшись. Редакционные усаживались за столы. С самоуважением банщиков. Хорошо поработавших с паром. Серов собирал свои бумаги. Он – невольный свидетель. С ним – уже расправились. Собирал в сторонке. Специальный пустой столик для этого имелся. Стоял у самой двери. Так сказать, удобно на выходе. Серов копался с серьёзным рабочим ожиданием торгаша в своем магазине. В абсолютно пустом. Где-нибудь на Западе. Который перебирает и перебирает там чего-то на прилавке. Ожидая покупателей. Ожидая, что у него что-нибудь купят в конце концов.

     Открылась дверь и вошёл парень лет двадцати. О! – закричали сотрудники, все как один. Лёгок на помине! К вам, Серов, к вам! Ваш почитатель! Парень уже тряс руку Серову как родному, как родственнику, как не виденному много лет. Гавунович! Гавунович! Бормотал без остановки. Очень рад с вами познакомиться, Сергей Дмитриевич! Очень рад! (Откуда отчество узнал? Что за Гавунович такой? Фамилия, что ли, у него такая?!) Серов невольно пятился, оглядываясь на сотрудников. Парень тряс руку, не отпускал. Гавунович! Гавунович! Игорь! На Игоре Гавуновиче был старомодный, довоенный, с чёткими плечами пиджак. Белый большой отложной воротник рубашки по плечам – как раскрытая книга, по меньшей мере: читайте! ничего не скрываю! Явно деревенский парень с лопнувшей, как овощ, улыбкой на лице. Вдобавок чуб – что тебе колхоз спелый! Графоман? Сельский? В Москве? Однако с такой фамилией-то! Кого вы мне подсунули? Серов всё оборачивался к редакционным. А те, как в милиции, как организаторы всей этой радостной встречи (ведь два брата встретились! два родных брата! после стольких лет!) – откровенно уже, без стеснения ржали. Даже у Зелинского – небывалое дело! – нижняя челюсть от смеха оступалась, хлопалась. Подобно большой поломанной неостановимой игре! (Вот дела-а!) Серов не знал, что ему делать. Как быть с Гавуновичем. (Странная фамилия, не правда ли?) Однако парень сам подскочил к столу Зелинского, схватил там какие-то бумаги. Начал совать их Серову. Вот, вот. Моя рецензия на вашу последнюю повесть. В отличие от прочих рецензий – она положительная. Резко положительная! Серова со всеми бумагами уводил к двери. (Под продолжительный гогот редакционных.) Нам нужно с вами поговорить. Сейчас же. Немедленно! (Га-га-га!) Дверь захлопнулась. Цирк закончился. После ухода этих двоих опять потянулся нескончаемый, обрыдлый будень. Даже у нового сотрудника, перебежавшего из соседнего журнала, скосившийся рот сопел, как драная рыжая щётка пылесоса. Лишь очёчки Зелинского опять заполнились словно бы слёзками. Опять заполнились дрожливенькой как бы работцей. Челюсть была высоко поджата. Точно подвязана на покойнике. И никакой вам теперь большой игры! (Челюстью.)