Похищение столицы - Дроздов Иван Владимирович (читать книги без TXT) 📗

— Но чего от меня нужно твоему Сене Беленькому?

— А ты не знаешь?.. О, байрам ол! Знаешь ты, да только притворяешься.

Михаил потянул за рукав Каратаева, посадил его на диван, а на Катюшу замахал рукой:

— А ты иди подальше, иди, я буду секрет говорить.

И на ухо Олегу зашептал:

— Сто миллионов! Всего сто миллионов.

Огляделся вокруг — нет ли кого рядом? — придвинулся к Олегу, горячо и мокро засвистел на ухо:

— У него девятьсот миллионов, а ему надо в клуб миллиардеров. Там, если не хватает и одного миллиона, не берут. А он хочет. Сильно хочет. Ну, что тебе стоит?.. Ты возьми сто миллионов у одного еврея и передай их на счет другого еврея. Ха-ха!.. Забавно. Вчера я был в синагоге и там слышал анекдот. Один еврей спросил у генерального прокурора: «А если я при исполнении нового гимна не буду стоять? Что тогда?..» Прокурор на это сказал: «Будешь сидеть». А теперь у меня для них есть анекдот. А?.. Как ты из одного еврейского кармана переложил в другой еврейский карман. Такое даже мы не умеем. Реби мне скажет: приведи этого парня, который выдернул из банка сто миллионов и никто его не поймал. Мы на него посмотрим. А?.. Ты пойдешь со мной в синагогу? Там есть такой наш реби, которому сто семь лет. Говорят, у вас в Петербурге есть доктор, которому девяносто шесть, а он все работает. У нас тоже есть. И такой, которому сто семь лет. По секрету тебе скажу, что ему нет и восьмидесяти, но он говорит, что сто семь. А кто проверит? Он родился в Жмеринке, и никто не написал, что родился еще один еврей. Вот он и говорит. И все верят. И идут к нему, и несут много денег. Такое умеем только мы: из ничего делать деньги. Ваш хирург из Ленинграда тоже мог бы сказать: мне сто десять лет! И тогда бы люди платили деньги только за то, чтобы на него посмотреть. Но он не сказал, потому что русский. Так ты сделаешь Сене сто миллионов?..

Пока в покоях замка разыгрывалась эта сцена, возле вертолета генерал Муха беседовал с олигархом Беленьким. Генерал знал, что этот щупленький человек с начинавшим обозначаться горбиком на вершине позвоночника был один из тех могущественных олигархов, который каким-то таинственным образом стал владельцем тридцати процентов акций Красноярского алюминиевого завода и двух металлургических комбинатов в Сибири; подозревал генерал и людей в своем ведомстве, которые сообщили Беленькому адрес важнейшего государственного объекта, но делать было нечего, и он ничем не выдавал своего беспокойства, был сдержан в расспросах, говорил вежливо:

— Вы надолго к нам прилетели и, если не секрет, с какой целью?

Сеня был молод, ему не было и тридцати лет, и в замок к Каратаеву он прилетел по наводке своих людей, служивших и в Кремле, и в Министерстве внутренних дел, но был у него в Белоруссии и еще один глубоко личный интерес, о котором он никому не рассказывал: в Новополоцке, что тут недалеко от замка, жил целитель, умевший каким-то образом поправлять болезни позвоночника. Сеня послал к нему своих людей, и как раз в эти часы они встречались с целителем.

На вопрос генерала отвечал сухо и уклончиво:

— В Белоруссии по делам своих заводов.

Смотрел на главный подъезд, ждал, когда навстречу к нему выйдут хозяин замка и Каратаев. Но никто к нему не выходил. А генерал продолжал допрашивать:

— Вы мне назовите людей, давших вам наш адрес. Мне нужно для доклада начальству.

Беленький устремил на Муху сверлящий взор своих темных, как спинка майского жука, очей, проговорил дребезжащим, почти визгливым голосом:

— Генерал! Вы меня с кем-то путаете. Я Беленький! Вчера встречался с президентом. Наконец, проявите элементарную вежливость: пригласите в дом и велите подать чаю.

Генерал сделал вид, что не заметил ни тона, ни наглости олигарха. Пригласил его в замок, а здесь, в коридоре, их встретила Катерина. Чуть заметно поклонилась Беленькому, показала на приоткрытую дверь, из которой доносились голоса Кахарского и Олега. При появлении Мухи и Беленького Кахарский неожиданно резво поднялся, подобострастно склонился перед олигархом. Каратаев сидел в прежней позе и равнодушно смотрел на вошедших.

— Вот олигарх... Семен Беленький. Вы, Олег Гаврилович, видали когда-нибудь живого олигарха?

Каратаев поднялся, кивнул олигарху.

— Я Каратаев, других званий у меня нет. Прошу садиться. И показал на диван. Сам же сел в кресло, закинув ногу на ногу и развалясь так, будто собрался поспать. Олигарха он презирал, и не только за то, что он олигарх, ограбивший Россию, а еще и за то, что тот выследил его и нагло вторгся в его жилище. Беленький же весь дрожал от обиды и унижения: он за несколько лет своего нового положения привык к поклонению, к лести и всяческим проявлениям знаков внимания, а тут такой афронт.

Каратаев продолжал:

— На экране телевизора олигархов видел: Березовского, Черномырдина, братьев Абрамовичей, а еще Г усинского, который сидел в Бутырке. А вот так, чтобы рядом,— не приходилось. Скажу откровенно: не могу понять, зачем людям так много денег? Ну, к примеру, миллиард! Да такая куча долларов вот в этой комнате не уместится. Зачем она вам, а?.. Может быть, скажете?

Сеня гордо откинул назад голову, важно заговорил:

— Подобный разговор был у Горького с американским миллионером. Там Максим Горький, великий русский писатель, задавал глупые вопросы, а миллионер умно на них отвечал: деньги нужны человеку для того, чтобы делать деньги. И новые деньги нужны для того, чтобы делать другие новые деньги. Есть в мире такая профессия: делать деньги. Я как раз и посвятил себя этому занятию: я делаю деньги.

Эту последнюю длинную тираду Беленький произносил уже в ту минуту, когда в комнату вошла Катерина и внимательно слушала его. Он, между тем, пристально на нее смотрел. И чем больше смотрел, тем больше одушевлялся и хотел бы еще произнести какие-то умные слова, но его перебил Каратаев:

— А если я на ваш счет перетащу деньги со всех банков мира, тогда что вы будете делать с деньгами?

Беленького такая перспектива ничуть не смутила. Он сверкнул теменью глаз и сказал:

— Тогда бы я у калитки замка поставил на часы президента Америки, а вот здесь у двери — российского президента.

Он смерил взглядом с ног до головы Катерину и добавил:

— А еще бы я сделал так, чтобы вот эта прекрасная девушка,— кажется, она вчера стала подполковником органов безопасности,— все время стояла бы со мной рядом и подавала мне кофе с шоколадом.

Катя сказала:

— И с мороженым.

— И с мороженым. Я очень люблю мороженое.

Катя миролюбиво продолжала:

— А сейчас для такого кайфа у вас не хватает денег?

— Сейчас не хватает.

Беленький, несмотря на свою молодость, слыл за истинного волшебника в мире финансовых афер и невероятно смелых гешефтов. Он знал за собой силу, хранил на своем челе презрение ко всему свету, и только привлекательность и недоступность юных особ нередко представляли для него проблему. Катерина явилась для него орешком, к которому не знал, как подступиться. При первом же взгляде на нее он подумал: «Вот эта как раз и нужная мне для серьезных отношений». Ему в голову даже вскинулась мысль о супружестве. И хотя для жизни он искал красивую, как Юдифь, еврейку, но тут мог бы и пренебречь национальностью. Представил себе, как бы он, будучи в Нью- Йорке, явился с ней в клуб миллиардеров. Туда старики приходят с такими красотками, что глаза могут полопаться. Но эта!..

Смотрел на Катерину, а сам думал о ста миллионах. Даст же ему этот синеглазый балбес такую сумму. И тогда он автоматически становится членом клуба миллиардеров.

Беленький был из тех новых евреев, которые родились при советском строе и которых ныне зовут новыми русскими. Они сформировались уже после горбачевской перестройки. Советскую действительность Сеня не хотел вспоминать. При одном только упоминании о коммунистах, комсомольцах, о цензуре и железном занавесе у него возникала зубная боль. Он кончил советскую школу, учился в советском вузе,— и все это, конечно, на народные денежки, главным образом, на деньги русских людей, но согласно своей биологической природе он как раз больше всего и ненавидел русских, презирал все то, что его кормило, одевало, давало крышу. Не случись горбачевская перестройка, он бы, как и его отец, стал вначале кандидатом наук, а потом доктором и взошел бы на профессорскую кафедру... Много бы ездил за границу, получал премии, лауреатские медальки. Ему бы дали хорошую квартиру, он купил бы дачу, ездил на собственной машине. Словом, жил бы, как большинство евреев, которым советская власть создавала всяческие привилегии, освобождала их от армии, от физических работ — холила и лелеяла, как малых детей. Они же, благодаря своим все тем же биологическим качествам, становились авторами открытий, которых не совершали, изобретений, которых не делали; непременно поднимались над всеми русскими, занимали кафедры и возглавляли лаборатории, институты.