Змеев столб - Борисова Ариадна Валентиновна (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Тугарин захохотал, вышел из-за трибуны и по-медвежьи затоптался на пятачке.
– Васька! Ты где? Верный мой адъю… адъюнк… тант Васька! Танцевать!
Люди ушли.
На следующий день Галкин принялся уговаривать заведующего, чтобы он позволил потанцевать молодежи в цехе засолки.
Семья женатого Галкина жила в Якутске, но он был молод, и ему нравилась рыбачка по имени Фрида. Литовка она, немка или финка-ингерманландка, учительница или дочь какого-то буржуя, в подробности Галкин не вдавался. Важно, что теперь она находилась под его началом и была очень красива.
Набезобразивший ночью Тугарин чувствовал себя нездорово, голова жутко болела. Он помнил, как позвал народ и говорил с трибуны, а потом танцевал с Васькой танго. Галкин справедливо полагал, что начальник неплохо повеселился и просто обязан дать повеселиться другим.
– В цехе засолки? – переспросил Змей и сморщился: – Но там мертвяки…
– Они же не будут танцевать, – резонно заметил Галкин.
– А если твои танцоры рыбу покрадут?
– Могут, – посерьезнел Галкин и пообещал: – Я прослежу.
– Холодно в цехе.
– Все принесут немного дров.
– Рыба растает.
– Не успеет, в углах лед.
– А-а, делайте, что хотите, – махнул рукой Тугарин. – Только не подожгите цех.
…Когда Юозас принес новость о танцах в цехе, женщины замерли в изумлении. Потом Гедре рассердилась:
– И что, ты тоже туда пойдешь?
Юозас пожал плечами.
Можно было понять по-всякому, но Гедре поняла, как ей подумалось, и накинулась на парня:
– Совести у вас нет! Ни стыда, ни совести! Люди покойные лежат, тут плакать надо, а у них одни танцульки на уме! Знаю, знаю – Галкина штучки! За Фридой ударяет! Есть у этой дуры голова? Думает она, что Галкин семейный, или ей все равно с кем?.. – Гедре как будто обвиняла Юозаса в глупости Фриды. – Кто плясать станет? Живые-то кое-как шевелятся!
– Неужели не страшно? – поддержала, ежась, Нийоле.
Юозас дернулся с закушенной губой, демонстративно кинул телогрейку с шапкой на гвозди в стене. Шапка упала, он ее не поднял. Примостился с краю нар, не сняв валенки, обнял спящего Алоиса.
Пани Ядвига, кряхтя, подобрала шапку.
– Вспомни себя молодой, Гедре… Одни умирают, другие растут. Жизнь идет. Она не спрашивает – можно, нельзя, она просто идет – и все. Молодым хочется жить, любить… Что они, не люди?
Гедре поджала губы, молча села при свете лучины штопать чулки Виты. Нийоле, сокрушенно вздохнув, стянула с уснувшего Юозаса валенки.
Неуловимым движением подвязывая рваные сетевые нитки, пани Ядвига наматывала клубок.
– Человек ко всему приспосабливается, – бормотала она. – На человеке пробуют всякие опыты. Могут продать наивного, юного в вертеп за долги, отнять веру в людей и бога, душу перевернуть в нем с ног на голову или вовсе выдрать с мясом… Человека ослепляют красными лозунгами, оглушают громкими словами, на деле не стоящими ломаного гроша. Оставляют голодным во льду, в грязи, вони и вшах… Человек – живучее существо… Промерзнув до костей, он теплеет от ласкового взляда, слова, прикосновения, или греется у чужого костра, если свой огонь давно растоптали… Растоптали и кованым каблуком поерзали, чтоб не выбилось ни искры… Человек верит в любовь, несмотря ни на что. А если не верит – он уже не человек.
Повременив примерно с час, Хаим оделся.
– Ты куда? – слабо колыхнулась Мария.
– Так… Прошвырнусь до цеха, посмотрю, что там делается. Тепло сегодня.
От Хаима не укрылось, как переглянулись, осуждающе вспыхнув глазами, Гедре с Нийоле. Пани Ядвига вложила катучий шар ниток в кастрюлю и принялась наворачивать на щепку второй клубок. Не подняла головы.
Глава 17
Поцелуй смерти
Ярко светила луна. Сугробы серебрились, словно шкуры огромных, прилегших отдохнуть зверей. Хаим шагал, спотыкаясь о собственную тень. Тень размахивала руками, потряхивала концы ворота, – она и Хаим умирали от духоты волнения. В уме без конца вертелась строчка из старой песни: «Это брод моей последней в жизни реки… Это брод моей последней в жизни…»
Да что она привязалась! Хаим остановился, заставил песню умолкнуть и подумал: «Прости меня, Всевышний. Твоя ноша слишком тяжела. Я устал быть правильным». Окно цеха засолки сияло, как путеводный знак.
На разделочном столе желтела, разливая гостеприимный круг молочного света, принесенная Галкиным керосиновая лампа. В печурке гудел и ярился огонь, подстегнутый разошедшейся тягой. Сбоку к стене чуланчика сторожа была навалена груда опрятно наколотых дров, явно конторских. Высокие тени качались на стенах, непроницаемые сумерки сгущались в углах. К дощатому потолку валил пар, цех только-только начал прогреваться.
Молодежь толпилась у входа и ближней стены, свободной от бочек. Хаим приметил мальчишек помладше Юозаса. Парни приглушенно разговаривали и смеялись, выказывая полное равнодушие к прекрасному полу, превосходящему их числом втрое. Девушки постарались принарядиться, под расстегнутыми ватниками у многих белели вышитые крестиком кофточки из американских мешков.
Мелькали знакомые лица, совсем еще ребячьи, все оживленные, с горящими в ожидании праздника глазами, и одинаково выструганные голодом до резкости, до коричневых теней под скулами.
– Как жена? – подошел Галкин, понятливо и нагло оглядывая Хаима.
Под руку Галкина держала высокая девушка со светло-русыми волосами. Красивая, броская девушка, из тех, кому идет даже чрезмерная худоба.
– Ничего, спасибо, – сказал Хаим.
Галкин энергично потер руками:
– Давайте-ка выпьем, разогреемся. Надоело ждать, пока потеплеет.
Вынув из-за дров начатую бутылку разведенного спирта, он отпил сам и передал Хаиму. Острый запах этила шибанул в нос, горло омыло жидким огнем. Спирт ощутимо перекатывался в потрясенном желудке, точно горячая ртуть, парной жар всходил к груди, и чудилось, что она, расправляясь, становится шире.
Бутылка резво гуляла по рукам. Пили по маленькому глотку, а больше бы не смогли – дыхание с непривычки спирало.
– Эй-эй, не увлекайтесь, нам не достанется! – слышались голоса.
– Да пейте, чего, – размягченно улыбнулся Галкин. – У меня еще есть. Праздник же, всех угощаю.
Баянист уселся на табурет, тяжеловато пробежался по клавишам, побуждая к игре инструмент и заскорузлые пальцы.
– Белый танец, белый танец! – крикнул кто-то.
Быстро захмелевшие девушки подхватились, потащили кавалеров к незанятой середине цеха. Хаим понял, что стоять, греясь у печи, ему не дадут.
Пригласившая его девушка была Хаиму незнакома. Очевидно, новенькая, из другой рыбачьей артели, почти девочка, или казалась моложе – приземистая, с красным носиком-пуговкой и шалыми глазами. Сверху Хаим видел белую нитку ученического пробора и крученные из шпагата бусы в низком вырезе кофты. Девушка плохо держалась на ногах, Хаиму пришлось поддерживать ее под локти весь танец и, не дождавшись завершения мелодии, прислонить к стене, чтобы не свалилась.
Натужно грянула «цыганочка». В пляске народ растормошился, размялся и тотчас выбился из сил. Загнанно дышащий круг выручил один из подростков – скинув великоватые валенки, пошел вприсядку. Тяжко выбрасывались ноги в редких, вязанных из шерсти носках, – он явно хотел произвести на кого-то впечатление и решился на геройство. Жесткий скрип его коленей соперничал с треском дров в печке, и сквозь щербатую улыбку проскальзывало страдание. Те, у кого колени опухли и давно не гнулись, смотрели на смельчака со смесью зависти, жалости и восторга. Отдавая дань веселому отчаянию плясуна, все сильно хлопали в ладоши. Отмучившись три круга, он подхватил на излете валенки и врубился в толпу.
Баян подавился аккордом и затих, музыканта снова попросили сыграть что-нибудь не быстрое. Никто вроде бы не объявлял белого танца, а та маленькая девица с шпагатными бусами опять подступила к Хаиму. Шмыгнув носом, изобразила что-то вроде неловкого книксена, качнулась и умудрилась выстоять.
