Соленые радости - Власов Юрий Петрович (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Я наклоняюсь к Ингрид: спит. Теплое дыхание шевелит мои волосы. Белое утро выдает нас.
Часы заботливо напоминают о времени. Через пять часов я уеду. Ингрид станет чужой. Чужой?!.
Я смотрю на нее. Я хочу запомнить ее, запомнить…
Я провожаю жизнь. Я встречаю жизнь. Ошибки и боли всех дней согреты началом новых целей. Целей, которые нельзя отнять.
Мелодично бьют часы за стеной.
Я поднимаю голову и вдруг вижу, как внимательно и строго она смотрит на меня.
– Ты почти не спала, Ингрид. Еще есть время. Она молча прижимается. Я осторожно беру ее волосы и откидываю ей на плечи.
– Наша любовь, как бродячая собака, – шепчет она. – Ей теперь плутать всю жизнь.
Глаза у нее большие. Я закрываю эти глаза губами.
– Тебе действительно хорошо? – шепчет она. Запах ее кожи – это все мои потерянные шаги. Ее губы, высокие ноги и груди, напрягшиеся от ласк, и серые выцветшие от ласк глаза. Ночь покорно отдает ее…
– Скажи, сова, что будет завтра?
– Молчи, притворись немым.
– В какой луне ты теперь вернешься, сова? – Луне?
– Так на Востоке отсчитывали время. Это было давно. Тебе холодно, Ингрид?
– Притворись немым, милый.
Снова я ничего не вижу, кроме больших глаз Ингрид.
– Робкие становятся смелыми – сказано хорошо, – шепчет она. – В настоящем чувстве именно так…
Я слышу ее всю: от груди, оплывающей под моими мускулами, и до сильных ног, которым, кажется, не будет покоя. Я слышу бессвязное бормотанье. Я ласкаю это бессвязное бормотанье. Мы тонем в горячем снегу. Я задыхаюсь всеми словами…
Я осторожно освобождаю маленький крестик из путаницы волос.
– Ты будешь жить долго, – шепчет она.
– Это очень важно – жить долго? – Я хочу, чтобы ты жил долго.
– Ты улыбаешься, Ингрид?
– Ты уверял, что нельзя обмануть время, а я обманула. Я стану старой, буду некрасивой старой птицей, а в памяти останусь той Ингрид из белой финской ночи. Смотри, милый. Ласкай, милый. Мои губы всегда будут ждать тебя, целовать и ласкать тебя… – Она прижимается щекой к моей щеке. Ее груди вдавливаются в тревожную жесткость моих мускулов.
– Милый, – шепчет она, – кто лучше, я или эта белая ночь?
Плотина моих мускулов не может справиться с нежностью. Ингрид совсем теряется в них. Горячий снег накрывает нас…
– Мы с тобой из этой ночи, – шепчет она. – Мы заблудились в белой ночи. Задыхаемся этой ночью…
Ночь громадна. Все тонет в белой ночи. И шорохи ее громадны, и удары сердца и путаница светлых волос.
Переливаю руками ее волосы. Самые звонкие ручьи – светлые пряди. Губы Ингрид мягкие и настойчивые. Ее ласки стерегут меня. Не знал, что ласки – это большие, светлые птицы.
И все уже только память. Вся жизнь для того, чтобы стать памятью. Избегаю оглядываться. Я не умею оглядываться. Прошлое – это единственное, что остается вне моей воли. Это моя единственная покорность. Покорность перед тем, что уже стало памятью.
В полусне вижу окно и странную северную ночь. Она уже растворена утром. Распадаются тени. Шторы ярче. Мой рассвет, мой! Сколько же я ждал этот рассвет!
Глава VI
Рекорд Торнтона в жиме я снял на соревнованиях в Москве. При этом я не испытывал каких-то особенных чувств. Я был хорошо подготовлен. На тренировках брал веса, которые давали мне уверенность в успехе. Прежде чем снять рекорд, я всегда поднимаю результаты во вспомогательных упражнениях. Потом осваиваю эти новые веса и делаю их рабочими. Конечно, все сложнее. К этим новым весам во вспомогательных упражнениях я тоже готовлю себя. Да и сам захват новых весов предельно напряженный этап. Надо ломать свою силу, приучаться к новой нагрузке. Новые веса никогда не бывают ручными. В эти тренировки нужно вгрызаться.
Тренировочный сезон я потратил на освоение новых весов в жимах лежа, из-за головы и широким хватом с груди. Потом сезон я потратил на перенос новой силы в тренировочные веса классического жима. В общем-то все было рассчитано и должно было получиться. Я не сомневался в успехе. Но вымотался я изрядно. И очень досталось позвоночнику. Все жимы, кроме жима лежа, нагружают спину. В поясничном отделе был измозолен каждый позвонок. При ходьбе я ощущал этими позвонками каждый шаг. Меня выручали мышцы спины. Они как бы вывешивали каждый позвонок в отдельности, сохраняя мне свободу движения.
Когда я прочно зацепился за новые тренировочные веса в классическом жиме, рекорд уже был мой, но я поработал еще сезон. Я не хотел улучшать рекорд на пятьсот граммов. Я решил сразу продвинуть его килограммов на пять. Потом я прошел предсоревновательный цикл. Около двух месяцев я выводил себя из нагрузок. В этот раз я выводил себя из всех нагрузок, в том числе из нагрузок для темповых упражнений. Это был рекорд великого Торнтона, и я хотел снять его без надрыва, легко и непринужденно. Потом Поречьев выискал соревнования, которые вписывались бы в наш график. Это были соревнования между высшими учебными заведениями Москвы. Они соответствовали рангу, необходимому для фиксации рекорда. Потом Поречьев договорился с судьями международной категории.
По правилам у меня были четыре попытки. Я решил сберечь все четыре для рекорда. На разминке я выжал начальный вес. Я выжал его тяжело, и сомнения обожгли меня. Поречьев запретил мне снова подходить к штанге.
– Теперь все сделаешь в зале, – сказал он.
Я знал, что на публике всегда работаешь по-другому, но тяжесть веса, выжатого на разминке, так и осталась в мышцах. Когда объявили, что я попросил установить вес на пять килограммов выше рекорда великого Торнтона, зал ответил стоном. В тот вечер все, кто любил «железо», были в зале. Я не скрывал, что буду пробовать рекорд. Я не хвастал. Я говорил, буду пробовать, есть сила…
Я старался вызвать ощущение легкости. Я проделывал привычные движения, настраивая себя. Поречьев легонько потряхивал мышцы плеч.
Я вышел в зал, увидел, что часть публики бросила места и сгрудилась вокруг помоста. Кто-то крикнул, увидев меня, и в толпе образовался узкий проход. Я уже терял связь с миром. Я все глубже и глубже окунался в ощущения мышц, будущих напряжений и точной схемы движения. Оно волнами прокатывалось через меня. Я проигрывал его своими мышцами от старта до фиксации веса. Зал с людьми расплылся в какую-то серую зыбкую пелену, из которой на меня вдруг смотрели чьи-то глаза, появлялись чьи-то руки и кто-то называл мое имя или вырывались отдельные слова одобрения. Я видел только штангу и Поречьева.
Потом я услышал грохот. Это публика в зале вскочила на кресла. Фотовспышки ударили мне в глаза. Я подавил раздражение и снова погрузился в ощущения «железа» и мышц.
Я знал, что успех определят два старта: старт в «низком седе» и старт при судейском хлопке.
По сравнению с толчком у меня был большой запас для захвата веса на грудь. Но для жима мне нельзя было разбрасывать ноги в полете. Тогда они принимали различные положения, а жим может быть выполнен только из строго определенного положения. Одного положения. Поэтому я сразу поставил ноги в то положение, из которого потом в стойке буду выжимать вес. Это усложнило задачу. Я уже должен был работать почти без подрыва.
Я расставил ноги в жимовой стойке. У меня с трудом хватило длины рук захватить гриф. Руки в локтях почти легли на колени, и я погрешил против идеального движения, чуть согнув их.
Потом я согнул поглубже ноги и опустил таз. Это был почта толчковый старт. Я ввел в усилие ноги, заранее обрекая движение на пониженную скорость. Но мне и не нужна была высокая скорость. Я выполнял не рывок.
Я проверил захват. И весь вошел в тот мир ощущений, который нес с собой, который сразу занял меня и вдруг проявил, обозначил все мышцы и путь каждой мышцы. И когда я услышал этот миг, я тронул штангу. Я услышал, как она зависла на руках. Положение было хрестоматийное.
