Змеев столб - Борисова Ариадна Валентиновна (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
– Огонь как солныско?
– Как солнышко.
– На небе?
– На небе.
– Почему его нету?
– Спит. Оставило вместо себя северное сияние.
– А я хочу солныско!
– Вот придет весна, закинем на небо сеть и поймаем тебе солнце…
Хаима и Алоиса завораживали мерные подрагивания сети. В ней недавно билась рыба, и не было у рыбы никакой возможности выпутаться. Страшные руки разрывали ей жабры, выдирая из обледеневших ячей…
Глава 9
Сядь на пенек, съешь пирожок
Голодный человек всегда мерзнет. Утром от холода ломило затылок и коченели уши. Спали одетыми, а в последнее время женщины начали повязывать на ночь платки на голову. Хаим попробовал спать в шапке и бросил – замучили вши, кишащие в жаркой, влажной под шапкой голове. Он соскреб ножом рассадники гнид с шапок и воротников, освежил одежду в сугробах и вытряхнул насекомых специально для этого выструганной лопаткой. Потом остриглись с Юозасом как могли коротко, Хаим и бороду не пожалел.
– Ой, два мальчика! – захлопала в ладоши Витауте. – Двойняшки, двойняшки!
Юозас смущенно пригладил жесткий ежик волос. А он и не заметил, что догнал Хаима в росте.
Мария глянула – и впрямь мальчики, одинаково худые, с одинаково большими носами на лицах без щек, съеденных голодом. Только у Юозаса нос прямой, а у Хаима – с горбинкой.
Стирали и мылись с золой, которую пани Ядвига собирала из печки утром. Зола пенилась, руки скользили, создавая иллюзию мыла. Умываясь над ведром, Юозас вскрикнул:
– Что это?!
При свете воткнутой в бутылку лучины Хаим разглядел ярко-красную сыпь на сгибах его рук.
– Какая-то болезнь? – испугалась Нийоле.
– Это цинга, – спокойно сказала пани Ядвига, напряженно глядя в стену.
– Но вы же не видите…
– Я давно уже почти ничего не вижу.
– Даже северное сияние? – печально спросила Вита.
– Его вижу, трудно и с болью, – кивнула старуха. – Оно же – свет. А человек, пораженный куриной слепотой авитаминоза, не видит, когда темно.
Скоро туман в глазах появился у всех, и тени стали гуще. Когда в небе снова заиграли сполохи северного сияния, на улицу вышли только дети и Хаим.
– Дом застудили, бегая туда-сюда, – ворчала Гедре. – Красотой сыт не будешь!
Хаим знал: эту женщину раздражает его легкое отношение к жизни, привычка к созерцательности, пристрастность к деталям и эпизодам, хоть немного украшающим скудное островное бытие. Она считала его восторженным мечтателем, а что может быть глупее восторга в дикой жизни на мысе?
Но неожиданно ей ответила Вита:
– Мамочка, красота же нужна не животу, не желудку…
– Да! Да! – истерично закричала Гедре, швыряя в стену жестяную банку. – Любуйтесь чудом природы! Ешьте, жрите красоту! Последняя горсть муки осталась! Завтра начнем умирать!
Нийоле заплакала.
– Нате-ка, – сказала пани Ядвига, откалывая ножом безошибочно ровные комочки мороженой ягоды. – Есть морошка. Две ряпушки есть. Завтра – не помрем.
Хаим нагнулся к одеялу. В глазах белели размытые линии узоров. Он все равно его видел, широкое верблюжье одеяло с начесом, все в сине-зеленых волнах. Перед сном он закутывал в одеяло Марию. Она – мерзлячка, а в нем ей тепло…
Одеяло, янтарные бусы и одна уцелевшая серебряная ложка – в память о Саре. Что выбрать?
– Одеяло, – шепнула жена.
Они давно перестали удивляться тому, что слышат мысли друг друга.
– Может, все-таки ложку?
– Нет. Остальные спят под мешками и телогрейками, и я посплю.
У двери Хаим услышал:
– Каим, ты посол класоту есь?
Все засмеялись над вопросом Алоиса, чьи простодушные слова часто казались взрослым совсем недетской шуткой. Хаим поспешил выйти, пока смех не сменился плачем. У женщин смех теперь всегда мешался со слезами.
Величественная живопись пламенела вверху. Невидимая, гигантская и широкая, как мастерок, кисть бросала сильные, насыщенные светом и цветом мазки на черное полотно. Красиво… Северное сияние слепило Хаима, он почти не видел тропу. Контору он тоже не заметил и прошел бы мимо, если б собаки не залаяли.
– Чего весь в снегу-то вывалялся? Иди, отряхнись, а-ау! – зевая, проговорила Зина, с керосиновой лампой в руке отворив ему коридорную дверь, и подождала у окна, пока он выметал на крыльце веником снег с одежды.
Хаим объяснил цель прихода, развернул одеяло.
– Тяжелое какое…
– Верблюжье. С начесом. Очень теплое. Видите, узор красивый, волны.
– Да вижу, вижу… Ну, пойдем.
Густой запах еды смутил Хаима, опахнув духовитым теплом. Едва соображая, куда его ведут, он шагал медленно, как пьяный, и упирался локтем в стену, чтобы не упасть. Лишь бы желудок не начал громко урчать.
– Не волоки по полу, – строго сказала Зина и стукнула в дверь комнаты кассирши. – Галя, не спишь? Пошли чай пить!
Открылась дверь в квартиру Тугариных, и горячий аромат жаренного на масле дрожжевого теста ударил в лицо Хаима мощно, остро, до тягостной ломоты в переносье. В комнате горели две лампы, было светло. Змей лежал поперек широкой кровати, в распахнутом полушубке из светло-серой шкуры полярного волка, раскинув ноги в оленьих унтах, и от могучего храпа в шкафу позвякивала посуда…
А на столе в большой миске возвышалась груда пирожков – загорело-румяных, пахучих, пышных… мясных… с подщипнутой посередке волнистой, хрустящей корочкой! Хаим прекрасно их видел, обонял и каким-то сверхъестественным возвратным слухом, кажется, даже слышал шкворчанье кипящего масла на сковороде. Колени подкосились, чуть не выронил одеяло. В голове замелькала безумная мысль: схватить пирожок… схватить и сунуть в рот… Ведь не убьет же его Зина! И Тугарина не станет будить, сразу видно – пьяный.
Горло перехватило, не сразу смог вымолвить хриплым дрожащим голосом:
– Десять килограммов муки. – И не выдержал: – Еще – один пирожок.
– Не жирно будет – десять? Муки на весь мыс мало осталось, а еще жить да жить.
– Бери, Зин, – сказала кассирша, ласково поглаживая верблюжий ворс. – Я о таком давно мечтаю.
– Ладно, шут с тобой, дам десять килограммов, пока Тугарин дрыхнет, – вздохнула Зина.
Туманный лунный свет разливался в морозном воздухе. Хаим все так же оступался и падал в сугробы. Ноги заплетались одна о другую, сиплые вдохи и выдохи резали грудь. Согнулся вдвое: десять килограммов – непосильное бремя для мужчины, в каждой клеточке плоти которого кричит и бушует голод.
Пирожок, завернутый в обрывок газеты, пушистый, невинный, как младенец, лежал в кармане и убивал в Хаиме человека. Он ощущал мягкий теплый комочек бедром сквозь толщу телогрейки, мешковых подштанников и брюк, всем телом ощущал. Кровь поднялась к голове и требовала, пульсируя в висках, – ну что же ты! В мозгу крутилась строчка из русской сказки: «Сядь на пенек, съешь пирожок»… «Маша и медведь», – да, вот как называется сказка, Мария рассказывала ее Алоису.
«Сядь на пенек…» Хаим раскашлялся от смеха. Слезы пристыли к щекам, смахнул их плечом.
Кто плачет? Он или желудок? Боже Всевышний, человек – не ангел, если он голоден. Ангелам легче, они не хотят есть… Что, если бы ему дали ту гору пирожков и сказали: «Выбирай – пирожки или свобода?» Несколько секунд Хаима живо занимал этот вопрос. Сюда бы мистера Дженкинса, поспорить, что важнее. Или согласиться с ним?..
Но никто не предлагает ему ни пирожков, ни свободы… В здравом ли он уме? Мария ждет, а у него разум мутится!
Хочется отдохнуть, но нельзя, искус будет сильнее, потом и мешок не поднять. Шаг, еще шаг, лучше считать шаги в налаженном потихоньку темпе и ноги ставить крепче. Не падать, не падать! Проклятая слепота… Куриная. Нехватка витамина А.
Куры. Вот бы сейчас в мешке оказались те копченые куры, от которых он когда-то так долго и безуспешно старался избавиться. Не один мешок, весь расчет фирмы «Продовольствие», – унес бы, полз и толкал бы головой, плечами, зубами волок… Правда, зубы шатаются. Цинга.
