Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф (онлайн книга без .TXT) 📗
Эйнар открыл самую последнюю под названием «Сексуальная текучесть», написанную профессором Иоганном Хоффманом и опубликованную в Вене. Профессор Хоффман проводил эксперименты на морских свинках и крысах. В одном из экспериментов он пересадил грудные железы крысе-самцу, достаточно богатые, чтобы прокормить детеныша второй крысы. «Беременность, однако, - писал профессор Хоффман, - остается неуловимой».
Эйнар оторвал взгляд от книги. Студент рядом с ним заснул на своем блокноте. Энн-Мари была занята погрузкой тележки. Эйнар подумал о себе, как о крысе-самце. В его голове крыса несется в колесе. Теперь она уже не может остановиться. Слишком поздно. Эксперимент продолжается. Что всегда говорила Герда? «Худшая вещь в мире - сдаваться!». Ее руки хлестали по воздуху, звенели серебряные браслеты. Она всегда это говорила. “Давай, Эйнар! Когда же ты научишься?”
Эйнар подумал об обещании, которое он дал себе в парке в прошлом месяце. Что-то должно измениться. Май проскользнул в июнь точно так же, как месяцы проскальзывали в года. Лили родилась на лакированном сундуке более четырех лет назад.
В четыре часа Энн-Мари позвонила в медный колокольчик.
- Пожалуйста, оставьте свои материалы на столе, - объявила она. Ей пришлось потеребить за плечо студента, чтобы разбудить его. Прощаясь с Эйнаром, она сжала губы так, что они побледнели, а затем кивнула на прощание.
- Спасибо, - сказал он, - вы не представляете, насколько это было полезно.
Она снова покраснела, а потом сказала, слегка улыбнувшись:
- Должна ли я отложить эти книги? Они понадобятся вам завтра?
Ее рука, бледная и по размеру не больше морской звезды, мягко упала на руку Эйнара:
- Я думаю, что знаю некоторые другие книги. Я вытащу их для вас утром. Они могут быть тем, что вы ищете, - она помолчала, - я имею в виду, если вы этого хотите.
*Ле-Аль (Les Halles) - парижский рынок свежих продуктов, раньше расположенный в самом центре города.
Глава 16
Герду многое беспокоило. Нога Карлайла волочилась через гравий Тюильри. Каждую ночь он замачивал ногу по колено в ванне соли Эпсома и белого столового вина, - бальзам, который впервые придумал его сосед по комнате в Стэнфорде. Он пошел дальше, чтобы стать просто хирургом в Ла-Хойя.
Карлайл стал архитектором зданий в Пасадене - бунгало из апельсиновых рощ были построены и в районах. Это были небольшие дома для учителей женских школ Поли и Уэстридж; для полицейских и мигрантов из Индианы и Иллинойса, которые управляли пекарнями и типографиями вдоль Колорадо-стрит. Карлайл посылал фотографии Герде, а она иногда подпирала подбородок кулаком и мечтала об одном из бунгало - с ширмой в спальне, крыльцом и окнами в тени кровавых китайских кустов камелии. Не то чтобы Герда действительно видела себя обосновавшейся в одном из этих маленьких домиков, но иногда ей хотелось остановиться там и полюбоваться.
Лицо Карлайла стало красивым и удлиненным. Его волосы, темнее, чем у Герды, сильно вились. Карлайл не женился, проводя вечера в своей редакциии за столом или в дубовом кресле-качалке с зеленой стеклянной лампой для чтения. У Карлайла были девушки. Он сообщал об этом Герде в своих письмах. Это были девочки, которые подсаживались к его столику в долине Хант-Клаб, или работали помощницами на своих рабочих местах, но от них нельзя было ожидать многого. "Я могу подождать," - писал Карлайл Герде. Держа письмо в солнечном свете у окна, она думала: “Я тоже могу”.
В коттедже, в свободной комнате с парчовыми обоями, стояла железная кровать. Там же находилась и лампа с бахромой, которой, по мнению Герды, не хватало. Гастрономический магазин на углу предоставил ей цинковую ванну для бальзама «Эпсом и белое вино». Раньше в этой ванне лежали мертвые гуси, а их шеи свисали через край.
Хромая по утрам на своей больной ноге, тонкой, словно рельсы в пижаме, Карлайл завтракал кофе и круассаном за длинным столом в передней комнате коттеджа. Эйнар выскальзывал из квартиры, когда ручка на двери в комнату Карлайла начинала поворачиваться. Герда заметила, что Эйнар робел рядом с Карлайлом. Он усмирял свой шаг, проходя мимо двери Карлайла, и избегал случайной встречи в зале под хрустальной лампой. За ужином плечи Эйнара сжимались, будто ему было больно пытаться придумать, что сказать. Герда подумала, что между Эйнаром и Карлайлом что-то произошло – внезапное резкое слово, или, возможно, оскорбление. Казалось, что между ними висело что-то невидимое. Это были натянутые отношения, которые она не могла понять. Или, по крайней мере, еще не поняла.
Однажды Карлайл пригласил Эйнара в паровую баню на улице де Матурин. Это былf не такая баня, как на Бен дю Пон-Сольферино, в солнечном свете вдоль Сены. Вместо этого в зале для мужчин находился бассейн с паром, желтой мраморной плиткой и пальмами, спускавшимися из китайских кашпо. Когда Эйнар и Карлайл вернулись из бани, Эйнар немедленно заперся в своей комнате.
- Что случилось? - спросила Герда брата. И Карлайл, чьи глаза покраснели от воды, сказал:
- Ничего. Просто он сказал, что не хочет плавать. Сказал, что не знал, что нужно плавать голым. Эйнар почти упал в обморок при виде этого. Но разве он никогда раньше не был в турецкой бане?
- Он датчанин, - ответила Герда, понимая, что причина в другом. «Почему?» - подумала она, - «Потому что остальные не смогли бы не глазеть на него».
Однажды утром, вскоре после приезда Карлайла, Ханс зашел посмотреть последние картины Герды. Ему показали две: первая, большая и плоская, изображала Лили на пляже в Борнхольме; вторая - Лили рядом с кустом кровавой камелии. Фоном к первой картине Эйнар нарисовал море, неуклонно и аккуратно работая над бледно-голубым летним потоком. Однако он не смог в полной мере изобразить куст камелии со сморщенными красными цветками и почками, поскольку это было ему незнакомо. Герда взяла задание от “Вог” – нарисовать иллюстрации с лисицами к следующей зиме, и единственное время, когда ей приходилось заканчивать портрет с камелиями, находилось лишь посреди ночи. В течение трех ночей Герда не отходила от портрета, деликатно расписывая лепестки в каждом цветке с намеком на желтый цвет в центре. Эйнар и Карлайл спали, а в ее мастерской не было ни звука, за исключением редкого вздоха Эдварда IV.
Герда
