Гигиена убийцы. Ртуть (сборник) - Нотомб Амели (лучшие книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
– Ну-ну.
– Да! Старик Гюго был далек от совершенства, но одного у него не отнимешь – безупречного вкуса. Даже когда его творения грешат криводушием, они величественны и прекрасны. И дочерям своим он дал два чудеснейших в мире имени. В сравнении с Аделью и Леопольдиной все женские имена жалки.
– Дело вкуса.
– Да нет же, тупица! Кому интересны вкусы людей вроде вас, массы, быдла, сброда, простых смертных? Значение имеют только вкусы гениев, таких как мы с Виктором Гюго. И потом, Адель и Леопольдина – христианские имена.
– Ну и что?
– Понятно, мадемуазель из продвинутых, нынче ведь предпочитают имена языческие. С вас бы сталось назвать ваших детей Кришной, Элохимом, Абдаллахом, Чангом, Эмпедоклом, Сидящим Быком и Эхнатоном, да? Умора. Нет, я люблю христианские имена. А вас, кстати, как зовут?
– Нина.
– Бедная вы моя.
– Почему это бедная?
– Потому что не Адель и не Леопольдина. Нет в этом мире справедливости, правда?
– Может, хватит нести чушь?
– Чушь? Вы это называете чушью? Не быть Аделью или Леопольдиной – да это же коренная несправедливость, глубочайшая трагедия, особенно для вас, бедняжки, которую наградили языческим именем.
– Я перебью вас: Нина – имя христианское. День святой Нины приходится на четырнадцатое января – это дата вашего первого интервью.
– Интересно, что вы хотите доказать этим пустяковым совпадением?
– Не такое уж оно пустяковое. Четырнадцатого января я вернулась из отпуска и в этот самый день узнала о вашей скорой кончине.
– И что же? Вы вообразили, что это нас с вами как-то связывает?
– Я ничего не вообразила, но не вы ли всего несколько минут назад говорили мне в высшей степени странные вещи?
– Да, я вас переоценил. Вы меня сильно разочаровали. А ваше имя просто убило. Теперь я вижу, какое вы ничтожество.
– Я счастлива: моей жизни больше ничего не угрожает.
– Вашей не-жизни ничего не угрожает. Зачем только она вам?
– Мало ли зачем – например, чтобы довести до конца интервью.
– Блестящая перспектива. А я-то по доброте душевной мог обеспечить вам несравненный апофеоз!
– Кстати, каким образом вы собирались это сделать? Лишить жизни влюбленную девочку – для тренированного семнадцатилетнего юноши пара пустяков. Но немощному старику убить здоровую, молодую, враждебно настроенную женщину – задача не из легких.
– Я по наивности думал, что вы настроены отнюдь не враждебно. Пусть я стар, толст и немощен – мне бы это не помешало, если бы вы любили меня, как любила Леопольдина, были бы на все согласны, как она…
– Господин Тах, скажите мне, я хочу знать правду: Леопольдина в самом деле была на все согласна? Сознательно и добровольно?
– Если бы вы видели, как покорно она приняла свою участь, вы бы об этом не спрашивали.
– Знать бы еще, почему она была покорна? Вы могли опоить ее, одурманить, добиться своего криком, побоями…
– Нет, нет, нет и нет. Я любил ее – я и сейчас ее люблю. Этого было более чем достаточно. Такая любовь ни вам, никому на свете даже не снилась. Если бы вы знали, что это такое, не задавали бы дурацких вопросов.
– Господин Тах, неужели вы не способны представить себе другую версию этой истории? Вы любили друг друга, верю. Но это не значит, что Леопольдина непременно хотела расстаться с жизнью. Что, если она покорно приняла свою участь единственно из любви к вам, а вовсе не из желания умереть?
– Это одно и то же.
– Совсем не одно и то же. Может быть, она любила вас так сильно, что просто не хотела вам перечить.
– Перечить! Потрясающе: вы употребляете лексикон семейной сцены для такого метафизического момента.
– Метафизического для вас, быть может, но не для нее. Что, если вы один испытали тогда экстаз, а она всего лишь смирилась?
– Послушайте, мне, наверно, лучше знать, а?
– Теперь моя очередь ответить вам, что это очень спорный вопрос.
– Черт возьми! Кто из нас писатель, вы или я?
– Вы – именно поэтому мне особенно трудно вам поверить.
– А если я расскажу вам, как все было, – поверите?
– Не знаю. Попытайтесь.
– Увы, это не так-то легко. Я и написал об этом, потому что сказать не мог. За перо берутся, когда нет слов, это величайшая тайна – переход от несказанного к высказанному. Слово устное и слово письменное – это паралллельные, которые не пересекаются.
– Очень интересная лекция, господин Тах, но я должна вам напомнить, что речь идет об убийстве, а не о литературе.
– Есть разница?
– Я думаю, та же, что между судом присяжных и Французской академией.
– Между судом присяжных и Французской академией нет никакой разницы.
– Очень любопытно, но вы отвлеклись.
– Вы правы. Но как рассказать? Вы хоть понимаете, что я не говорил об этом никогда в жизни?
– Когда-то надо начать.
– Это было тринадцатого августа двадцать пятого года.
– Ну вот, отличное начало.
– Это был день рождения Леопольдины.
– Какое занятное совпадение!
– Замолчите вы когда-нибудь? Вы что, не видите, что я мучаюсь и не могу найти слов?
– Вижу, и мне это нравится. Я рада, что шестьдесят шесть лет спустя вы наконец-то мучаетесь, вспоминая свое преступление.
– Вы мелочно мстительны, как все бабы. А ведь вы были правы, когда сказали, что в «Гигиене убийцы» только два женских образа: бабушка и тетя. Леопольдина – не женщина, она была – и навсегда останется – ребенком, сказочным созданием, не имевшим пола.
– Но жившим половой жизнью, насколько я поняла из вашей книги.
– Только мы одни знали, что не обязательно быть взрослым, чтобы заниматься любовью, наоборот – половая зрелость все портит. Притупляется чувственность, слабеет способность к восторгу, к растворению друг в друге. Искусству любви следовало бы учиться у детей.
– Значит, вы лгали, когда говорили, что вы девственник?
– Нет. Потерять невинность в традиционном понимании мужчина может только после наступления половой зрелости. А я с тех пор ни разу не занимался любовью.
– Все ясно, вы опять играете словами.
– И не думаю, просто вы ничего в этом не понимаете. И прекратите наконец то и дело меня прерывать.
– Вы прервали человеческую жизнь, а прервать ваш словесный понос – не преступление.
– Бросьте, мой словесный понос вас устраивает как нельзя лучше. Он изрядно упрощает вам работу.
– В чем-то вы правы. Валяйте, облегчайтесь дальше: что там с тринадцатым августа двадцать пятого года?
– Тринадцатое августа двадцать пятого года было самым прекрасным днем на свете. Я смею надеяться, что у каждого человека было в жизни свое тринадцатое августа, ибо это больше чем памятная дата, – то был день великого таинства. Прекраснейший день прекраснейшего лета, теплого и ветреного, когда воздух был легок под тяжелыми кронами деревьев. Для нас с Леопольдиной этот день начался около часа пополуночи: спали мы, по заведенному обычаю, часа полтора. Вы, наверно, думаете, что при таком режиме мы постоянно чувствовали себя разбитыми, – отнюдь. Нам так жаль было даже на час расстаться с нашим раем, что иной раз мы с трудом засыпали. Только в восемнадцать лет, после пожара в замке, я стал спать по восемь часов в сутки: когда человек безмерно счастлив или безмерно несчастен, он не в состоянии уходить так надолго. Мы с Леопольдиной больше всего на свете любили просыпаться. Особенно летом, потому что ночи мы проводили под открытым небом и спали в лесу, закутавшись в покрывало из жемчужно-серой парчи, которое я стянул из замка. Тот, кто просыпался первым, смотрел на другого, и взгляда было достаточно, чтобы вернуть его в наш мир. Тринадцатого августа двадцать пятого года первым, около часа, проснулся я; вскоре и она открыла глаза. У нас было предостаточно времени на то, к чему располагает дивная летняя ночь, на то, что под парчовым пологом, мало-помалу менявшим свой жемчужный цвет на цвет осенних листьев, возвышало нас до сана элевсинских жрецов, – мне нравилось называть Леопольдину элевсинской жрицей, я уже тогда отличался начитанностью и остроумием, но я опять отвлекся…
