Три версты с гаком - Козлов Вильям Федорович (читаемые книги читать TXT) 📗

Не велико наследство оставляет внуку Андрей Ивано­вич. Старый дом. Но в этом доме прошла вся его жизнь...

3

Более чем полвека назад Андрей Иванович Абрамов срубил этот дом в глухом лесу. Вместе со своим братом Степаном заготовил бревна, подождал, пока тес подсох­нет, и весной стал рубить избу. Жена его, молчаливая и невозмутимая Ефимья Андреевна, безропотно оставила отчий дом в деревне Градобойцы и поселилась вместе с мужем и детишками — их тогда было пятеро — во вре­мянке, которую Андрей Иванович соорудил за неделю.

Градобойские мужики посмеивались над Абрамовым: дескать, не долго проживет он в лесу без людей. Андрей Иванович помалкивал и потихоньку строил дом. Место он выбрал на пригорке, сухое. Огромные, в два обхвата, сос­ны, что напротив дома, пожалел, оставил, а остальные спи­лил и пни выкорчевал и сжег. На пустыре вскопал зем­лю, посадил картошку, капусту, репу. Сразу за огородом начиналось полувысохшее болото. Там, среди молодых приземистых елок, на кочках, росли клюква, гонобобель, черника. Белые грибы-боровики выворачивались на тро­пинке у самого крыльца, а белки швыряли еловые шишки на крышу.

Андрей Иванович не любил охоту, считал это дело не­достойным занятием, но на всякий случай держал дома заряженную двустволку. Но ни в зверя-птицу так ни разу и не выстрелил, даже когда сам Михайло Иваныч пожало­вал в гости.

Абрамов ремонтировал во дворе хомут и вдруг услы­шал тяжкий вздох. Обернулся: медведь стоит на задних лапах и держится за сосновый ствол. Метрах в пятна­дцати. В глазах злобы нет — одно любопытство. Другой бы человек, может, и до смерти перепугался, но только не Андрей Иванович. Он ни бога, ни черта не боялся. Роста был высокого, широкий в плечах и силищи неимоверной. Когда его лошадь провалилась в волчью яму и сломала передние ноги, он вытащил ее оттуда, взвалил на телегу и с добрый десяток километров, впрягшись в оглобли, та­щил до дому...

Сидит Андрей Иванович на бревне, латает прохудив­шийся хомут и на Мишку поглядывает, а тот все ближе подходит. Интересно медведю: что же такое человек делает?.. Подошел вплотную и дышит Андрею Ивановичу в лицо крепким звериным духом. Тут человек встал да с маху и нахлобучил хомут Топтыгину на шею. Как взревел медведь, да улепетывать восвояси! Задевает на бегу хомутом за деревья и еще пуще орет. А Андрей Иванович хлопает себя по ляжкам, хохочет и кричит: «Тпру-у, ока­янный... Башку не сверни!»

Убежал медведь и больше ни разу к дому не подхо­дил — обиделся. А разодранный когтями хомут Андрей Иванович нашел у муравейника. Принес домой, залатал, но лошадь так и не дала на себя надеть. Очень уж силен медвежий дух, ничем его не вытравишь. До сих пор висит в сарае на ржавом крюке этот старый покорежившийся хомут со следами медвежьих когтей.

Хотя и посмеивались над Андреем Ивановичем градобойские мужики, а оказалось — Абрамов далеко смотрел вперед. Со стороны Питера на Полоцк сквозь дремучие леса и болота прорубалась двухколейная железная доро­га. Два года прошло, прежде чем в этих краях раздался незнакомый паровозный гудок. И вот забурлила рядом с домом Абрамова жизнь: падали спиленные деревья, дробно стучали топоры, ухали кувалды, загоняя в про­смоленные шпалы головастые костыли. Появились на рас­чищенном от леса участке другие избы. Из Градобойцев перебралось несколько семей. Теперь Андрей Иванович над ними подтрунивал. А там, где десяток-другой изб, уже и деревня. А деревни без названий не бывают. И на­звали молодой лесной поселок Смеховом. И неспроста: на болоте каждую ночь до упаду хохотали совы да филины. Лишь теперь не хохочут. Не оттого, что стали слишком серьезными, просто сов да филинов мало осталось в на­ших лесах.

А потом построили здесь станцию: красивый деревян­ный вокзал с конусной башенкой и флюгером, багажное отделение, высокую по тем временам водонапорную баш­ню, на путях появился длинноносый водолей. Строили в те времена прочно, навек. Для жителей села Смехово на­шлась на станции работа. Андрей Иванович был первым путевым обходчиком, потом работал в дорожной бригаде, а к старости, уже став заслуженным железнодорожни­ком, получил должность переездного сторожа.

Он чуть было не прославился на всю округу. Когда свергли Временное правительство, министры и генералы покинули революционный Петроград. Поезд с важными сановниками приближался к станции Смехово. Абрамов, возглавив группу путейцев, разобрал железнодорожный путь. Но задержать генералов со свитой не удалось:

поезд вовремя затормозил, и охрана открыла пулеметный огонь. Что могли сделать путейцы с ломами да охотничьи­ми ружьями? Машинист дал задний ход и укатил в сторону Бологого. Во время перестрелки Андрея Ивановича ра­нили, но он, пока не упал, бежал за вагоном и палил из двустволки, которая наконец-то пригодилась.

4

Длинный весенний день нехотя угасал. Солнце щед­ро позолотило оцинкованную, с пятнами ржавчины башен­ку вокзала, опалило огнем вершины сосен и елей. Возве­щая сумерки, недружно загорланили петухи. Где-то дале­ко, у висячего моста, крякнул паровоз. Ветер принес не­громкий торопливый перестук колес и печальный голос кукушки. Сидя на сосновом суку, добрая кукушка кому-то щедро отсчитывала долгую жизнь.

Ничего этого не видел и не слышал Андрей Иванович. Сложив на груди, по христианскому обычаю, тяжелые, уже не чувствительные ни к чему руки, он умирал. Еще когда поезд зарезал последнюю дочь, Андрей Иванович, тяжело пережив это горе, подумал, что вот теперь он со­всем один. И умирать будет один, никого рядом не будет. Тогда это казалось ему большим несчастьем. А сейчас вот, на пороге смерти, он не чувствовал этого одиночества. По­койно ему было и хорошо. И не хотелось видеть страдаль­ческие сочувствующие лица, слышать бабье всхлипыва­ние, пустые слова утешения.

Он уже ни о чем не думал, ничего не хотел. Где-то в потемках угасающего сознания всплыло губастое, гла­застое лицо черноволосого мальчонки. И старик чуть слышно прошептал:

— Артемка...

Напрягая всю свою волю, он в последний раз раскрыл помутневшие глаза и взглянул на дверь: уж не внук ли стоит на пороге?

— Артемушка, приехал, родимый? — спрашивает Анд­рей Иванович и своего голоса не слышит. И уж не Ар­тем стоит на пороге, а столяр Петр со складным метром в руках. И метр сам по себе медленно распрямляется...

— Красить не моги, — шепчет старик. — Артем по­красит как следовает...

— Дедушка, тебе плохо? — спрашивает соседская девчонка Машенька, тараща на него глаза. — Я сейчас квасу принесу... Или молока? Дедушка, дедушка, почему ты молчишь?!

А на станцию прибыл пассажирский. Остановился за стрелкой и засопел, задышал, выпуская облачка пара. Раз­двинулись широкие двери багажного вагона, и оттуда стали выгружать ящики. Пассажиры с узлами и чемода­нами выходили из вагонов.

Мимо дома, где умер старик, пробежали на высоких каблуках в клуб девушки в коротких ситцевых платьиш­ках. Одна из них что-то сказала, остальные громко рас­смеялись.

Пассажирский трубно гукнул, захлопали железные щиты поднимаемых подножек, зашелестели, трогаясь с места, вагоны. Дежурный обособленно стоял на перроне, глядя прямо перед собой.

На столбе, осветив летнюю танцплощадку, ярко вспых­нул прожектор, закряхтел динамик, визгливо царапнула пластинку игла радиолы, и жизнерадостный женский голос

с подъемом затянул: «Марина, Марина, Марина-а...»

Сегодня среда. В клубе танцы.

Глава вторая

1

Артем вернулся из Репина, где был на даче у прияте­ля, в субботу. Телеграмма из поселка Смехово его озада­чила: какой дед? Какое наследство? Уж не разыгрывает ли его кто из приятелей?

С телеграммой в руке Артем присел на широкую, за­стланную толстым шерстяным пледом тахту. Еще раз внимательно прочел скупой текст. Конечно, это никакой не розыгрыш. Телеграмма самая настоящая.

Артем нахмурился и задумчиво уставился на портрет Черкасова, нарисованный им незадолго до смерти велико­го артиста. Приятели находили, что это лучший портрет артиста, и советовали его продать в художественный фонд, но Артем не захотел расставаться с оригиналом и оставил портрет у себя. Он любил Черкасова и был очень тронут, когда больной артист согласился ему позировать.