Митино счастье (Трагикс по картинкам Александра Кобяка) - Северюхин Дмитрий Яковлевич (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗
Время для Мити уже остановилось. Он не собирался медлить с принятым накануне решением, которое должно было освободить его от невыносимой тоски одинокого и бесцельного бытия.
— Женечка! Женечка, что же это такое! — пробормотал Митя вслух, совершенно уверенный, что она слышит его, что она здесь, что она молчит только потому, что ещё не поняла непоправимый ужас всего того, что она наделала. — Ах, всё равно, Женечка, — горько и нежно прошептал он напоследок, а затем резко переместил корпус вперед, свободно перевернулся вокруг ветки и ринулся к земле, на встречу с бесконечностью.
На краткое мгновение Митя погрузился в вожделенный абсолют мрака, но это сладкое блаженство небытия неожиданно сменилось ворвавшимся в его сознание потоком света.
Неумело завязанный узел плавно заскользил, предательски смягчив смертельный рывок и предельно растягивая незнакомую боль, которая сдавила горло и пронзила его тело от затылка до поясницы. Ноги, обутые в тяжёлые шнурованные ботинки, дёрнулись и беспомощно повисли, покачиваясь у самой земли, примерно на ширину ладони от выступавшей из-под снежно-ледяной корки высохшей осоки. Там, внизу, по снегу отдельно от него медленно и бестолково перемещалась из стороны в сторону его тень, почти соприкасаясь с парящим над землёй телом.
Митю охватил леденящий страх, и ему подумалось, что в таком состоянии он может провисеть здесь целую вечность. Он хотел было ухватиться за скользкий шнур сзади над головой и, подтягиваясь на нём, добраться до спасительной перекладины. Но ветка была теперь слишком высоко, а руки потеряли чувствительность и сами по себе нелепо выставились вперёд с судорожно сжатыми кулаками, как будто ухватив руль невидимого велосипеда.
Теряя сознание от отчаяния, боли и удушья, Митя, как в детстве, на мгновение зажмурился и заставил себя сосредоточиться на своём самом главном желании. Он вдруг с предельной отчётливостью понял, как невыразимо сильно ему хочется взглянуть в лицо Женечки и уловить в нём хотя бы слабый отблеск прежнего чувства.
Широко раскрытыми глазами он в последний раз обвёл окружающий его пейзаж, начав обзор с валяющейся неподалёку собственной куртки и припорошенных снегом очков. Теперь Залив оказался у него за спиной, а перед лицом возникла вереница заросших молодыми соснами дюн с обильно проступающим сквозь снежную белизну разноцветным мусором. Тропинка, которая привела его сюда, уходила за ближайший холм, снова возникала и вновь пряталась, словно заманивая его назад, в тот несказочный мир, где простое счастье так сильно зависит от разделённой любви, домашнего уюта и радостных подарков.
Дед Мороз не подвёл его. На самом дальнем конце извилистой тропинки, на предельном рубеже своего близорукого зрения, Митя успел разглядеть группу суетливо бегущих в его направлении людей. Впереди всех, поминутно увязая в корке обманчивого наста и неловко придерживая длинные рукава наброшенной на плечи Гришиной куртки, бежала к нему Женечка. Разметавшиеся на ветру тёмные волосы почти совсем скрывали прекрасное Женечкино лицо, но Митя не сомневался в том, что в её глазах стоят слёзы сострадания и любви.
Здесь, в Петербурге, нам часто снятся одинаковые сны, пронизанные романтическим флёром литературных реминисценций и горьким ожиданием прозаического пробуждения. Кто из нас хотя бы раз не совершил волшебного полёта над замусоренной и разбитой, но всё же дорогой его сердцу петербургской мостовой? Для кого Дед Мороз не был достоверной метафизической реальностью, а расставание с его карнавальной маской — грустным признаком неизбежного взросления? Кто никогда не пытался выяснять отношения с собственной тенью, кому не доводилось испытывать восторг при виде бесконечного водного пространства, окружающего город и сливающегося у горизонта с небесами? Одним словом — читателю не составит труда узнать себя в Мите.
Многим покажется нестерпимым трагический финал повести. Не лучше ли было поместить на задней стороне обложки краткое пояснение наподобие заключительных титров к голливудским фильмам, в том духе, что «Митю удалось спасти, его позвоночник совершенно не пострадал… Ухаживавшая за ним в больнице Беатриса…»? — Впрочем, и в нынешнем варианте последняя сцена оставляет для главного героя некоторый оптимистический шанс, как и в случае с его бунинским прототипом: «Митя с наслаждением выстрелил…» — но состоялся ли выстрел?
Дмитрий Северюхин, в прошлом — физик и плодовитый изобретатель-электронщик, затем — живописец и организатор выставок, к настоящему времени приобрёл известность как автор монографий и справочных изданий по русскому искусству, а также как составитель фундаментальной истории ленинградского литературного самиздата, участником которого был сам в 1980-е годы. И вот — дебют Северюхина-новеллиста, если не брать в расчёт небольшой книжечки его литературных мемуаров, два издания которой вышли недавно крошечным тиражом и мгновенно стали библиографической редкостью.
Стиль книжной графики Александра Кобяка, знакомый нам по столь разным книгам, как «Приключения барона Мюнхгаузена», «Рубаи» Омара Хайяма и «История одного города» Салтыкова-Щедрина, несомненно восходит к традициям петербургского «модерна», точнее — к «Миру искусства» с его утончённым эстетизмом, явно выраженной декоративно-графической тенденцией и подчёркнутым стремлением к театральности. В своей излюбленной технике — рисунках тушью — Кобяк достигает графической выразительности за счёт чередования тончайших линий, образующих ажурную вязь, из которой щедро ткутся образы и сюжеты. Педантичное следование литературному тексту не свойственно этому мастеру, а историко-этнографические или архитектурные реалии дают ему лишь материал для вольной импровизации. Самостоятельно трактуя и домысливая литературный сюжет, он становится полноправным соавтором книги, а его герои выступают отнюдь не в обыденно-реальном обличье, но в виде характерных гротескных масок некоего мистического карнавала. Иллюстрации Александра Кобяка подобны игривой и непослушной тени, неотвязно сопровождающей главного персонажа повести, но никогда в точности не повторяющей его движений.
