Расследование отца Брауна (сборник) - Честертон Гилберт Кий (читаем книги бесплатно TXT) 📗
Наступило долгое молчание, которое наконец нарушило звяканье металла – это Гилдер разомкнул наручники, сковывавшие Патрика Ройса, и заметил:
– Думается мне, сэр, вам следовало сразу сказать правду. Вы и эта юная особа стоите больше, чем некролог Армстронга.
– Плевать мне на этот некролог! – грубо крикнул Ройс. – Разве вы не понимаете – я молчал, чтобы скрыть от нее!
– Что скрыть? – спросил Мертон.
– Да то, что она убила своего отца, болван вы этакий! – рявкнул Ройс. – Ведь когда б не она, он был бы сейчас жив. Если она узнает, то сойдет с ума от горя.
– Право, не думаю, – заметил отец Браун, берясь за шляпу. – Пожалуй, я лучше скажу ей сам. Даже роковые ошибки не отравляют жизнь так, как грехи. И во всяком случае, мне кажется, впредь вы будете гораздо счастливее. А я сейчас должен вернуться в школу для глухих.
Когда он вышел на лужайку, где трава колыхалась от ветра, его окликнул какой-то знакомый из Хайгейта:
– Только что приехал следователь. Сейчас начнется дознание.
– Я должен вернуться в школу, – сказал отец Браун. – К сожалению, мне недосуг, и я не могу присутствовать при дознании.
Мудрость отца Брауна
Отсутствие мистера Кана
Пер. Н. Трауберг
Кабинет Ориона Гуда, видного криминолога и консультанта по нервным и нравственным расстройствам, находился в Скарборо, и за окнами его – как и за другими огромными и светлыми окнами – сине-зеленой мраморной стеной стояло Северное море. В таких местах морской вид однообразен, как орнамент; а здесь и в комнатах царил невыносимый, поистине морской порядок. Не надо думать, что речь идет о бедности или скуке, – и роскошь и даже поэзия были там, где им положено. Роскошь была тут – на столике стояло коробок десять самых лучших сигар, но те, что покрепче, лежали у стены, а слабые – поближе. Был здесь и набор превосходных напитков, но люди с воображением утверждали, что уровень виски, бренди и рома никогда не понижался. Была и поэзия – в левом углу стояло столько же английских классиков, сколько стояло в правом английских и прочих филологов. Но если кто-нибудь брал оттуда Шелли или Чосера, пустое место зияло, словно вырванный передний зуб. Нельзя сказать, что книги не читали – читали, наверное; и все же казалось, что они прикреплены цепью, как Библия в старых церквах [44]. Доктор Гуд чтил свою библиотеку, как чтут библиотеки публичные. И если профессорская строгость охраняла стихи и бутылки, нечего и говорить, с каким торжественным почтением служили здесь ученым трудам и хрупким, как в сказке, ретортам.
Доктор Орион Гуд мерил шагами пространство, ограниченное (как говорят в учебниках) Северным морем с востока, а с запада – рядами книг по социологии и криминалистике. Он был в бархатной куртке, как художник, но носил ее без всякой небрежности. Волосы его сильно поседели, но не поредели; лицо было худое, но бодрое. И он и его жилище казались и тревожными, и строгими, как море, у которого он (ради здоровья, конечно) построил себе дом.
Судьба, по-видимому шутки ради, впустила в длинные, строгие, очерченные морем комнаты человека, до удивления непохожего на них и на их владельца. В ответ на вежливое, краткое «прошу» дверь открылась вовнутрь, и в кабинет вошел бесформенный человечек, безуспешно боровшийся с зонтиком и шляпой. Зонтик был черный, старый, давно не ведавший починки; шляпа – широкополая, редкая в этих краях; владелец же их казался воплощением беззащитности.
Хозяин со сдержанным удивлением глядел на него, как глядел бы на громоздкое, безвредное чудище, выползшее из моря. Пришелец смотрел на хозяина, сияя и отдуваясь, словно толстая служанка, втиснувшаяся в омнибус; как она, он светился наивным торжеством и никак не мог управиться с вещами. Когда он сел в кресло, шляпа упала, упал и зонтик; он наклонился, чтоб их поднять, но круглое радостное лицо было обращено к хозяину.
– Моя фамилия Браун, – проговорил он. – Простите меня, пожалуйста. Я из-за Макнэбов. Говорят, вы в этих делах помогаете. Простите, если что не так.
Он изловил шляпу и как-то смешно кивнул, словно радовался, что все в порядке.
– Я не совсем понимаю, – сказал ученый сдержанно и холодновато. – Боюсь, вы ошиблись адресом. Я – доктор Гуд. Я пишу и преподаю. Действительно, несколько раз полиция обращалась ко мне по особо важным вопросам…
– Это как раз очень важно! – прервал его гость-коротышка. – Вы подумайте, ее мать не дает им пожениться! – И он откинулся в кресле, явно торжествуя.
Ученый мрачно сдвинул брови. В глазах его поблескивал гнев, а может, и смех.
– Понимаете, они хотят пожениться, – говорил человечек в странной шляпе. – Мэгги Макнэб и Тодхантер хотят пожениться. Что на свете важнее?
Профессорские триумфы отняли у Гуда многое – быть может, здоровье, быть может, веру; однако он еще умел дивиться нелепости. При последнем доводе что-то щелкнуло у него внутри, и он опустился в кресло, улыбаясь немного насмешливо, как врач на приеме.
– Мистер Браун, – серьезно сказал он, – прошло четырнадцать с половиной лет с тех пор, как со мной советовались по частному вопросу. Тогда дело шло о попытке отравить президента Франции на банкете у лорд-мэра. Сейчас, как я понимаю, дело идет о том, годится ли в невесты некоему Тодхантеру ваша знакомая по имени Мэгги. Что ж, мистер Браун, я люблю риск. Берусь вам помочь. Семейство Макнэбов получит совет, такой же ценный, как тот, что получили французский президент и английский король. Нет, лучший – на четырнадцать лет. Сегодня я свободен. Итак, что же у вас случилось?
Гость-коротышка поблагодарил его искренне, но как-то несерьезно (так благодарят соседа, передавшего спички, а не прославленного ботаника, который обещал найти редчайшую травку), и сразу, без перерыва, перешел к рассказу.
– Я уже говорил, моя фамилия – Браун. Служу я в католической церковке, вы ее видели, наверное, – там, за мрачными улицами, в северном конце. На самой последней и самой мрачной улице, которая идет вдоль моря, словно плотина, живет одна моя прихожанка, миссис Макнэб, женщина достойная и довольно строптивая. Она сдает комнаты, и у нее есть дочь, и эта дочь, и она, и постояльцы… ну, каждый по-своему прав. Сейчас там только один жилец, зовут его Тодхантер. С ним еще больше хлопот, чем с другими. Он хочет жениться на дочери.
– А дочь? – спросил Гуд, сильно забавляясь. – Чего же хочет она?
– Как – чего? – воскликнул священник и выпрямился в кресле. – Выйти за него, конечно! В том-то и сложность.
– Да, загадка страшная, – сказал доктор Гуд.
– Джеймс Тодхантер, – продолжал священник, – человек хороший, насколько мне известно, а известно о нем немного. Он невысокий, смуглый, веселый, ловкий, как обезьяна, бритый, как актер, и вежливый, как чичероне. Денег у него хватает, но никому не известно, чем он занимается. Миссис Макнэб, женщина мрачная, уверена, что чем-нибудь ужасным, скорее всего – делает бомбы. Наверное, бомбы эти очень смирные – он, бедняга, просто сидит часами взаперти. Он говорит, что это временно, так надо, до свадьбы все разъяснится. Больше ничего и нету, но миссис Макнэб твердо знает еще много вещей. Вам ли объяснять, как быстро порастают легендой пути неведения! Рассказывают, что из-за дверей слышны два голоса, а когда дверь открыта – жилец всегда один. Рассказывают, что человек в цилиндре вышел из тумана, чуть ли не из моря, тихо пересек пляж и садик и говорил с Тодхантером у заднего окна. Кажется, беседа обернулась ссорой – хозяин захлопнул окно, а гость растворился в тумане. Семья в это верит, но у миссис Макнэб есть и своя версия: тот, «другой» (кем бы он ни был), выходит по ночам из сундука, который днем заперт. Как видите, за дверью скрыты чудеса и чудища, достойные «Тысячи и одной ночи». А маленький жилец в приличном пиджаке точен и безвреден, как часы. Он аккуратно платит, он не пьет, он терпелив и кроток с детьми и может развлекать их без конца, а главное, он пленил старшую, и она готова хоть сейчас за него замуж.
