Расследование отца Брауна (сборник) - Честертон Гилберт Кий (читаем книги бесплатно TXT) 📗
– Мы встретились, Кайафа [32]! – сказал пророк. – Кроме вашей церкви и моей, нет ничего на свете. Я поклоняюсь солнцу, вы – мраку. Вы служите умирающему, я – живому богу. Вы подозреваете меня, выслеживаете, как и велит вам ваша вера. Все вы – ищейки и сыщики, злые соглядатаи, стремящиеся пыткой или подлостью вырвать у нас покаяние. Вы обвините человека в преступности, я обвиню его в невинности. Вы обвините его в грехе, я – в добродетели. Еще одно я скажу вам, читатель черных книг, прежде чем опровергнуть пустые, мерзкие домыслы. И в малой мере не понять вам, как безразличен мне ваш приговор. То, что вы зовете бедой и казнью, для меня – как чудище из детской сказки для взрослого человека. Мне так безразлично марево этой жизни, что я сам себя обвиню. Против меня есть одно свидетельство, и я назову его. Женщина, умершая сейчас, была мне подругой и возлюбленной – не по закону ваших игрушечных молелен, а по закону, который так чист и строг, что вам его не понять. Мы пребывали с ней в ином, не вашем мире, в сияющих чертогах, пока вы шныряли по тесным, запутанным проулкам. Я знаю, стражи порядка – и обычные, и церковные – считают, что нет любви без ненависти. Вот вам первый повод для обвинения. Но есть и второй, посерьезнее, и я не скрою его от вас. Полина не только любила меня, – сегодня утром, перед смертью, она за этим самым столом завещала моей церкви полмиллиона. Ну, где же оковы? Вам не понять, что мне безразличны ваши нелепые кары. В тюрьме я буду ждать, как на станции, скорого поезда к ней. Виселица доставит меня еще скорее.
Он говорил с ораторской властностью, Фламбо и Джоан в немом восхищении глядели на него. Лицо отца Брауна выражало только глубокую печаль; он смотрел в пол, и лоб его прорезала морщина. Пророк, легко опершись о доску стола, завершал свою речь:
– Я изложил свое дело коротко, больше сказать нечего. Еще меньше слов понадобится мне, чтобы опровергнуть обвинение. Правда проста: убить я не мог. Полина Стэси упала с этого этажа в пять минут первого. Человек сто подтвердят под присягой, что я стоял на своем балконе с двенадцати, ровно четверть часа. Я всегда совершаю в это время молитву на глазах у всего света. Мой клерк, простой и честный человек, никак со мной не связанный, скажет, что сидел в приемной все утро, и никто от меня не выходил. Он скажет, что я пришел без четверти двенадцать, когда о несчастье никто еще не думал, и не уходил с тех пор из конторы. Такого полного алиби ни у кого не было: показания в мою пользу даст весь Вестминстер. Как видите, оков не нужно. Дело закончено.
Но под конец я скажу вам все, что вы хотите выведать, и разгоню последние клочья нелепейшего подозрения. Мне кажется, я знаю, как умерла моя несчастная подруга. Воля ваша, вините в том меня, или мое учение, или мою веру. Но обвинить меня в суде нельзя. Все прикоснувшиеся к высшим истинам знают, что люди, достигшие высоких степеней посвящения, обретали иногда дар левитации, умели держаться в воздухе. Это лишь часть той победы над материей, на которой зиждется наша сокровенная мудрость. Несчастная Полина была порывиста и горда. По правде говоря, она постигла тайны не так глубоко, как думала. Когда мы спускались в лифте, она часто мне говорила, что, если воля твоя сильна, ты слетишь вниз, как перышко. Я искренне верю, что, воспаривши духом, она дерзновенно понадеялась на чудо. Но воля или вера изменили ей, и низший закон, страшный закон материи, взял свое. Вот и все, господа. Это печально, а по-вашему – и самонадеянно, и дурно, но преступления здесь нет, и я тут ни при чем. В отчете для полиции лучше назвать это самоубийством. Я же всегда назову это ошибкой подвижницы, стремившейся к большему знанию и к высшей, небесной жизни.
Фламбо впервые видел, что друг его побежден. Отец Браун сидел тихо и глядел в пол, страдальчески хмурясь, словно стыдился чего-то. Трудно было бороться с ощущением, которое так властно поддержали крылатые слова пророка: тот, кому положено подозревать людей, побежден гордым, чистым духом свободы и здоровья. Наконец священник сказал, моргая часто, как от боли:
– Ну что ж, если так, берите это завещание. Где же она, бедняжка, его оставила?
– На столе, у двери, – сказал Калон с той весомой простотой, которая сама по себе оправдывала его. – Она мне говорила, что напишет сегодня утром, да я и сам видел ее, когда поднимался на лифте к себе.
– Дверь была открыта? – спросил священник, глядя на уголок ковра.
– Да, – спокойно ответил Калон.
– Так ее и не закрыли… – сказал отец Браун, прилежно изучая ковер.
– Вот какая-то бумажка, – проговорила непонятным тоном мрачная Джоан Стэси. Она прошла к столу сестры и взяла листок голубой бумаги. Брезгливая ее улыбка совсем не подходила к случаю, и Фламбо нахмурился, взглянув на нее.
Пророк стоял в стороне с тем царственным безразличием, которое его всегда выручало. Бумагу взял Фламбо и стал ее читать, все больше удивляясь. Поначалу было написано как надо, но после слов «отдаю и завещаю все, чем владею в день смерти» буквы внезапно сменялись царапинами, а подписи вообще не было. Фламбо в полном изумлении протянул это другу, тот посмотрел и молча передал служителю солнца.
Секунды не прошло, как жрец, взвихрив белые одежды, двумя прыжками подскочил к Джоан Стэси. Синие его глаза вылезли из орбит.
– Что это за шутки? – орал он. – Полина больше написала!
Страшно было слышать его новый, по-американски резкий говор. И величие, и велеречивость упали с него, как плащ.
– На столе ничего другого нет, – сказала Джоан и все с той же благосклонно-язвительной улыбкой прямо посмотрела на него.
Он разразился мерзкой, немыслимой бранью. Страшно и стыдно было видеть, как упала с него маска, словно отвалилось лицо.
– Эй, вы! – заорал он, отбранившись. – Может, я и мошенник, а вы – убийца! Вот вам и разгадка, без всяких этих левитаций! Девочка писала завещание… оставляла все мне… эта мерзавка вошла… вырвала перо… потащила ее к колодцу и столкнула! Да, без наручников не обойдемся!
– Как вы справедливо заметили, – с недобрым спокойствием произнесла мисс Джоан, – ваш клерк – человек честный и верит в присягу. Он скажет в любом суде, что я приводила в порядок бумаги за пять минут до смерти сестры и через пять минут после ее смерти. Мистер Фламбо тоже скажет, что застал меня там, у вас.
Все помолчали.
– Значит, Полина была одна! – воскликнул Фламбо. – Она покончила с собой!
– Она была одна, – сказал отец Браун, – но с собой не покончила.
– Как же она умерла? – нетерпеливо спросил Фламбо.
– Ее убили.
– Так она же была одна! – возразил сыщик.
– Ее убили, когда она была одна, – ответил священник.
Все глядели на него, но он сидел так же тихо, отрешенно, и круглое лицо его хмурилось, словно он горевал о ком-то или за кого-то стыдился. Голос его был ровен и печален.
Калон снова выругался.
– Нет, вы скажите, – крикнул он, – когда придут за этой кровожадной гадиной? Убила родную сестру, украла у меня полмиллиона…
– Ладно, ладно, пророк, – усмехнулся Фламбо, – чего там, этот мир – только марево…
Служитель солнечного бога попытался снова влезть на пьедестал.
– Не в деньгах дело! – возгласил он. – Конечно, на них я распространил бы учение по всему свету. Но главное – воля моей возлюбленной. Для нее это было святыней. Полина видела…
Отец Браун вскочил, кресло зашаталось. Он был страшно бледен, но весь светился надеждой, и глаза его сияли.
– Вот! – звонко воскликнул он. – С этого и начнем! Полина видела…
Высокий жрец суетливо, как сумасшедший, попятился перед маленьким священником.
– Что такое? – визгливо повторял он. – Да как вы смеете?
– Полина видела… – снова сказал священник, и глаза его засияли еще ярче. – Говорите… ради Бога, скажите все! Самому гнусному преступнику, совращенному бесом, становится легче после исповеди. Покайтесь, я очень вас прошу! Как видела Полина?
