Медовый дождь - Сладков Николай Иванович (книги серии онлайн TXT) 📗
Хорошо теперь просто так посидеть, вокруг посмотреть, послушать писк золотых паутинок.
Ветер уносит лето. Внизу уже осень. А вверху небо и облака. Далёкие-далёкие, как воспоминания…
Назвали птицу козодоем, а она и молока в рот не берёт! Осоед ос ест, овсянка овёс клюёт. Что правда, то правда. А вот козодой коз не доит.
Летать над стадом он любит. Бывает, покрикивает над стадом и в крылья, как в ладошки, похлопывает. Но это он не молока выпрашивает, просто жуков и бабочек ловит. Стадо вспугивает их из травы, а он ловит. Рот у него большущий, словно сачок. Ловкий рот. Но коз он не доит. И не доил никогда.
…А всё равно козодой!
Залетела осенью на нашу речку серая цапля. Стал я за ней охотиться. Да только время зря потерял.
Ноги у цапли высокие, шея длинная. Вытянется, жёлтым глазом с высоты поведёт — сразу увидит охотника. Днём от её глаз не спрячешься.
Стал я ночью счастье пытать.
Я так думал: замечу с вечера, на какой речной косе цапля сядет на ночлег, и ночью, в темноте, подтаюсь к ней.
Лёг я с вечера на высокий берег и стал смотреть.
Вода в реке розовая, и сизый парок над ней шевелится. На розовом речная коса — как чёрный клин. И на самом острие клина — точка. Это цапля. Днём по такому открытому месту подобраться и не думай. Тут всё как на ладони. А вот ночью попробовать можно. По песку можно тихо пройти. Заблудиться негде — справа и слева вода. Прямо к цапле и выйду.
Солнце опустилось за лес. Река стала серой. Холодом потянуло. Жду. Вот и первые звёздочки на небе: одна, две, три… Пора! До полной темноты добрался я до кустов у основания косы.
Тишина. Слышно только, как вода под берегом бормочет да сердце моё стучит.
Постоял, отдышался, ружьё половчее перехватил: ни пуха ни пера!
Но только шагнул — хрустнула под сапогом сухая тростинка! Я замер. Но кажется, обошлось. Только луговые коньки в тростнике услыхали — перепискнулись. Коньков кулички услышали — ответили с косы тонким куличным свистом. Ещё дальше селезень крякнул. И стихло всё.
Крадусь по песку чуть слышно.
Чувствую, что суживается клин косы всё больше и больше — всё громче бормочет вода справа и слева. И какой-то шорох — то ли ветерок, то ли птичьи крылья.
Стоп! Конец косы, самое остриё. А цапли нет!
Свечу фонариком: вот следы трёхпалые на песке, белые кляксы, пёрышко серое. Только что тут была!
Топчусь по песку на одном месте. Увидеть цапля меня не могла. Ночь — хоть глаз выколи. И услышать не могла. По песку я неслышно шёл, а что тростинка под сапогом хрустнула, так то полкилометра от цапли. Разве хруст тростинки за полкилометра слышен?
Тростинка… А зачем ей тростинка? Цапля другое услыхала!
Хрустнула тростинка — всё равно что сказала: «Враг!» Услыхали хруст только коньки в кустах. Услыхали и пискнули по-своему: «Враг! Враг!» Коньков кулики услыхали, по-куличному свистнули: «Враг!» Куликов — утки. Утиный кряк услышала цапля. Все насторожились.
Я ещё далеко, а про меня уже все знают, все ждут. Не спят, прислушиваются, всматриваются.
Кулички крылышками прошумели — утки шеи вытянули: близко! Утки взлетели — цапля приготовилась. И улетела.
Вот что значит наступить на тростинку, когда вокруг тебя птичьи посты!
Хитрые птицы! На ночлег так садятся, чтобы их кто-нибудь да сторожил.
Коньков — тростинки сухие сторожат. Куликов — коньки. Уток — кулики. А цапля ночует посреди стаи уток. Попробуй-ка захвати таких врасплох!
Здорово у птиц: всяк пищит за себя, а польза всем!
Так и не добыл я для музея цаплю. Не сумел перехитрить птиц.
— Ну, Дуб, и вымахал же ты, братец, — чуть не до неба! Выше тебя в лесу и дерева нет. С чего это тебя так вытянуло?
— От любопытства, Ветер, от любопытства! Я страх какой любопытный. Помню, только ещё из жёлудя высунулся, траву вокруг увидел, а уж думаю про себя: «А что там, за травой скрывается?» Вырос выше травы, кусты увидел и опять думаю: «А что там дальше, за кустами?» Ни днём, ни ночью покою не было: так и хотелось узнать, что за низенькими деревцами, что за высокими? Всё тянулся да тянулся — эвон какой вымахал!
— Ну, теперь-то небось успокоился? Теперь-то всё вокруг видишь, всё вокруг знаешь?
— Где там успокоился! Разве всё увидишь да узнаешь? А вон там, за горизонтом, что? А за горами, за морями? Эх, мне бы ещё подрасти да потом на цыпочки встать — хоть бы одним глазком туда заглянуть!
Клад я нашёл там, где кладу и должно быть, — в папоротнике. В сказках клад скрывается под цветущим папоротником. Мой папоротник не цвёл, да и не может папоротник цвести, но клад под ним сказочный. На чёрной земле, под зелёной замшелой корягой, лежали драгоценные камни, золото и серебро.
Когда солнце пробивалось сквозь резные листья, то золото становилось золотистее золота, серебро — серебристее серебра, а драгоценные камни горели ярче радуги. Несмотря на то что это было совсем и не золото, вовсе не серебро и тем более не драгоценные камни. На чёрной земле, под корягой, лежали цветные стекляшки, «золотые» и «серебряные» бумажки от конфет. Лежали пуговицы, бусинки, разноцветные камешки. И даже железный перочинный нож.
Это, конечно же, был чей-то клад. Какого-то жителя леса.
У жителей леса бывает гнездо или нора, где они растят детей. Бывает спальня, где они спят. Бывает, наконец, кладовая, где хранятся запасы еды. Но у них не бывает потайных сундуков с украшениями и безделушками.
Кому понадобился этот хлам: ни съесть его, ни выпить, ни сделать подстилку.
Но кто-то живёт в этом овраге, кому дороги яркие никудышки.
Кто?
Ночью никто не пришёл. Мерцали в кустах гнилушки, уныло скулили комары да перешёптывались листья осины.
Днём проползла змея — чёрная, с красным глазом.
Потом послышался шум и выскочила сорока!
В клюве она держала ложку.
Знакомая ручная сорока. Она жила у соседей.
Вот чей это тайник.
Не гнездо, не спальня, не кладовая, а шкатулка с яркими безделушками!
Я попробовал взять — она подняла крик.
Тогда я взял только ножик и ложку. Остальное оставил сороке. Мне стекляшек не нужно. Но зачем всё это ей?
Поле пшеницы на вырубке так и мозолит всем глаза, так и щекочет всем носы. Хозяин поля знает про это и отваживает любителей вершков, как умеет. Против кабанов он выставил колотушки. Вода из ручейка крутит колёсико с лопастями, колёсико поднимает лёгкие молоточки, и те всю ночь без перерыва стучат по звонкой железке. Против птиц поставлено чучело. Чучело размахивает на ветру лоскутами растопыренных рукавов. Кабаны и птицы обходят и облетают поле сторонкой. А вот полёвки и мыши ничего не боятся: ни колотушек, ни чучела. Они валят пшеницу, подгрызая стебель зубами, и растаскивают колосья по норам. И ничего с ними не сделать. Хозяин только сердито бормочет и грозит кулаком.
Так, наверное, и растащили бы мыши всю пшеницу по колоскам, если бы не желтоглазый сыч. Сыч встал на караул. Лишь только зарозовеет заря, — он уже торопится на дежурство. Мягко опустится чучелу на голову, потопчется, переминаясь с лапы на лапу, усядется поудобней и притихнет. И кажется со стороны, что сыч уснул. А он в два глаза смотрит и в два уха слушает. Полёвка ли чуть качнёт колосок, мышь ли едва слышно пискнет — сыч мигом взлетит. И неслышно, как лоскут мягкой тряпки, накроет воришку.
Дежурит сыч каждую ночь. Стоит на посту, не смыкая глаз. Хозяин на него не нарадуется. И сыч доволен.
Странный случай произошёл со мной на охоте у Ленкорани.
Рано утром я шёл по обочине залитого водой рисового поля. Вдруг из-за кустов ежевичника, углом вдающихся в это поле, взлетела серая цапля. Видно, до этого она была чем-то сильно занята, прозевала мой подход и теперь поспешно била большими крыльями, стремясь как можно скорей улететь. Она была так близко, что я видел её испуганный глаз, косящий на меня через плечо, и мокрые длинные ноги, с которых стекала вода.
