Последний из миннезингеров (сборник) - Киров Александр (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗

Annotation

Александр Киров – первый лауреат Всероссийской книжной премии «Чеховский дар» 2010 года. А «Последний из миннезингеров» – первая книга талантливого молодого писателя из Каргополя, изданная в Москве. Лев Аннинский, высоко оценивая самобытное, жесткое творчество Александра Кирова, замечает: «Он отлично знает, что происходит. Ощущение такое, что помимо того, чем наполнены его страницы, он знает еще что-то, о чем молчит. Не хочет говорить. И даже пробует… улыбаться. Еле заметная такая улыбка… Без всякого намека на насмешку. Неизменно вежливая. Неправдоподобная по степени самообладания. Немыслимо тихая в этой канонаде реальности. Загадочная. Интеллигентная. Чеховская».

Александр Киров

ДИАГНОЗЫ Д-РА КИРОВА

ЛЮБОВЬ, СМЕРТЬ И ПАРА БОРДОВЫХ ШЕРСТЯНЫХ НОСКОВ

Троянос Деллас

Ай лав ю, Дмитрич!

Швейная машинка Гретхен Крюгер

Облучение

Жора-десантник и Сашка Бес

По мужской линии

Лай собачий

Два ножа

Младенец

Любовь, смерть и пара бордовых шерстяных носков

Де-во-чка!

БИТЫЙ

Деваха с косой

Петька

Старые письма

Ремень

Не возвращаться

Ласточка

То, что станет танго

Дверь

Страхи

Ведьма

Пасха мертвых

Не хватает лета

Циник

Битый

Димка Лебедь

ТРОИЦА

Лев Львович

Смерть Милы Йовович

Седьмая тема

Багратион

Троица

Митина ноша

Последний из миннезингеров

АВТОГРАФ

ПСИХОЛОГ

НЕКТО

ЖЕНА

ВЕДУЩИЙ

ИЗ МЕСТНОЙ ПРЕССЫ

ВЕДУЩИЙ

ВИДЕОЗАПИСЬ

ЖЕНА

МАМА

КОЛЛЕГА

СОВЕЩАНИЕ

СТАТЬЯ

ВЕДУЩИЙ

АНДЕГРАУНД

АДМИНИСТРАТОР

АВТОР

МИННЕЗИНГЕР

notes

1

2

Александр Киров

Последний из миннезингеров

ДИАГНОЗЫ Д-РА КИРОВА

Лев Аннинский

1) Пальцы ног при сильном обморожении обламываются, как плитка шоколада, а сердце или печень бомжа можно безо всяких усилий проткнуть пальцем.

2) Люди! Или не видите вы, как шатается этот дряхлый век, как странно и страшно началось это тысячелетие, какие страшные беды оно сулит нам! Нам – рабам до мозга своих иссохших костей…

3) Я вас разочарую. Вы проспали дольше, чем планировали. За это время ваша цивилизация погибла.

Александр Киров. Циник.

Последний из миннезингеров

Эти диагнозы не вяжутся с такими пейзажами родной цивилизации, как Садовое кольцо Москвы или подмосковное Мелихово. Или солнечная Ялта. Или веселый Таганрог.

Пейзажи, в которых лучше представить себе творческую лабораторию доктора Кирова, описаны им не столько живописно-красочно (как это привычно для нашей читающей аудитории), сколько пуантилистски, то есть пунктирно-точечно, причем художественный эффект таится в безмерности расстояний между точками в этом пунктире. Безмерно большое оно или безмерно малое, и по-трезву не различишь.

Поезд ушел.

«– Вот тебе бабки – вот вокзал – через полчаса придет поезд. Через шесть часов будешь дома. Держи…»

Полчаса в рюмочной – это же мгновенье. Если есть бабки. Если нет – сшиби у корешей. Или у встречных. По-хорошему или с мордобоем – как выйдет. Шесть часов в вагоне? Шесть мгновений.

Князю Петру Вяземскому и не снилось такое. Когда-то он писал, что в России от мысли до мысли пять тысяч верст… Какие там версты! – теперь непонятно сколько и непонятно чего. Ни расстояния, ни время не имеют меры. Только и чувствуется – вечный недобор, недовес, недобой. Который надо чем-то забить, залить, завалить…

Все вроде бы ощутимо (тактильно, как скажут интеллигенты), но все – безмерно. Едет старик из своей деревни в город; подвезут – хорошо, не подвезут – ничего: потащит скарб на горбу. На вокзал к поезду – поспеет, сесть в поезд – не поспеет: помрет тихо и спокойно от разрыва сердца, но это настолько в порядке вещей, что не обсуждается – возможное обсуждение остается за рамками рассказа.

Безмерность, в которую укладывает расстояния Александр Киров, надо дополнить фактурой земли, по которой движутся его герои. Иногда это лязгающая и грохочущая сталь рельсов. Иногда – просека в лесу. Иногда что-то промежуточное: ухабистая дорога. Или улица около пивной. Желательно – с хорошей лужей. Чтобы именно в такую лужу уронить мужика во время мордобоя. Чтобы кровянка лужу окрасила. И чтобы сигаретка, выбитая ударом вместе с зубами, зашипела в воде.

Мордобой – способ коммуникации. Студентов можно метелить «всей гопой». А можно вперемежку со своими. – «Хороший удар, крученый: снизу вверх через живот в диафрагму и легкие. Профессионально, короче». Количество летальных исходов соответствует степени освоенности рукопашного боя. Никакой прицельной вражды. Просто взаимодействие. Способ общения. Любовь, переходящая в ненависть. Или наоборот. С бодуна не различишь.

Где же все это происходит?

В стандартных пятиэтажках «хрущобной» эпохи. Или в малоквартирных домиках обветшавшей послевоенной застройки. О чем говорят: «Гулаговское жилье развитого социализма». О чем говорят: «Опять провинция, бытовуха, заснеженный двор, спертый воздух комнат…» О чем говорят: «А ты что умеешь? – А я, мужики, выживать умею…»

И вот над этой бытовой нежитью колдовским образом рождается музыка. Вы ее не столько слышите, сколько предощущаете. Изредка она обнаруживает себя каким-нибудь певучим названием:

– Няндома…

Или колючим:

– Каргополь…

Что-то хвойное, финское, таинственное^[1].

Наш недальний Север, однако, странным образом силится у Александра Кирова переозвучиться на дальний, да еще иностранный лад. На что подальше. Что-то испанское. Или латиноамериканское. Или просто американское. «Я Фунтик, а это Берроуз…» – «А я не Олег Иванович Алексеев, я – Троянос Деллас». Ладно еще, когда третьегодницы-старшеклассницы, ожидая появления учителя, осваивают технологию многоступенчатого французского поцелуя – отдадим должное их телезрительской осведомленности. Или когда немецкая овчарка получает кличку «Гитлер», – я снимаю шляпу перед исторической памятью нынешних поколений. Но я не всегда знаю, как реагировать, если русские барахтаются в нерусском без видимой причины. «Швейная машинка Гретхен Крюгер». «Мейстерзингеры, жирные, продажны тщеславные, льстивые и тупые… быстро нашли себя в новом времени…» Совсем другое дело – миннезингеры: «Вот сквозь облака сверкнули на востоке пронзительные когти дня…»

Когда владельцем местной лесопилки становится узкоглазый мордоворот по имени Мирза, меня посещает чисто музыкальное чувство, что неспроста когти просверкивают нашу хвойную глушь именно с востока. Так что в дела лесопилки есть смысл всмотреться повнимательнее. Ибо это – модель социального организма, от которого Александр Киров отсчитывает свои диагнозы.

Вкалывают на лесопилке – наши, деревенские. Из деревни, о которой можно сказать только то, что работы там никакой нет, а народ есть, и что наша деревня – самая пьющая в мире. Лесопилку надо охранять от врагов? Надо. Кто враги? Сами же работяги: воруют на пропой. Так что и охраняют они сами себя, подчиняясь то местной братве, то местной милиции, между которыми идут то братания, то бои. Стреляют, пыряют, бьют без предупреждения. Мертвых не оплакивают, не вспоминают и не очень отличают от живых. Был Мирза, и ладно. Сгинул – другие нарисуются.

Обрисованы еще двое, чуть подробнее. Потому что они – редкая порода! – «интеллигенты». Один – учитель, другой – инженер. У учителя учеников не осталось (кроме нескольких олигофренов), в пустом классе учить некого. У инженера последний трактор встал, движок сперли. Подавшись из интеллигентов в работяги, эти двое некоторое время обозначают точки ориентации в этом месиве людей и трупов. Потом тоже исчезают. Без следа.