Горький квест. Том 3 - Маринина Александра Борисовна (читать полные книги онлайн бесплатно txt) 📗
– Я – за! – тут же радостно откликнулась Маринка.
– Наверное, неудобно, поздно уже, – смущенно проговорила Наташа.
Артем решительно взял ее за предплечье.
– Раз хозяйка приглашает, значит, не поздно и удобно. Пошли.
За чаем засиделись заполночь. Назар Захарович строго проверил, все ли участники предупредили своих кураторов, где находятся. Надежда Павловна и Полина Викторовна были проинформированы, что девочки вместе с Назаром ушли на соревнование, а вот Артем не предупредил Вилена, он же собирался выйти только на минутку, посмотреть, у кого в окнах свет, а потом вернуться в квартиру и позвонить…
– А ты знаешь, где Вилен сейчас? – спросила Галина Александровна.
– Да как обычно, в бо… – Артем запнулся и чуть было не проговорился, – у Ричарда.
– Ладно, договаривай, – усмехнулся Назар Захарович, – в богадельне. Думаешь, мы не знаем, как вы, молодежь, наш пятый этаж называете? Но это не дело, если родители в одиннадцать вечера не знают, где ребенок. И нечего на меня так смотреть. До тех пор, пока ты живешь с родителями под одной крышей, ты – ребенок, независимо от того, сколько тебе лет, и родители всегда волнуются, если не знают, где ты. Сходи к себе, оставь записку Вилену. Или в богадельню позвони.
Артем поднялся к себе на третий этаж. Квартира пуста. Он вырвал из блокнота листок, написал записку и вернулся к Галине Александровне, вспоминая, как ссорился с матерью, отстаивая собственное право не ставить родителей в известность о своих планах и о том, куда и когда он собирается уходить и когда вернется. «Если ты захочешь знать, где я, ты в любой момент можешь позвонить и спросить, я не имею привычки выключать мобильник», – говорил он и не понимал, почему такая простая вещь не устраивает маму.
Он и Назару собирался ответить точно так же, мол, если Вилен будет беспокоиться, он позвонит, но вовремя осекся. Куда он позвонит? Кому? Начнет поздним вечером обзванивать всех знакомых подряд и спрашивать, не знают ли они, где Артем? Бред. А ведь в те давние времена, наверное, так и поступали… Оставить записку с предупреждением… Такое ему, Артему, даже в голову не пришло бы. Сейчас никто записок не пишет. Мобильные телефоны появились, когда матери было двадцать пять, она выросла в тот период, когда не вернувшихся вовремя загулявших детей ждали, искали, потом, наверное, долго ругали. И она со всем своим воспитанием, с молоком матери впитала неистребимую потребность каждую минуту знать, где находится ее сын. Может, не стоит так злиться на нее за это? Если Артем не может понять маму, родившуюся в семидесятом году, то она точно так же не может понять его, выросшего в эпоху мобильной связи и интернета.
Рассказы Галины и Назара о первачах слушали только Артем и Наташа. Доктор Качурин сидел с задумчивым видом, углубившись в какие-то свои мысли. Наверное, ему неинтересно, а может быть, он и сам всё это знает. Маринка, пристроившись рядом с доктором, тоже молчала, и по выражению ее лица Артем отчетливо понял, что она не слушает про первачей, но при этом ей не скучно. Оказалось, что первачи – это не те, кто на самом деле лучший, а те, кого назначили быть «первым». Первые секретари (в отличие от вторых и третьих) райкомов, горкомов и обкомов партии или комсомола. Начальники, руководители. И даже актеры назывались первачами, если их особенно любили режиссеры: таким актерам во время гастролей или съемочных экспедиций доставались самые лучшие номера в гостиницах и предоставлялось самое лучшее обслуживание. Можно было написать безумно талантливое стихотворение, даже гениальное, и вся страна от мала до велика будет знать его наизусть, но первачом это поэта не сделает. Первачом он сможет стать только тогда, когда похвалят в газете «Правда» или на съезде Союза писателей. Иными словами – назначат «первым», то есть «правильным». Вот тогда начнутся путевки в Дома творчества, дача в Переделкине, творческие командировки за границу, талоны в двухсотую секцию ГУМа и прочие радости. И вот тогда ты – первач! Не похвалят, не отметят – ничего этого не будет, хоть этот поэт во сто крат талантливее всех его коллег по перу, вместе взятых. Каждый понимал: правду говорить нельзя, нужно изо всех сил прославлять советскую власть, чтобы заметили, отметили и похвалили. Одно неверное или даже просто сомнительное слово – и не быть тебе первачом. Нет, с землей, может, и не сровняют, и даже с работы не уволят, но удобств, комфорта, хороших продуктов и красивой одежды тебе не видать. И о зарубежных поездках можешь забыть. Будешь жить как все. Врать, молчать, притворяться, высиживать на постылых собраниях и политинформациях, доставать, искать блат, часами стоять в длинных очередях, списывать у знакомой рецепты супа, который можно приготовить без мяса, на одном плавленом сырке, и слушать, раскрыв рот, пересказ кинофильма, который смотрел сослуживец знакомого, случайно, по большому везению прорвавшийся на закрытый просмотр в Дом кино или в Дом журналиста. Еще, как рассказывала Галина Александровна, были совсем особенные очереди, не такие, в которые можно просто встать, проходя мимо магазина и увидев, что «выбросили дефицит». В эти особенные очереди нужно было еще суметь «попасть», и тянулись они годами. Очереди на получение квартиры, очереди на автомобиль, на ковер, на кухонный гарнитур, мебельную стенку, цветной телевизор… Как же это все унизительно!
А потом пришли 1990-е годы, и для многих вдруг оказалось, что все было напрасно. Напрасно тянул лямку на нелюбимой работе, молчал, одобрял, правильно голосовал, пряча подальше совесть, делал вид, терпел неудобства и унижения и снова молчал, потому что ждал квартиру, или машину, или повышения в должности, чтобы пенсия была побольше – такая, на которую можно не только самому достойно встретить старость, но и детям, и внукам хоть немного помогать. Все было напрасно. Потому что все рухнуло. Накопления на сберкнижке, сделанные за всю трудовую жизнь, сгорели. Очереди отменили, жилье давать перестали. Цены растут, а зарплаты не выплачивают. Твое образование никому не нужно, твоя профессия не востребована, потому что твой завод обнищал и закрылся, а вся отрасль производства уже дышит на ладан, не выдерживая конкуренции с импортом.
И вот в этом моменте, как казалось Артему, и кроется ответ на вопрос: почему не работает слоган. В «Дачниках» Суслов говорит о трудной юности и преодолении. Применительно к людям, жившим в советскую эпоху, речь идет о трудной молодости и унижении. «Преодоление» – существительное с положительным знаком, «унижение» же несет в себе заряд, безусловно, отрицательный. Когда человеку в возрасте «пятьдесят плюс» напомнить о том, что у него когда-то чего-то не было, в его голове автоматически всплывают и чувство унижения, и растерянность перелома 1990-х. Он не говорит себе, как Суслов: «Ах, какой я молодец, сумел все преодолеть и теперь живу сытно, удобно, не так, как раньше». Нет, он говорит: «Я не хочу об этом вспоминать, мне неприятно думать о том, как я врал, притворялся и унижался».
Ему вдруг вспомнилась игра в урок литературы, на котором Ирина исполняла роль ученицы. Получается, ложь и притворство окружали человека уже в школьные годы… Интересно, будут ли еще такие «уроки»? Может быть, они дадут Артему какую-нибудь почву для налаживания контакта с Ириной.
– Ричард пока уроки не планирует, но в любой момент может передумать, – сказала Галина Александровна. – А что, тебе понравилось? Хочешь повторить?
– Если честно, это было ужасно, – признался Артем. – Но очень познавательно. Даже не верится, неужели так и в самом деле могло быть? Или диалоги все-таки сильно приукрашены?
Профессор вздохнула.
– Диалоги для игры на отборочном туре мы придумывали, конечно, сами, но не на пустом месте. Могу рассказать одну историю из жизни, она имела место в школе, где училась моя двоюродная сестра. Хорошая московская школа, английская, но не привилегированная, как та, в которой учился Володя Лагутин, а обычная, районная. Работал в ней прекрасный учитель литературы, новатор, творческий человек, пытавшийся научить подростков мыслить самостоятельно, а не повторять написанное в учебнике. На него написали донос в ЦК, якобы он занимается на уроках антисоветской пропагандой. Начались визиты проверяющих из ЦК и из управления народного образования. Потихоньку, тайком, опросили десятерых ребят, учеников этого педагога, задали вопрос: «Кто твой любимый писатель?» Надеялись, вероятно, что подросток по неосторожности назовет Пастернака, Булгакова или еще кого-нибудь, кто был в немилости. Восемь человек назвали Пушкина, двое других Лермонтова и Толстого. Казалось бы, торжество справедливости? А вот и нет.
