Супермен (сборник) - Фолкнер Уильям Катберт (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗
Но несмотря на многочисленные широкие жесты, Джейк постоянно был под бдительным контролем своих недоверчивых соперников. Три года назад, когда судил решающий матч, он попытался тихой сапой сжульничать и лишить команду Фридома выигранного очка. Он так хитро обращался с правилами игры в бейсбол, что, когда наступила развязка, Станислаус Блаха, который вел счет в команде Фридома, бросился защищать О'Нила. Блаха был на редкость упрям, и хотя игроки и болельщики с обеих сторон понимали, что Джейк опять, как всегда, согрешил против правил, они не в силах были убедить судью фридомцев, что О'Нил не прав. Разгневавшись на них, Блаха потопал с поля прочь, и фридомцам пришлось искать ему замену; его обязанности передали юному поляку, который смотрел на О'Нила как на многоглавую гидру.
У Джейка была по-настоящему сомнительная репутация. Но его это ничуть не заботило. За пять минут до начала матча он важно приблизился к скамье, где сидели игроки Хиллона, и приказал им выйти на площадку, затем с надменным видом прошествовал к скамье гостей и посовещался с Джипом Ларсоном. Пока бейсболисты Фридома размахивали битами, они с Ларсоном слегка поспорили. Затем Ларсон пошел к первой базе, а О’Нил занял свое место в «доме».
— Ведущие отбивающие в сегодняшнем матче! — проревел он. — За Фридом играют Луга и Стек. За Хиллон — Трой и Койш.
С внезапной мощью затрубил оркестр, но его быстро заглушил шум на трибунах. Из сверкающего автомобиля, остановившегося рядом с машинами хиллонцев, вылез Пьянчуга и, пошатываясь, направился в центр площадки, к месту подающего. Вдрызг пьяный, он шел, воздев обе руки, словно спортивный комментатор на соревнованиях, пытающийся добиться тишины.
— Есть что сказать, — бормотал он — Есть что сказать.
— Речь! Речь! — закричали болельщики. — Хотим речь!
Нахмурившись, судья О'Нил круто повернулся, намереваясь изгнать незваного гостя с поля, но не успел: тренер Барнум ухватил его за руку.
— Оставь его, Джейк, — сказал Барнум. — Публике же все это по вкусу. Может, чему-нибудь и научатся.
Когда крики стихли. Пьянчуга уронил руки и сказал:
— Леди и джентльмены. Это памятное событие. Оно заслуживает речи, патриотической речи…
— Мы ее и ждем — не выдержал Фуи Фейн.
Пьянчуга шумно откашлялся. С минуту он жеманно и нелепо возился с огромным красным платком. Потом вынул из внутреннего кармана лист бумаги и прочел нараспев:
— Много лет назад возник на этом континенте необычный народ, родившийся из мечты одного человека, возжелавшего творческой Свободы, народ, созданный ухищрениями другого человека, который поверил в завезенный из дальних краев Материализм; народ, прошедший гражданскую войну и окрепший благодаря еще одному человеку, который тешил его тщеславие странным понятием Равенства.
С тех пор мы, потомки этого народа, немало потратили сил и времени на то, чтобы удостовериться, что конкретный индивид, или город, или же народ, так родившийся, так созданный и так укрепившийся, — что он может долго и успешно развиваться. Нас научили принимать Свободу как нечто само собой разумеющееся, вроде воздуха, которым мы дышим. Нас научили небрежно похваляться Равенством. И наконец, нас научили называть Материализм крепким словом «борьба». И вот сегодня собрались мы ради того, чтобы лицезреть этот символ чистой борьбы. И сейчас вполне правильно и уместно почтить то, ради чего мы здесь собрались.
Однако мы не в состоянии почтить эту борьбу, мы не в состоянии даже судить о борьбе. Наши великие банкиры и промышленники с незапамятных времен столь успешно руководили ею, что теперь сделали и ее своей собственностью. Вы все забудете то, что я здесь говорю, но, быть может, однажды до вас дойдет, что совершили эти великие люди.
Нам же остается одно — еще проворнее мчаться к цели, поставленной этим деятельным Материалистом; давайте все твердо решим, что те, другие два американца, погибли понапрасну, что Равенство с этого дня станет собственностью одних лишь ораторов, и то по большим праздникам, а колокол Свободы будет звучать лишь в пределах забытых грез; пусть же мы в нашей погоне за счастьем никогда не опустимся до творческой свободы многих, но будем карабкаться к величественной вершине, к материализму нескольких; и хотя может прийти время, когда та борьба, которую ведет Материалист, станет столь напряженной, что нам будет грозить удушье в ее сетях, мы никогда не отвергнем с презрением ее соблазны, мы станем вечно искать этих соблазнов, выстраиваться за ними в очередь, молить о них, даже когда соблазны эти — не что иное, как механизированное рабство и его неизменный спутник — механизированное развлечение; наконец сегодня мы окончательно заявим, что предпочитаем счастье материализма счастью творчества, и, утвердив свое предпочтение, мы пойдем далее и выберем себе официальную религию, и это будет древняя вера в Борьбу; и мы дадим нашей вере Бога и храм, и да станут ими бейсбол и восьмигранник бейсбольной площадки; и, совершив это, мы примемся искать дьявола, и придет он, одетый в форму; и будет нам искушение в нашем храме, и ждет нас грехопадение, как и задумал наш отец Материалист. Потом, после падения, соберемся мы все вместе великой толпой и с великою силой возопим к великому Материалисту. И понесется вопль наш: «Пусть это правительство народа, избранное народом и на благо народа, никогда не исчезнет с лица земли!» И Материалист будет очень доволен, ибо даже самые слова — и те украдены. И скажет он: «Вы правильно поступили, дети мои».
Голос его перешел в шепот. Склонив голову с лысиной на макушке, Пьянчуга медленно побрел назад, к боковой линии. Мгновение стояла озадаченная тишина — зрители, видимо, не в силах были решить, что им делать: хохотать или аплодировать оратору, Тут во второй раз прозвучал голос Фуи Фейна:
— Пьянчугу в президенты!
Этот пронзительный выкрик положил конец всеобщему замешательству. Из толпы успокоенных болельщиков послышались разнообразные возгласы одобрения. Трубач Пампка весело гуднул в свою трубу. Бухнул большой барабан. Все рассмеялись.
Тренер Барнум повернулся к судье О’Нилу и сказал:
— Чертовски странная речь. Мне показалось, он против патриотизма.
— Да он пьян, — уверенно объяснил тот. — Что там говорить, пьян в стельку.
Болельщики обеих команд перебрасывались шутками, потом в толпе зазвучали громкие требования начинать игру. Теребя в руках бейсбольную перчатку, Трой поднялся со скамьи и неторопливо направился на место подачи. Пока О'Нил прилаживал свою маску, подающий хиллонцев лениво послал несколько мячей кетчеру Койшу.
— Мяч на игру! — приказал О’Нил. Коренастый бейсболист первым ступил на возвышение «дома». Игроки Хиллона невнятно забормотали, как стая обезьян. Неизвестность предстоящего возбуждала их. Трой сжался в пружину, и большой матч начался.
С самого начала стало ясно, что главную роль в матче играют подающие. Трой посылал столь резкие мячи, что соперники едва хребет не ломали, отбивая их, а могучий Луга разработал себе бросок с таким «провисом», что хиллонцы несли ощутимые потери, пытаясь отбить его заковыристые, часто прямо-таки стелющиеся по земле мячи.
На шестой подаче произошло неожиданное. Отбивающий Шмидт не стал брать слишком высоко поданный мяч и добежал до первой базы, а потом добрался и до третьей. И вот, когда на счету у команды было два штрафных, отбивать вышел Кролик Мюллер.
У Кролика были не самые близкие отношения с битой, но хиллонские болельщики никогда не накидывались на него, потому что знали, как серьезно он относится к бейсболу. Он жадно поглощал ежедневные сводки бейсбольных матчей и знал средние результаты за сезон каждого заметного игрока, включая и запасных. Ничто, кроме бейсбола, его в жизни не интересовало. Он играл на третьей базе, тренировался добросовестнее всех в команде, тем не менее его бросок по первой базе был ужасен, больше 200 очков он вообще никогда не набирал. Когда он проигрывал, болельщики жалели его. Кролик об этом знал и в восторге не был. Больше всего на свете ему хотелось стать настоящим бейсболистом. А настоящему бейсболисту, как известно, влетает по первое число, если он плохо играет.
