Прижизненное наследие - Музиль Роберт (читать книги бесплатно полностью без регистрации txt) 📗
Между тем из этой книжной ситуации каждый раз возникает особо неприятное для начитанного характера положение, когда он попадает в так называемые жизненные обстоятельства. В нем бурлит и клокочет добрый десяток загодя припасенных фраз, слегка приподнятых бровей или сжатых кулаков, опущенных плеч и сердец, колотящихся в груди, которые все, вместе взятые, не слишком уместны в данном конкретном случае и все же, кажется, и не вполне неуместны; утолки его губ то поднимаются, то опускаются, чело его то проясняется, то омрачается глубокими морщинами, взор его то испепеляет, то стыдливо гаснет; и все это крайне неприятно, поскольку самому себе, так сказать, взаимно причиняешь боль. В результате в тебе возникают те известные дрожь и трепет, которые распространяются на губы, глаза, руки, горло, наконец на все тело с такой силой, что оно извивается как винт, с которого слетала гайка.
В те времена мой друг открыл для себя, насколько удобнее вместо характера единственного обладать характером собственным, и отправился на его поиски.
Однако его ждало новое испытание. Я встретил его через несколько лет, когда он стал адвокатом. На нем были очки, он брил бороду и говорил тихим голосом. "Ты меня разглядываешь?" - заметил он. Мне было не скрыть своего любопытства, что-то побуждало меня отыскать разгадку его внешности. "Я похож на адвоката?" - спросил он. Мне нечего было возразить. Он объяснил мне: "Адвокаты смотрят на мир через пенсне особым образом, совсем не так, как это делают, например, врачи. Можно сказать также, что их движения и речь отличаются остротой или подчеркнутой точностью от округлых, неладно скроенных, но крепко сшитых движений и речи богословов. Они отличаются друг от друга как фельетон от проповеди; одним словом, как рыбе не выжить на дереве, так и адвокатам не обойтись без особой Среды, которую они никогда не покидают". "Профессиональный характер!" - сказал я. Мой друг одобрил эти слова. "Добиться такого было не просто, - заметил он. - Когда я начинал, я носил бороду под Иисуса Христа; однако мой шеф был категорически против, поскольку это не подходит к характеру адвоката. Потом я подстригал ее под живописца, а когда мне запретили и это, под отпускника, отправляющегося в морское путешествие". "Господи помилуй, зачем?" - спросил я. "Я естественным образом сопротивлялся тому, чтобы приспособиться к профессиональному характеру, - ответил он. - Самое худое, что я не смог его избежать. Разумеется, можно встретить адвокатов, похожих на поэтов, равно как и поэтов, смахивающих на зеленщиков или зеленщиков, походящих на философов. Однако есть во всем этом нечто, похожее на стеклянный глаз, или на приклеенную бороду, или на плохо затянувшуюся рану. Мне трудно понять, в чем тут дело, но все обстоит именно так? - Он улыбнулся по-особому и почтительно добавил: - Тебе же известно, что у меня нет даже собственного характера..."
Я напомнил ему о множестве актерских характеров. "Это было в юности! прибавил он со вздохом. - Взрослея, приобретаешь половой, национальный, государственный, классовый, географический характер, имеешь характерный почерк, характерные линии ладони, характерную форму черепа и, по возможности, еще один характер, связанный с положением созвездий в момент твоего рождения. Для меня это чересчур. Мне никогда неизвестно, какой из моих характеров я должен предпочесть. - На его губах снова появилась тихая улыбка. - По счастью, у меня есть невеста, которая утверждает, что я совсем лишен характера, поскольку не сдержал данного ей обещания и не женился на ней. Именно по этой причине я на ней женюсь, ведь без ее здравых суждений мне не обойтись". - "А кто твоя невеста?" - "Кто она по характеру? Видишь ли, - перевел он разговор, - она, несмотря ни на что, всегда знает, чего хочет! Она была когда-то привлекательно-беспомощной маленькой девочкой - я знаком с ней очень давно, - но она многому у меня научилась. Если я лгу, она находит это отвратительным; если я утром опаздываю в контору, она утверждает, что я никогда не смогу содержать семью; если мне никак не решиться сдержать данное слово, она знает, что так поступает только негодяй".
Мой друг улыбнулся еще раз. Он был в ту пору очень любезным человеком, и каждый посматривал на него свысока, дружески ему улыбаясь. Никто не предполагал всерьез, что он чего-нибудь в жизни достигнет. Уже по его наружности было заметно, что, как только он начинал говорить, каждая часть его тела принимала особенное положение: глаза смотрели в сторону, плечи, локти и запястья совершали несогласованные друг с другом движения, нога странно подергивалась, как стрелка весов. Как уже сказано, он был в ту пору очень любезным человеком, скромным, робким, почтительным; иногда в нем замечались и противоположные качества, но, хотя бы из любопытства, расположения к нему никто не утрачивал.
Когда я увидел его вновь, у него были и автомобиль, и жена, ставшая его тенью, и видная, влиятельная должность. Как он этого достиг, я не знаю; я полагаю, вся тайна заключалась в том, что он растолстел. Его робкое, подвижное лицо как бы исчезло. Если присмотреться, его можно было еще различить, однако оно покоилось под толстым слоем плоти. Его глаза, которые когда-то, в пору детских проказ, были трогательными, как у печальной обезьянки, собственно, не утратили прежнего блеска, идущего из глубины; однако теперь они располагались между подушками щек, и каждый раз требовалось большое усилие, чтобы поглядеть по сторонам, поэтому застывший взгляд приобретал высокомерно-обиженное выражение. Внутри него еще было движение, однако снаружи, в изгибах и суставах его тела, все движения гасились жировыми подушками, а что проявлялось вовне, выглядело как угрюмая решительность. И сам человек стал таким же. Блуждающий огонек его духа приобрел прочные стенки и толстые убеждения. Иногда в нем что-то еще вспыхивало; однако эта вспышка более не распространяла в человеке света, а была скорее залпом, который он использовал, чтобы произвести благоприятное впечатление или достичь определенной цели. Он, собственно, многое утратил по сравнению с собой прежним. О чем бы он теперь ни судил, мнения его были очевидны, как дважды два, хотя это и были добротные, надежные мнения. А к своему прошлому он относился как к заблуждениям молодости.
