Соединения - Музиль Роберт (книги .TXT) 📗
Тогда один из них произнес слова, и показалось, что тихо запела скрипка:
- ...Он как дом с запертыми дверьми. То, что он сделал, звучит в нем, наверное, как тихая музыка, но кто ее услышит? Наверное, она-то и превращает все в сладостную печаль...
А другой отвечал:
- Наверное, он вновь и вновь пытается на ощупь пройти сквозь самого себя, силясь отыскать выход, и наконец останавливается, прижимается лицом к стеклу плотно закупоренных окон, издали смотрит на возлюбленные жертвы и улыбается...
Больше ничего не было сказано, но в этом блаженно затаенном молчании всякое новое слово звучало звонче и раздавалось далеко.
- ...И лишь его улыбка летит за ними вдогонку, парит над ними и из вздрагивающего уродства их окровавленных тел сплетает изящный букет... И он трогательно волнуется, не зная, чувствуют ли они его присутствие, и роняет букет, и, как неведомое животное, решительно взмывает ввысь на дрожащих крыльях тайны своего одиночества в полную чудес пустоту пространства.
Они чувствовали, что это одиночество объясняет тайну того, что они вместе. И влекло их друг к другу смутное ощущение мира вокруг них, фантастическое чувство холода со всех сторон, кроме одной - той, с которой они прислонялись друг к другу, снимали друг с друга тяжесть, прикрывали друг друга, как две удивительно подходящие друг к другу половинки, которые, соединившись, сразу сокращают свою границу с внешним миром, а внутренний мир одного и внутренний мир другого мощным потоком устремляются навстречу друг другу. Иногда они чувствовали себя несчастными, потому что им не удавалось все до конца соединить.
- Помнишь, - неожиданно сказала женщина, - когда ты целовал меня несколько дней назад - ты понял тогда, что между нами что-то произошло? Я задумалась о чем-то, как раз в этот момент, о чем-то совершенно неважном, но не о тебе, и я вдруг так пожалела, что пришлось думать не о тебе. А сказать тебе об этом я не могла и сначала невольно улыбнулась, забавляясь тем, что ты об этом ничего не знаешь, а уверен, что мы сейчас очень близки, а после этого мне и вовсе расхотелось говорить, и я рассердилась на тебя, потому что ты не почувствовал всего этого сам, и твои ласки я сразу перестала воспринимать. И я не решалась попросить тебя, чтобы ты сейчас оставил меня в покое, потому что на самом деле все это была ерунда, и я действительно была близка тебе, но тем не менее словно пробежала какая-то неясная тень; ведь оказывалось, что я как будто могла существовать вдали и отдельно от тебя. Ты ведь знаешь это чувство, когда внезапно все предметы удваиваются: вот их очертания, ясные и четкие, а вот те же предметы еще раз, бледные, призрачные, испуганные, как будто уже кто-то тайком и отчужденно на них посмотрел? Так и хочется схватить тебя и слить со мной... а потом опять оттолкнуть и броситься на землю, потому что это осуществилось...
- И тогда было так?
- Да, именно так тогда и было, и я внезапно заплакала в твоих объятиях; а ты думал, что это от заполнившего меня желания всеми чувствами еще глубже проникнуть в твои ощущения. Не сердись на меня, я должна была сказать тебе об этом, сама не знаю, почему, ведь это были всего лишь мои фантазии, но от этого было так больно, и, мне кажется, я только из-за этого вспомнила про Г. А ты?..
Мужчина в кресле положил сигарету и встал. Их взгляды прочно сцепились, напряженно подрагивая, словно два тела рядом на одном канате. Они ничего больше не говорили, они подняли жалюзи и посмотрели на улицу; они словно прислушивались к скрежету внутреннего напряжения, которое что-то перекраивало в них и затем стихало. Они чувствовали, что не могут жить друг без друга, и только вместе, как хитроумная система, опирающаяся на самое себя, могли нести то, что они хотели. Думая друг о друге, они испытывали болезненное, страдальческое чувство, настолько тонкими, точными и неуловимыми были ощущения их связи в этой системе, чувствительной к малейшим колебаниям в ее глубинах. Через некоторое время, когда, глядя на чуждый им внешний мир за окном, они вновь обрели уверенность в себе, оба почувствовали усталость, и им захотелось уснуть рядом друг с другом. Они чувствовали только друг друга, и все же это было - хотя и едва ощутимое, тающее в темноте - чувство, охватывающее простор поднебесья до самого горизонта.
На следующее утро Клодина поехала в маленький городишко, где был институт, в котором воспитывалась ее тринадцатилетняя дочь Лили. Ребенок был от первого брака, но отцом ребенка на самом деле был американский зубной врач, к которому Клодина однажды обратилась, когда во время поездки в Америку у нее разболелись зубы. Тогда она понапрасну ждала приезда одного своего друга, и приезд его все задерживался, и уже не было сил ждать, и в состоянии странного опьянения - от гнева, боли, эфира и круглого белого лица дантиста, которое день за днем неотступно склонялось над ее лицом - все это и произошло. Это происшествие, эта первая, утраченная часть ее жизни никогда не пробуждали в ней мук совести; через несколько недель, когда ей еще раз нужно было прийти к врачу, чтобы закончить лечение, она явилась в сопровождении своей горничной, и инцидент был таким образом исчерпан; ничего от него не осталось, кроме воспоминания о странном облаке ощущений, в дурмане которого она вдруг задохнулась, как будто ей на голову накинули одеяло, и оно возбудило ее, а потом стремительно соскользнуло на землю.
Но в ее тогдашних действиях и впечатлениях оставалось нечто странное. Случалось, она не могла добиться столь же быстрой и чинной развязки, как в тот раз, и подолгу оставалась с виду полностью во власти разных мужчин, доходя до самопожертвования и полной утраты силы воли, и в этом состоянии готова была сделать все, что они требовали, но впоследствии у нее никогда не оставалось чувства, что происшедшее было для нее сильным и значительным переживанием; ей приходилось совершать и переносить такие вещи, которые обладали силой страсти, доходящей до уничтожения, но она всегда сознавала, что все это не затрагивает ее глубоко и по существу не имеет с ней ничего общего. Словно ручей, журчали потоки событий, происходящих с этой несчастной, будничной, неверной женщиной, и уносились прочь, оставляя у нее такое чувство, будто она, задумавшись, неподвижно сидит на берегу.
