Афоризмы - Музиль Роберт (читать полную версию книги TXT) 📗
Не столь высок ее ранг в смысле человечности. Поскольку Нобелевская премия предполагает утверждение высоких нравственных ценностей, таковые могут быть обнаружены здесь лишь в плане укрепления нравов наших праотцев. Не тогда, когда религиозное переживание явлено как труднейшее испытание человечества, а только тогда, когда оно предстает испытанием уже пройденным, уложенным в рамки церковных законов, роман этот обретает духовное значение, выходящее за пределы авторского любования стойкостью патриархальных обычаев. Не знаю, является ли г-жа У. конфессионально верующим человеком, возможно, она только намеренно выставляет себя в ином свете, дабы оказаться на одном уровне с эпохой своего повествования; как бы там ни было, ее повествование благодаря этому хотя и сохраняет внутреннюю связность, но не перекидывает никакой связи к нам, детям своенравного столетия, которое скорее согласится учиться уму-разуму на собственных ошибках, нежели слушать увещевания предков.
По-моему, если за эту главную ниточку дальше потянуть, еще и много другого можно вытащить.
Я сопоставляю:
Бессмертие Нерона. Пистолетные выстрелы пописывающего стишки гимназиста, ученика Принципа, разожгли пожар мировой войны. Благонамеренный университетский профессор Вилсон стал невольной причиной того, что война эта все еще не кончилась. Жорж Клемансо, победоносный advocatus diaboli {Адвокат дьявола (лат.).} на процессах в Версале, Сен-Жермене, Трианоне и т. д., которые Вильсон в качестве advocatus dei {Адвокат Бога (лат.).} проиграл, был большим поклонником античности и на досуге занимался пописывал для души. Литературные творения Ленина и Троцкого обрели всемирную известность, Луначарский писал драмы, а Муссолини помимо драм еще и романы. Стоит ли удивляться, что и немецкая революция в качестве сопутствующего успеха уже вскоре после своей победы предъявила общественности драмы и романы, которых до этого никто знать не знал?!
Поскольку, однако, для всех летописцев всегда было естественным делом украшать героев истории различными доблестями, их редко удивляло, что герои политики также и в других областях, пользующихся вниманием общественности, тоже как бы невзначай кое-что свершали или, по меньшей мере, пытались свершить; они, летописцы, напротив, скорее находили, что это в порядке вещей, и проблема, которая за этим кроется, от них ускользала. Проблема же формулируется в вопросе: почему это людей, которые делают историю, в качестве побочных занятий привлекают только определенные виды деятельности-а другие нет.
Тень понимания. "Государством стрелочников и ночных сторожей" называет некто государственное устройство, которому военное и послевоенное поколение теперь готовит конец. Он имеет в виду свободную игру экономических сил, которую государство только придавливало, и сулит новое чувство всеобщей ответственности благодаря новым принципам организации труда. Верно, что всеобщая война была полностью дезавуирована тем, что после нее "торг между работодателями и работниками" продолжился как ни в чем не бывало. Понятно, что национал-социализм хочет это воззрение изменить; его и надо бы в корне переиначить. И как реакция "Фронта" против экономики он тоже есть воззрение. Вот почему и воинственность выдвигается на первый план, причем даже без особого желания войны. Расистское встречает понимание ввиду потребности в смычке, потребности сверхразборчивой. В трудное предприятие берут с собой только самых близких спутников.
Единое включение - гляйхшалътунг. Странные вещи, творящиеся нынче с немецким духом, распознаются, среди прочего, например, и в том, что слово, вошедшее в обиход для обозначения существенной части этих процессов, для человека, владеющего немецким языком, звучит ничуть не более вразумительно, чем для иностранца. Лежащий в его основе глагол деятельности "шальтен" восходит к древнейшим периодам истории немецкого языка и до недавних пор обладал лишь ограниченной жизненностью, в том смысле, что производных слов от него много, сам же он был глаголом несколько застышим и употреблялся только в определенных смысловых сочетаниях. Так, его, к примеру, можно использовать в смысле "орудовать" - свободно и по своему усмотрению что-то с чемто делать, но простая речевая конструкция с этим глаголом без дополнения уже лишена всякого смысла. Вообще же слово это чаще всего встречается в устойчивом сочетании на пару с другим глаголом - "вальтен", что по смыслу означает примерно "to manage and to have a free hand" {Делать что-то, имея полную свободу действий (англ.).}, но с поэтическим налетом мшистой архаики. Важно отметить, что в самой идее использования этого слова есть элемент романтики. Его же исконный, первичный смысл означает: толкать, двигать, приводить в движение, перемещать.
У этого романтического слова, имеются, однако, вполне современные отпрыски. "Шальтер" - это на железной дороге, а именно "ticket-office" {Окошко билетной кассы (англ.).}, но еще это и прибор домашнего электрического освещения, выключатель, есть однако и на электростанции панель включения - "шальтербретт".
После 24.12.35 газета "Национал-социалистише партайкорреспонденц" пишет: "Приговор суда в деле о поджоге рейхстага, согласно которому Торглер и трое болгар по сугубо формальным юридическим основаниям были оправданы, воспринят народным правосознанием как глубоко ошибочный. Если бы приговор этот выносился по истинному праву, которое неминуемо снова должно вступить в свои права в Германии, он бы прозвучал совсем иначе. Впрочем, тогда и подготовка к процессу, и сам процесс, за ходом которого с растущим неодобрением следил весь народ, тоже протекали бы по-иному".
Сугубо формальные юридические основания заключались в том, что государственный земельный суд не счел улики обвинения достаточно убедительными.
Всякое чувство, всякий несдержанный человек радикальны. Здесь проступает еще один необходимый компонент права: право обязано защищать и правонарушителя! В противном случае и по ложному обвинению возможна смертная казнь (см. напр, в "Таг", 24.12.35 заметку об оскоплении эксгибициониста) как результат правосудия.
