Моя первая любовь (сборник) - Корсакова Татьяна (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
– Почему? – Фарида деморализовал мирный тон противника.
– Потому что они как люди. Может, среди них путешественники есть.
– Ага, и купцы с кондитерской фабрикой, – криво ухмыляется Фарид.
– Я в журнале «Вокруг света» о муравьях-геологах читал.
Олег рассказывает о том, как геологи (люди) нашли на муравьиной тропинке крупицы золота, а потом сам муравейник – сплошь из золотого песка!
Фариду еще больше хочется разрыть холмик и посмотреть, что там внутри, но желание начать погром первым перегорело.
– Так и так кто-нибудь затопчет… Или собаки раскопают…
– Собаки для насекомых – как великаны, – говорит с облегчением Никитка. Рад, что драка погасла. – Люди еще великанистее. Перенести бы муравейник отсюда.
– Куда?..
Мы молчим, очарованные чудом разумно устроенной жизни. Она – миниатюрный прообраз нашей, такой же беззащитной перед лицом неведомых опасностей. Атомный гриб войны, астероид, вечная зима – мало ли что способно погубить человечество.
За полосой берега и дорогой отстраненно шумит город. Над трудолюбивой горкой гудит бомбардировщик-шмель. Наше затянувшееся молчание прерывает раскрасневшийся от жары и волнения Боба. Силится донести до нас ускользающую мысль, но непокорные слова не поддаются, путаются и распадаются на отдельные звуки. Мы ждем. В натужном выдохе Боба наконец делится каким-то огромным открытием:
– Босикомы!
– Насекомых жалеет, – привычно «переводит» Никитка.
В следующую минуту четырнадцать рук выгребают песок и мусор из-под бортов лодки, с ее дна, оставляя нетронутым живой участок. Муравьи бестолково мечутся, падают, бегут, ползут в панике поверх черноголовых толп. Совсем как люди.
…Мы не собираемся крушить ваше жилье – напротив, хотим вас спасти. Вы отправитесь по реке далеко-далеко. Нет, не на этом дырявом корабле, мы подарим вам другой. Он причалит к необитаемому лесному берегу, вы перетащите туда свой дом или построите новый. Вас там никто не обидит…
Солнце палит как бешеное. Пальцы ранятся о резучие корни тальника, в ногти забились песок и дерн, но мы не жалуемся. Боба сидит поодаль и с изумлением разглядывает муравьиную горку. До сих пор он, похоже, знал только то, что мог увидеть, потрогать, лизнуть, как кислую веточку с дарами «купцов», теперь же постиг нечто невещественное и тем не менее очень важное. Может быть, главное. Названия этому нет и у нас.
Волосы слиплись, виски заливает пот, но Олег, такой же потный и грязный, заряжает наше существование какой-то светлой силой. Во мне сумбурно смешиваются события жизни и опыт, почерпнутый из прочитанных книг. Руки трудятся, губы улыбаются Олегу. Я хочу, чтобы он всегда жил в нашем городе, хочу тонкую талию, как у муравьев (без брюшка), и лицо красивое, как у мамы.
Мы освободили лодку. Толкаем в корму осторожно, чтобы не навредить муравьям, Боба впереди тянет цепь. В песке остается глубокая борозда, испещренная рыхлыми полосами и следами босых ног. Таким черепашьим аллюром нам и к ночи не доволочь до места суденышко, казавшееся нетяжелым вначале. Ох, опыт, ты приходишь не из книг!
Фарид приносит из дому кусок фанеры. Острый край ее взрезает пласт слежавшегося песка под муравейником, и вот невредимый маленький мир стоит на плоском листе.
Боба размазывает по чумазому лицу слезы и сопли, в руке горсть земли с раздавленными «босикомыми».
– Убий, убий, – повторяет он плача. Обрезанные выше колен трико потемнели между ног – описался от огорчения.
– Ты же не нарочно на них наступил, – утешает Никитка. – Они мелкие, а ты вон какой большой, ты их просто не заметил.
До меня вдруг доходит, что ум, сноровка, тонкая талия, красота лица – второстепенные частности любви. Никитка любит брата таким, какой он есть.
Я тоже люблю свою сестру, маму, папу и всех родных (несмотря на некоторые их недостатки), а теперь, как ни странно, люблю и постороннего человека. Я восхищаюсь им и чувствую гордость за него вовсе не потому, что он умный и красивый. Олег ничуть не красивый, но если он уедет в Иркутск, я умру.
Легкий ветер обдувает лодыжки сухим песком. Поперек поручней мальчики закрепили веревкой навес из веток – для тени и на случай дождя. Муравейник опоясан кольцом травы и дерна. Кто-то высыпал из карманов кусочки печенья и несколько карамелек. Готовый к отплытию плот колышется на волнах.
– Они нас запомнят?
– Конечно. У них же коллективный мозг.
Мы входим в реку. Олег складывает ладони рупором и дает три прощальных гудка.
– Попутного ветра!
– Семь футов под килем!
На палке, воткнутой между ветками, развевается голубая майка Фарида. Мы стоим в холодной воде неподвижно, с ощущением какой-то пронзительной радости и чистоты. Толстый Боба снова близок к слезам (и не только он). Это здорово – вместе стоять и смотреть, как спешит по течению и теряется в алой заре муравьиный ковчег, а потом:
пропускать сквозь пальцы бегущую с напором реку,
забрасывать небо тучами брызг,
подлетать на водяных качелях, созданных вернувшейся откуда-то моторкой,
купаться в золоте самой высокой пробы на зависть библейским дельцам,
чувствовать себя богачами и владыками мира
и верить в свое бессмертие.
Это здорово!
Мы полны жизни, лета, реки. В ней отражается вечернее солнце. Наша река – лучшее небо… Но с берега доносится: «Олег, Олег!», и мы падаем с неба на землю.
Молодая женщина в нарядном платье, с красивым холодным лицом, спустилась с откоса. Наш командир уже одевается.
Зачем Снежная королева приблизилась к валуну? А я – зачем?.. Я для нее меньше муравья, я не существую, иначе она не сказала бы при мне то, что обрывками злых фраз – ледяных мушек – вторглось в мои уши.
– …Удрал! … беспризорниками… с этим жутким идиотом, на него… мерзко! … Оторвы, хулиганы! Чем вы занимались весь день?! … как их отцы, алкаши… Что я скажу твоему… не покладая рук, а его сын… Завтра же куплю билет… поставлю перед фактом… надоело… Надоело!
В моем сердце стужа. Такой стужи не было и в реке. Пусть я умру, но пусть мальчик из Иркутска никогда не приезжает в наш город.
Голова Олега опущена, ему стыдно.
– Пока, – говорит тихо.
– До свидания, – отвечаю я, а на уме вертится дразнилка: «За «пока» бьют бока». Я точно знаю, что больше не увижу человека, которого полюбила за полдня так же сильно, как люблю родных людей.
– Ребята, пока! – взмах рукой и фонарик улыбки.
Женщина торопит, костяшками пальцев легонько подталкивая мальчика в спину.
Из-под края валуна торчат кончики синих носков. Бегу, крича:
– Ты забыл, Олег, ты носки забыл!
Он оглядывается, женщина тоже обернулась. Помедлив, протягиваю носки ей.
– Спасибо, – в ее устах это звучит как «пошла вон».
Не увидеть меня теперь сложно. Помещаюсь в ее глазах вся, еще и раздваиваюсь – пара растрепанных босых девочек в мальчишечьих сатиновых трусиках. Кто из них – я? Не знаю, но по крайней мере одна из этих беспризорниц (наверное, бо́льшая оторва и хулиганка) выкрикивает в лицо Снежной королеве расхожий ответ:
– Спасибо – некрасиво, надо денежки платить!
…Как добралась домой, я не помню. Помню прабабушку на завалинке, с прутиком в руке. Дальше все застит вода. Я не могу остановить слезы, повернуть мои реки вспять. Вместо слов из сжатого горла вырываются судорожные вздохи, какие-то нечленораздельные звуки – ощущаю себя Бобой.
Бабдуся мудрым наитием поняла, что ничего плохого со мной не произошло. За ее плечами все-таки восемьдесят лет и богатый житейский опыт. Ей хочется одновременно выпороть непутевую правнучку и пожалеть. Помедлив, она делает то и другое: бьет прутиком по моей попе (совсем не больно) и привлекает к своей теплой груди.
Несмотря на отвращение к жизни, съедаю тарелку толченки с хлебом. На десерт меня ждет самодельная конфета из запретного сундука.
Бабдуся втирает в мои обгоревшие на солнце плечи и спину гусиный жир.
– Над чем слезы-то проливала?
Я рассказываю, помогая жестами, бессильная выразить словом чувство, нарисовать речью живые картины: ювелирное копошение муравьиной общины, счастливые лица ребят, толстого Бобу с ущербным разумом и ангельским сердцем, двух девочек муравьиного роста в глазах недоброй женщины и Олега… в чьей жизни не будет меня. Я еще не догадываюсь, что кроме той всеобъемлющей любви, которой мы щедро делились сегодня с миром, и той сокровенной, впервые познанной, которая принадлежит только мне, существует множество других ее ликов и множество личин, выдающих себя за нее.
