На острие меча - Азаров Алексей Сергеевич (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
Итак, как же быть? Москва требует дать ясный ответ: какую позицию займет Болгария, если назреет военный конфликт? На чьей она будет стороне?.. Еще настойчивее немцы. Богдан Филов, по поручению царя ведущий переговоры с Бекерле, всякий раз докладывает, что из Берлина посол получает категорические директивы: Болгария должна присоединиться к Тройственному пакту... Или... Что за этим «или»? Оккупация? Но если так, потерпят ли немцы, став хозяевами в стране, само существование царского двора? Принадлежность к Сакс-Кобург-Готт-ской династии — шаткая гарантия остаться у власти, если рейхсканцлер введет в страну войска. Происхождение и симпатии много ли весят на политических весах?
...Да, призрак возможной оккупации буквально навис над Болгарией.
Доктор Александр Костадинов Пеев, думая об этом, терял покой. Последнее время, встречаясь с Испанцем, он невольно любой разговор переводил в одну и ту же плоскость — что ждет Болгарию. Испанец был хорошим слушателем, внимательным и немногословным. В хитросплетениях болгарской политики он разбирался, пожалуй, лучше Пеева, и там, где Пеев склонен был видеть по-человечески понятные колебания царя, Испанец угадывал тонкий и хорошо продуманный расчет.
— Вы преувеличиваете его податливость и напрасно считаете, что Филов хоть сколько-нибудь самостоятелен в решениях. Политика Бориса — политика лавочника, прикидывающего потери и барыш.
Вероятнее всего, он войдет в сделку с немцами — на любой основе! —при наличии генерального успеха германских войск. Это будет сделка, направленная против нас.
— Вы считаете возможным нападение на СССР?.. Знаете, я разговаривал с Филовым, он упомянул, что немецкая армия превосходно подготовлена.
— Филов с вами откровенен?
— В известной степени.
Пеев имел основания говорить так. Их связывала одна страсть — археология, премьер-министра профессора Филова и адвоката Пеева. Оба не были дилетантами в этой области, и солидные научные издания считали возможным ссылаться на их авторитет.
За Пеевым, помимо прочего, числилось выдающееся открытие — ситовская надпись, цепочка загадочных наскальных значков, обнаруженная им недалеко от Пловдива и ставшая предметом споров ученых. Надпись не поддавалась расшифровке, и ученые гадали: кем, когда и на каком неведомом языке исполнены таинственные письмена.
Думая об археологии, Пеев улыбался про себя. Трудно поверить, но увлечение пришло в самой прямой и непосредственной связи с активной деятельностью в партии. Знал бы об этом Филов! В середине двадцатых годов политическая полиция, не собрав достаточных для суда улик, в превентивном порядке дважды отправляла Пеева за колючую проволоку концлагерей. Один раз он просидел несколько месяцев в сборном лагпункте под Асеновградом, вторично угодил в горный лагерь с особым режимом.
Житель равнин, в заключении он полюбил горы. Сидя за «колючкой», мечтал о часе, когда сможет с рюкзаком за плечами побродить по ущельям и перевалам. А еще он любил историю, и две любви — к истории и горам,— объединившись, слились в одну— глубокую и постоянную страсть к археологии. Выйдя на свободу, Пеев ежегодно, если позволяли время и средства, уезжал в Белую Церковь, под Пловдивом, в Родопы и здесь, с природой наедине, чувствовал себя превосходно.
Он был хорошим партийным работником; работал там, где этого требовали интересы партии. Стал организатором отделения партии в Карлово; от Карлов-ской околии прошел депутатом в Народное собрание. Затем редактировал партийную газету «Правду» в Пловдиве, а после фашистского переворота 9 июня 1923 года и запрета компартии стал редактором «Работника», выходившего под флагом «независимого еженедельника». Газету не раз подвергали штрафам и, наконец, закрыли. Обыски в квартире Пеева, вызовы в полицию стали чем-то привычным: если две-три недели проходили спокойно, даже Елисавета удивлялась.
После гибели Голубова с Пеевым говорил представитель ЦК. Сообщил, что есть решение: Пеев должен формально выйти из партии и прервать с ней связь.
Леев не сразу понял почему, протестовал; и представителю ЦК пришлось терпеливо и спокойно объяснить ему, что руководство видит в нем крупного ученого— историка, археолога, юриста — и что надо думать не только о нынешнем дне, но и о будущем.
Партия берегла Пеева, как могла. Белый террор захлестывал страну, и два заключения в концлагерь можно было считать пустяком в сравнении с тем, что ожидало его, продолжай он оставаться функционером.
Леев был огорчен решением, отстранявшим его от активной борьбы, но представитель ЦК оставался непреклонным, и Александр подчинился воле партии.
Из Пловдива Пеевы переехали в Софию. На улице Графа Игнатиева, в доме, где в кабинетах-клетушках вели прием адвокаты, среди белых эмалированных табличек появилась новая: «Д-р права Александр К. Леев». Он сравнительно быстро завоевал популярность, неплохо зарабатывал, возобновились старые связи по гимназии, по юнкерскому. Близким другом стал начальник военно-судебного отдела армии генерал Никифор Никифоров, юнкерская кличка — Форе.
В четырехкомнатной квартире на бульваре Евло-гия Георгиева, 33, созданный стараниями Елисаветы, стабилизировался семейный уют. Кожаные кресла, добротные занавеси на окнах, поглощающие шум, темного дерева удобная мебель. Обычное житье-* бытье представителя среднего класса.
Здесь, в маленьком кабинете, с собой наедине, вынашибал Леев решение. Трудно и не сразу. Итогом его были — долгое ожидание и встреча с Испанцем.
Испанец стал его учителем. В маленькой квартирке с двумя входами на улице Марии-Луизы, в кабинете на бульваре Евлогия Георгиева, встречаясь по вечерам, Леев проходил особый курс новых для себя наук. Шифровка и дешифровка. Способы устройства и использования «почтовых ящиков», через которые сведения будут идти по назначению. Приемы конспирации. Приемы ухода от слежки. Приемы, облегчающие контакт с нужными людьми. Хитроумные уловки при распознавании дезинформации, сфабрикованной контрразведкой.
Это были азы, схема. Остальное придется изобретать, додумывать, набираясь опыта в процессе работы. «Скоро вам придется остаться одному»,— однажды сказал Испанец. «А вы?» — «Я уеду».
В разговорах с Пеевым он был откровенен, отвечал на любой вопрос, если он не затрагивал биографии самого Испанца или людей, с которыми был связан. Здесь Испанец умолкал, словно набирал в рот воды. «Это не интересно»,— говорил он, и Пеев так никогда и не узнал, что его учитель исколесил половину Европы, был в тылах у Франко, работал против немцев во Франции и раз десять чудом избегал смерти. «Право же, Сашо, это совсем не интересно. Лучше давайте продумаем еще раз, на кого вы можете опереться? Филов годится только как «источник» и ни о чем, разумеется, не должен догадываться. Марков и Лукаш тоже кажутся мне сомнительными кандидатурами. Так кто же?»
— Я предлагаю Форе. Он мой друг.
— Никифоров? Я помню, что он был председателем чрезвычайного суда по делу коммунистических групп. Правда, давно.
— Он сильно изменился с тех пор. И к тому же он настоящий патриот и ненавидит фашизм.
— А коммунистов? Их он тоже ненавидит?
— Знаете, Испанец, можете мне не верить, но с Форе произошли радикальные перемены. Как-то он обмолвился, что коммунисты — единственные, кто понимают нужды народа и интересы Болгарии в целом.
— Смелое утверждение для генерала! Но вы уверены, что это не фраза?
— Он был социалистом... в молодости. И потом он, как бы это сказать, очень считается со мной, что ли... Нет, не точно. Мы друзья. Так будет правильнее.
— Серьезный аргумент. Вот что, рискните поговорить с ним в открытую. Без обиняков. И учтите, Сашо, нам не нужны «вербанты», люди, работающие за деньги. Это не чистоплюйство, а здравый реализм. В деле, которым мы заняты, необходимы союзники, единомышленники, близкие нам по духу и пониманию задач.
К разговору о Никифорове они больше не возвращались. Очевидно, Испанец считал, что Пеев сам должен принять решение.
