Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердной бабушке (сборник) - Маркес Габриэль Гарсиа
У Эрендиры была нарядная спаленка, хотя не такая роскошная, как у бабушки, но зато с тряпичными куклами и заводными игрушками из ее совсем недавнего детства. Вымотанная за день до полусмерти, Эрендира, поставив канделябр со свечой на ночной столик, упала на постель в чем была, не раздеваясь. А вскоре ветер ее Несчастья ворвался в спальню сворой разъяренных собак и опрокинул горящую свечу на занавеску.
На рассвете, когда ветер наконец улегся, застучали тяжелые, крупные капли дождя, которые погасили тлевшие угли и прибили дымящийся пепел – все, что осталось от старого особняка. Жители деревушки, большей частью индейцы, спешили выудить хоть что-нибудь из пожарища – обугленный труп страуса, раму позолоченного рояля, торс какой-то статуи. Бабка со скорбной отрешенностью таращилась на жалкие останки своего богатства. Эрендира, сидевшая меж двумя могилами Амадисов, уже не плакала. Когда величественная старуха окончательно уверилась, что в груде обломков нет ничего стоящего, она взглянула на внучку с искренним состраданием.
– Бедная моя детка, – вздохнула, – тебе до конца жизни не расплатиться со мной за такие убытки!
Эрендира начала расплачиваться в тот же день, когда под назойливо шумным дождем бабка свела ее к щуплому, рано овдовевшему деревенскому лавочнику, которого знали как большого охотника до нетронутых девочек, за которых он платил, не скупясь. На глазах у невозмутимой бабки вдовец с научной взыскательностью осмотрел Эрендиру, оценивая упругость ее ляжек, величину грудей, объем бедер. Он долго молчал, подсчитывая в уме, чего она стоит.
– Еще совсем зеленая, – наконец произнес он, – грудки у нее острятся, как у сучки.
Он поставил Эрендиру на весы, чтобы цифры подтвердили его правоту. Девочка весила сорок два килограмма.
– Красная цена – сто песо, – сказал лавочник.
Бабка возмутилась.
– Сто песо за такую нетоптанную курочку! – ахнула. – Ну, любезный, у тебя, оказывается, никакого уважения к девичьей невинности.
– Сто пятьдесят.
– Эта деточка причинила мне ущерба на миллион песо, а то и больше. Если так пойдет дело, ей не рассчитаться со мной и за двести лет.
– К счастью, – сказал вдовец, – лет ей совсем немного, это ее единственный плюс.
Буря грозила разнести дом в щепки, и в потолке было столько дыр, что лило как на улице. Бабка вдруг почувствовала себя совсем одинокой и потерпевшей непоправимое крушение.
– Добавь до трехсот, – сказала она.
– Двести пятьдесят.
Они сошлись на двухстах двадцати наличными, а в придачу немного съестного.
Бабка повелела Эрендире идти с лавочником, и тот повел ее в складское помещение, точно первоклассницу в школу.
– Я подожду тебя здесь, – сказала старуха.
– Хорошо, бабушка.
Складским помещением был всего-навсего навес из сотлевших пальмовых листьев, с четырьмя кирпичными столбами, обнесенный метровой стеной из адобе, которая нисколько не спасала от ненастья. На стене стояли большие горшки с кактусами и еще какими-то колючками. Выцветший гамак, привязанный к двум кирпичным столбам, болтался, надуваясь ветром, словно парус лодки, унесенной в море. Сквозь раскатистый свист бури и обвальный шум дождя пробивались приглушенные крики, вой далеких зверей, взвизги беды.
Войдя в эту жалкую постройку, вдовец и Эрендира едва удержались на ногах от удара косого ветра с дождем, который вымочил их до нитки. Они не слышали друг друга, и движения их сделались деревянными в реве неистовой стихии.
При первой попытке вдового лавочника Эрендира заорала по-звериному и рванулась в сторону. Вдовец молча заломил ей руку за спину и поволок к гамаку. Изловчившись, она расцарапала ему лицо и зашлась беззвучным криком. А он в ответ влепил ей такую внушительную пощечину, что она как бы оторвалась от земли и ее длинные волосы зазмеились в воздухе. Вдовец подхватил ее под лопатки, не дав встать на ноги, и резким ударом повалил в гамак, а потом так прижал коленкой, что и не шелохнуться. Вот тут ее обуял ужас, и она, потеряв сознание, в каком-то дурмане увидела лунную бахрому рыбки, проплывшей в грозовом воздухе. А тем временем вдовец размеренно сдергивал с нее одежды длинными лоскутами, словно вырывал с корнем траву, и эти цветные полоски, подхваченные ветром, взвивались вверх, как праздничный серпантин…
Когда в селении не осталось ни единого мужчины, готового заплатить самую малость за любовь Эрендиры, бабка повезла ее на грузовике в края контрабандистов. Они устроились в открытом кузове, среди мешков с рисом и банок с маслом, прихватив с собой остатки былой роскоши: спинку вице-королевской кровати, ангела с мечом, закопченное старинное кресло и еще какую-то дребедень. В бауле, на котором малярной кистью были выведены два креста, они везли кости Амадисов.
Тучная бабка, прячась от неизбывного солнца под обтрепанным зонтом и вся в липком поту, задыхалась от пыли и зноя. Ей было очень тяжко, но она все равно держалась с победительным достоинством. А тем временем за стеной банок и мешков Эрендира платила за дорогу и провоз багажа, занимаясь любовью за двадцать песо с неуемным грузчиком. Поначалу она истово оборонялась, как в тот раз, когда на нее набросился вдовец. Но у грузчика был другой подход: он действовал не спеша, умело, и взял ее лаской. Так что, когда они после долгого, изнурительного пути подъехали к первому селению, Эрендира с молодым грузчиком безмятежно отдыхали от сладких утех за парапетом мешков и банок. Водитель крикнул бабке:
– Вот здесь и дальше живут люди.
Бабка недоверчиво обвела глазами жалкие пустынные улочки селения: оно было чуть больше того, откуда она уехала, но такое же унылое и неприютное.
– Хм… – усомнилась бабка.
– Это земли миссионеров.
– Меня лично интересуют контрабандисты, а не благотворительность, – сказала старуха.
Прислушиваясь к их разговору, Эрендира сунула пальчик в мешок с рисом и, неожиданно нащупав нитку, потянула ее и вытащила длинное ожерелье из натурального жемчуга. Она испуганно держала его в пальцах, точно дохлую гадюку, а водитель меж тем втолковывал бабушке:
– Что за выдумки, сеньора! Здесь и в помине нет контрабандистов.
– Как это нет! – ухмыльнулась бабка. – Расскажи кому другому.
– Ну ищите на здоровье, может, повезет, – добродушно хохотнул водитель. – Болтают что ни лень, а чтоб видеть – никто.
Грузчик, заметив ожерелье в руке Эрендиры, выхватил его и быстро сунул в мешок с рисом. В эту минуту бабка, все же решившая остаться в этом убогом городке, кликнула Эрендиру, чтобы с ее помощью слезть с грузовика. Эрендира поцеловала молодого грузчика второпях, но пылко и как надо.
Бабка, сидя на величественном кресле посреди пустыря, наблюдала, как сгружают ее имущество. Последним оказался баул с останками Амадисов.
– Ну и тяжесть! Внутри, случаем, не покойник? – засмеялся водитель.
– Там два покойника, – отчеканила бабка. – Так что обращайтесь с ними уважительно.
– Бьюсь об заклад – там две мраморные статуи! – снова хохотнул водитель.
И, бросив без всякого почтения баул в кучу с обгорелой, изломанной мебелью, подставил старухе протянутую ладонь:
– С вас пятьдесят песо.
Старуха кивнула в сторону грузчика:
– Вашему работничку уплачено сполна.
Водитель озабоченно глянул на молодого парня, молча кивнувшего головой, а потом залез в кабину, где всю дорогу сидела молодая вдова с малышом на руках, который плакал и плакал от жары. И вот тут грузчик, человек весьма в себе уверенный, сказал бабке:
– Эрендира, с вашего позволения, поедет со мной. У меня самые серьезные намерения.
Девочка испуганно пролепетала:
– Я ни о чем не просила.
– Я и говорю, это – моя воля, – сказал грузчик.
Бабка оглядела его с ног до головы, но вовсе без презрения, а как бы примериваясь, хватит ли у него пороху.
– Лично у меня нет возражений, – сказала она, – только плати сразу за все, что я потеряла по ее небрежности… Это – восемьсот семьдесят две тысячи триста пятнадцать песо минус четыреста двадцать, которые она выплатила, итого, значит, восемьсот семьдесят одна тысяча восемьсот девяносто пять.
