Железо - Роллинз Генри (книги TXT) 📗
…
Я понял, что это значит для меня. Ничего. Я ничего не вижу. У меня есть лишь то, у чего можно учиться, и те силы, которые можно постичь. Мой мозг теперь настроен на другую волну. Имена, лица, я не помню их. Они ничего не значат. Всё больше и больше, день за днём, я отрываюсь от них. Ответов нет, есть только множество вопросов. Нет, на фиг.
У меня больше нет вопросов. Нет вопросов, нечего объяснять. Я не могу говорить с ними. Они доказывали мне это снова и снова. Я привык считать, что могу разговаривать с ней, но иногда я просто не знаю. Иногда я говорю с ней, и мне кажется, что надо мной втихомолку смеются. Так мне было сегодня. Я держал в руке телефонную трубку и тупо смотрел на неё. В конце концов я просто повесил трубку и ушёл. Эти телефонные будки – почти как гробы. Интересно, в них кого-нибудь хоронят?
…
Иногда я представляю себя парнем, уцепившимся за пропеллер, который вращается на полной скорости. Моё тело вертит и крутит, а я держусь за него изо всех сил. Меня тянет дальше. Я в движении, но не контролирую его. Закрыв глаза, я вижу, как рвусь вперёд на этом пропеллере, а он прорезает путь сквозь густой подлесок и кроны деревьев. У пропеллера отлично получается. Моё тело искалечено, поскольку бьётся о стволы, ветки и кусты. Мне нужно подружиться с машиной. Я должен понять эту силу, приручить её и направить, чтобы она не волочила меня за собой. Мне нужно стать одним целым с машиной. Хватит держаться за мартышкин хвост. Мне нужно залезть мартышке на спину.
…
Я вижу это в твоих глазах. Они влажные, как у собаки. Ты цепляешься за соломинку, чтобы не утонуть. Ты тянешь руки, хватаясь что-то прочное. Ты слаб и нищ. Тебе нужно за что-то держаться, чтобы у тебя был козёл отпущения. Не тяни ко мне руки. Я тоже тону.
…
Возьми моё ничьё тело и направь его к солнцу. Домой. От тебя я чувствую себя ямой. Я должен её засыпать. Я заполняю её землёй. От тебя я чувствую себя ямой. Я распахиваю окно и осматриваюсь. В ответ на меня смотрят убийцы. Убийцы гуляют на солнышке. Человек из грязной ямы. Где его откопали? Человек из грязной ямы. Проходите мимо. Мне вам нечего дать. Проходите мимо. Я закапываю себя. Я врубаюсь в себя. Я копаю себе яму один. Я не хочу никого в своей яме.
Арт и шок души
Первоначально я собирался назвать эту вещь «Я испепелю Поколение Пепси». Как я говорил во вступлении к «Писая в генофонд», эта книга была второй половиной одного здоровенного, выспреннего куска выстраданного самовыражения середины восьмидесятых. Читайте дальше, прошу вас.
Поход в магазин. Когда я выхожу на свет божий, первой меня поражает вонь. Повсюду на траве собачье дерьмо. Я иду по улице и смотрю на всякую местную шелупонь, которая смотрит на меня. Я вынужден смотреть на них, ничего не могу тут подевать. Меня раздражает, когда они на меня пялятся. Мне хотелось бы отстрелить их маленькие головки. Я поворачиваю на главную улицу и прохожу мимо центра планирования семьи. Обтрёпанный уличный хлыщ смотрит на меня, машет мне и кивает головой, будто меня знает, и за таким непрошеным приветствием всегда следует просьба о мелочи. Я иду дальше. Повсюду бродяги и мусор, похоже, прошла какая-то низкопробная война. Солдаты-нищеброды. Потрёпанные в боях, с налитыми кровью глазами, они бродят, спотыкаясь. Роются в мусоре, словно обыскивают трупы. Я иду дальше. Вывески магазинов, в основном – на испанском. Мексиканские детишки бегают мимо, кричат, гоняются друг за другом. В одном парадном я вижу бродягу: от него так дико воняет, что запах чувствуется за десять футов. Пальцы у него жёлтые от сигарет.
Я делаю вдох – всё равно что пытаться вдохнуть камень. Кажется, моё дыхание просто остановилось, словно не хочет идти дальше. Я поворачиваю за угол, вхожу в магазин и беру, что мне нужно. Дама в кассе спрашивает, как я поживаю, и я знаю, что на самом деле ей это не нужно, так что не отвечаю ничего. От таких людей мне всегда хочется крушить. Я могу думать только об огнемёте и уничтожении. Я выхожу из магазина. С этой стороны торгового центра – остановка автобусов, они высаживают пассажиров и берут новых. Жалких людишек всех мастей. У них такой вид, будто они едут на работу, у них всех такой опустошённый безнадёжный вид. Готов спорить, чем дольше у них смена, тем больше они пришиблены. Я снова обхожу бродягу и снова ловлю этот запах. Отворачиваюсь к улице и вижу красивую девушку на велосипеде. У неё длинные светлые волосы и голубой топ; её волосы развеваются за спиной. Пока она едет, я опять смотрю на бродягу и опять на девушку – какой вид, какой кайф! Я иду в булочную купить буханку хлеба. Перед дверью выстроилась очередь. Я протискиваюсь внутрь и выбираю хлеб. Очередь состоит из двух разных групп – старых мексиканцев и старых евреев. У мексиканцев такой вид, будто они отработали ночную смену на самой дерьмовой работе в жизни. Они молчаливы и терпеливо ждут. Евреи – очень словоохотливый народ, они беспрерывно болтают о том, какая длинная очередь и как это странно в такой день недели. У них такой вид, будто они только-только сыграли в гольф где-нибудь в Майами. У мужчин штаны подтянуты выше талии. В конце концов я выхожу оттуда и двигаюсь к себе…
…
Вам когда-нибудь приходило в голову, что ночь может быть голодной? Словно она хочет вас заглотить? У меня иногда бывает такое чувство. Я не хочу двигаться, потому что, если я шевельнусь, я не смогу остановиться и меня охватит какое-то сраное безумие, с которым я не справлюсь. Ночь, похоже, всегда тут, подстерегает, громоздится надо мной. Такое чувство посещает меня ночью в этой комнате. Я хочу чего-то, но не знаю чего, я изолирован от всего, но в то же время мог бы, наверное, пройти прямо сквозь стену, если бы мне действительно захотелось. Что бы я ни делал, я растрачиваю время, а надо бы заняться чем-то настоящим, вот только я не знаю, что это, к чертям собачьим, такое. Убеждаю себя, что вот-вот что-то начнётся. Не знаю, что, но оно начнётся… а оно всё не начинается, да я и с самого начала знал, что не начнётся. Но если я думаю о том, что нечто должно начаться, я чувствую себя немножко живее. Иногда я вообще такого не чувствую – жизни, я имею в виду. Иногда мне страстно хочется чего-то настолько большого, что оно величиной своей способно будет свалить меня с ног или сделать что-нибудь ещё. Я сижу здесь и слышу весь этот шум и прочую срань снаружи, и мне интересно, мне ли это шумят, не хотят ли они мне что-то сказать. Я пристально вслушиваюсь. Я не хочу пропустить нужный звук. Какая тощища, но я не знаю, что именно тащится. Ночь – единственное постоянство. Но именно сейчас это не очень помогает.
…
Я хотел, чтобы это стало реальным. Я хотел, чтобы это в конце концов стало реальной дисциплиной. Дисциплиной, к которой я так хорошо подготовился. Мне нужно было что-то реальное. Я видел, как вокруг меня всё распадается на куски, люди сдаются. Я спросил себя, сколько я собираюсь жить этой ложью, сколько я ещё собираюсь подводить себя и обвинять кого-то другого. В конце концов, я пробился сквозь стену. Будто торчок протыкает зарубцевавшуюся ткань, не дающую ему замазаться. Будто зубами выгрызаешь себя из утробы. Меня убивает ложь. Недостаток дисциплины. Я убивал себя и даже не видел этого. Я не мог чувствовать этого. Безболезненные дни кончились.
…
Вчера вечером я ходил на концерт. Пошёл помочь звукооператору установить систему. Что за дерьмовые группы. Какое слабое оправдание для музыки. Я смотрел на толпу весь вечер. Больше пойти было некуда. Я мог только сидеть там и слушать эту дрянь. Я не в состоянии подсчитать все мгновения, когда мне хотелось взять огнемёт и выпустить заряд в толпу. Я хотел испепелить всю эту грязь. Вот что это такое – блядская грязь. За весь вечер, за исключением того, когда все ушли, мне понравилось только одно – пушки свиней. Дубинки у них тоже были ничего. Нехило было бы вбить такую кому-нибудь из них в глотку. Концерт проходил в университете. Такие концерты – всегда посмешище. В колледжах меня всегда что-то раздражает. Наверное, всё дело в этом идиотском познании. Вроде овец, которых готовят к бойне. Когда я прохожу по холлам, студенты на меня всегда странно смотрят. Интересно, такие переживут войну на нашей территории – или хотя бы полдня в плохом районе. Если какая-нибудь срань произойдёт, держу пари, из них получатся хорошие военнопленные – терпеливые, покорные. Когда я прохожу по коридорам таких университетов, я чувствую, что этих парней в самом деле имеют за деньги их родителей; я думаю, так и должно быть. Музыка, какая гадость. Всё это так лживо. Группа, открывавшая концерт, называлась «Guns n'Roses», и они вчистую убрали хедлайнеров – так, что этих даже стало жалко. Даже аплодисменты после выступления были фальшивыми, но это понятно. Публика и артисты идут рука об руку. Тоскливо то,
