После прочтения уничтожить - Цветков Алексей Вячеславович (читать книги без сокращений TXT) 📗
Не меньше ему нравился в моем пересказе разговор Кришны и Арджуны перед генеральным сражением. Точнее та часть, где Арджуна сомневается в необходимости убить завтра утром несколько десятков тысяч человек, а Кришна его успокаивает, типа, все они, товарищ, давно уже мертвы благодаря своей карме и осталось всего лишь подтвердить этот факт «сразив завтра давно уже убитых мною на этом поле».
Обсуждая детский вопрос, где и когда мы хотели бы жить, киллер отвечал: «Двенадцатый век, горы Эльбруса». Конечно, имея в виду исламский орден ассасинов, «умерщвлявших даже с выколотыми глазами», с ассасинов были в свою очередь, как софт-версия, скопированы тамплиеры. Кажется, он смотрел об этом костюмированный боевик.
«Мне вчера снилась моя рука» — вспомнил он — «вся покрытая глазами. Знаешь, такие пристальные, и ползают как улитки вместо мяса на костях». Я мог бы сказать ему, что именно так, весь покрыт глазами, выглядит, согласно каббале, ангел, являющийся к покойникам за душами, но язык не повернулся. Это было в тот уже период, когда киллер неслабо налегал на ЛСД, и я побоялся, как бы не спровоцировать его полное «перевоплощение» в каббалистического ангела. Вообще, при постоянном и непринужденном нашем общении, я чаще что-то цитировал и пересказывал, стараясь придерживать внутри личные мысли, а вот киллер говорил, как правило, от себя, например, о том, как нравится ему «зовущий» женский вокал, появляющийся посреди песни не важно где, у «Рамштайн», «Мумий Тролля» или Курехина. «Перехватывает дух, когда они поют, эти ундины» — хвалил он неизвестных девушек — «просто мурашки в яйцах». Киллер воспринимал «ундин» как музыкальных приведений, которые могут затянуть своё внутри чьего угодно альбома. Возможно, в этом вокале, он нашел пару к своему внутреннему медвежьему рёву т.е. радовался ундинам не он сам, а его медведь. К блатной культуре, не смотря на колонию, зону и выбитый на груди «оскал на власть» он оставался совершенно равнодушен.
Иногда, в клубе к нему подходили люди или звонил мобильник, киллер вежливо улыбался мне и исчезал на несколько минут, вернувшись, продолжал разговор сквозь новую внутреннюю тему. Кто это были: заказчики? курьеры? посредники? или, непосредственно, будущие мишени? А может быть, такие же его друзья, как и я. По понятным причинам, он не знакомил между собой своих знакомых и никогда не интересовался людьми, с которыми у него не было «дел». Наша с ним дружба — исключение из таких правил. Помнится, меня представили как автора, ведущего в «Лимонке» рубрику о знаменитых убийцах, намекнув, что этот парень в принципе имеет все шансы когда-нибудь стать её героем. Оказалось, он даже читал пару моих историй — Ровашоля и Мэнсона. Отдельные элементы блефа в его поведении я склонен рассматривать как желание заранее поуправлять моим текстом, посвященным ему, той самой развернутой эпитафией, которую я пишу сейчас. Понятное желание персонажа стать хотя бы отчасти с автором.
На открытиях выставок, презентациях журналов, альбомов, он вел себя вполне симметрично: никогда не лез в разговоры, не назывался и не спрашивал: «а кто это был?».
Знакомство киллера с ЛСД и более поздними версиями «кислотных тестов» также косвенно связано с моей «культурной программой». В индуистский магазин я привел его, вообще-то, показать две вещи: машину, фотографирующую цвет и размер ауры и побеги «нефритового» бамбука, умеющего расти даже в полной темноте, лишь бы вода была, и приносящего, если верить индийской рекламе, немалый финансовый успех тем, кто поселит растение в восточной части жилища. Киллер покинул эзотерическую лавку широко улыбаясь, с перламутровым фотопортретом ауры в одной руке и свежим матовым побегом в другой. Однако я не уследил, когда он сунул в карман листовку, приглашающую на «трансперсональный» семинар Института Станислова Грофа. Через неделю, монотонно кивая, я слушал лекцию киллера о холотропном дыхании и внутриутробном опыте, спящем в нас вместе с позвоночной змеей Кундалини. Киллер сетовал, что Грофу запретили практиковать ЛСД-лечение и его ученикам приходится вынимать из себя «трансперсональные воспоминания» всякими обходными путями. В какой-то момент его, видимо, озарило догадкой: то, что не позволено Грофу и его ученикам, ему, простому участнику семинара, никто не запрещал. В грофовском методе «катарсиса через второе рождение» он быстро разочаровался, а вот пристрастие к кислоте осталось.
На столе диктофон, который он брал у меня, чтобы, не меняя состояния, записывать впечатления, а отдал с кассетой внутри, то ли по забывчивости, то ли с известным умыслом. Хотя хвастаться особенно нечем. Почти пустая плёнка, иногда, тихий и незнакомый, булькающий смех, и вдруг, в середине, когда ты уже отвлекаешься от записи и задумываешься о своем, совершенно чужой и скорее женский, тонкий и жуткий голос, наводящий на мысли о его любимых «ундинах», кричит: «моя кожа!», потом опять: «моя кожа!», так несколько раз, и, наконец: «моя кожа — карта миров!». Слушая это, я не могу себе ответить, кто именно визжит на плёнке: жена «внутреннего медведя»? спрятанная женская часть мужского сознания? залетевшая в гостеприимно распахнутый череп лярва? оживший бурятский амулет, похороненный в лесной земле или просто какое-то кастратское амплуа, приглянувшееся размягченному мозгу? И еще меня беспокоит мысль, что этот выкрик надо понимать как «картами — ров!» и тогда я даже приблизительно не могу себе представить, о чём он. Рисуется противотанковый ров, выстеленный разномастными картами, в которые так любят играть пассажиры поездов.
Свой кислотный опыт он описывал так: «напоминает первый приезд в Лос-Анжелес, когда я совсем не знал языка и не понимал, что мне говорят. Но говорят постоянно, и именно к тебе обращаясь, а у тебя в ответ ничего, кроме приветливости. И они давно уже в курсе, что ты не понимаешь ни слова, но не могут остановиться, продолжают с тобой говорить».
Впрочем, как и в случае Лос-Анжелеса, киллер осваивал язык, копируя чужие слова и чувствуя себя «попугаем в клетке». Возможно, в какой-то момент, попугаю в клетке сделалось слишком тесно, сумма его нового опыта вступила в противоречие с требованиями его обычного ремесла. Киллер может отправить отсюда совсем не того, но тоже очень важного человека, и тогда его жизнь обесценивается до отрицательных цифр. О таких вещах можно лишь догадываться. Может быть, кто-то как раз откопал фигурки в тайге.
На похоронах людей почти не было, самая многочисленная группа — милиция с видеокамерой, нарочито всех снимавшая, только что не бравшая интервью. Пришли родители, свято уверенные, что сын «торговал чем-то не очень честным». Девица, с которой я до этого не был знаком, сунула мне в руки тетрадь с моей же фамилией на обложке, написанной рукой покойного. Он смог меня удивить и после смерти. Это были стихи:
