Тридцатая любовь Марины - Сорокин Владимир Георгиевич (книги регистрация онлайн TXT) 📗
Высокая, сухощавая, с ровной ахматовской челкой. Сперва она не нравилась Марине: чопорно-изысканные ухаживания с букетами роз, поездками в Абрамцево-Кусково-Шахматово и дачными пикниками, казалось, ни к чему не приведут. Но Фридка допекла Марину своими пьяными выходками, предлагая «попробовать дога», «сесть на бутылку из-под шампанского», «потискать пацана», измученное щипками тело запросило покоя: Фрида осталась в своей хазе допивать херес, Марина переехала к Нине.
Историк-лесбиянка-поэт…
Как все переплелось в этой худой умной женщине…
— В прошлом воплощении я была Жорж Занд, в позапрошлом — Жанной д'Арк, в позапозапрошлом — бродячим суфием ордена Кадири, а в позапозапо— за…, — она таинственно улыбалась и серьезно добавляла, — Я была Сафо.
— Ты это помнишь? — спрашивала Марина, разглядывая ее маленькие груди.
— Конечно, — кивала Нина и тонкий палец с миндалевидным ногтем упирался в просторную карту Лесбоса, — Вот здесь стояла вилла, тут служанки жили, здесь мы купались, там овцы паслись…
Марина молча соглашалась.
Нина садилась на кровать, вздыхала, глядя в темное окно:
— Да… Меня Платон тогда десятой музой назвал…
Часто после ласк она нараспев читала свои переводы каких-то эллинских текстов, вроде:
Лоно сравнится твое разве что с мидией нежной, Пеной морскою сочась и перламутром дыша…
Роман с ней оборвался внезапно: к своему ужасу Марина узнала, что Нина знакома с Митей, который давно уже тешил всех рассказами о филологической лесбиянке, помешанной на Ахматовой и Сафо.
«Еще не хватало мне попасть Митьке на язык», — думала тогда Марина, набирая номер Нины. — Да, Каллисто, слушаю тебя, — с подчеркнутым достоинством пропел в трубке грудной голос.
— Нина, понимаешь… я люблю другую…
Минуту трубка чопорно молчала, затем последовало спокойное:
— Это твое дело. Значит тебя больше не ждать?
— Не жди. Я не могу любить двоих…
— Хорошо. Только верни мне Эврипида.
В тот же вечер Марина выслала потертый томик ценной бандеролью…
Милка… 9х12… почти во всю страничку…
Манекенщица. фарцовщица, алкоголик… Из весеннего пьяного вихря запомнилось одно: полуосвещенная спальня, перепутавшиеся смертельно усталые тела, бутылки и окурки на полу, Милкины руки, спускающие кожуру с банана:
— Солнышко, это банан нашей любви…
Все те же руки осторожно вводят его в переполненные слизью влагалища, и вот он — липкий, рыхлый, едва не сломавшийся — уже перед губами Марины:
— Ну-ка. ам и нет…
Марина кусает — мучнисто-приторное мешается с кисло-терпким…
Милка по-пеликаньи глотает оставшуюся половину и откидывается на подушку…
Наташа..
Райка…
Две жалкие неврастеничные дуры. Трудно что-либо вспомнить… какие-то вечеринки, пьянки, шмотки, слезливые монологи в постели, ночные телефонные звонки, неуклюжие ласки… чепуха…
А вот и она.
Марина улыбнулась, поднесла к губам еще не вклеенное Сашино фото и поцеловала.
Милая, милая…
Позавчера этот небольшой снимок протянули Сашенькины руки:
— Вот, Маринушка… Но я тут некрасивая…
Некрасивая… Прелесть голубоглазая, дивное дитя. Если 6 все так были некрасивы, тогда б исчезло и само понятие красоты…
Ангелоподобное лицо в ореоле золотистых кудряшек, по-детски выпуклый лоб, по-юношески удивленные глаза, по-взрослому чувственные губы.
Марина встретила ее после многомесячной нечленораздельной тягомотины с Райкой-Наташкой, оскомина от которой надолго выбила из розовой колеи в серую яму депрессии.
Как осветили тот монохромный зимний вечер золотые Сашенькины кудряшки! Она вошла в прокуренную, полную пьяно бормочащих людей комнату и сигарета выпала из оцепеневших Марининых пальцев, сердце дернулось: ЛЮБОВЬ!
Двадцать девятая любовь…
Сашенька не была новичком в лесбийской страсти, они поняли друг друга сразу и сразу же после вечера поехали к Марине домой.
Казалось все будет как обычно, — выпитая под тихую музыку бутылка вина, выкуренная на двоих сигарета, поцелуи — и ночь, полная шепота, стонов и вскриков.
Но — нет. Сашенька позволила только два поцелуя, легла на кушетке. В предрассветную темень осторожно оделась и ушла.
Три дня она не звонила, заставив Марину напиться до бесчувствия и плакать, распластавшись на грязном кухонном полу.
На четвертый — короткий звонок подбросил Марину с неубранной тахты. Запахивая халат и покачиваясь, она добралась до двери, отворила и ослепла от радостно хохочущего кудрявого золота:
— Вот и я!
Двадцать девятая любовь…
Марина вздохнула, достала из левого ящика тюбик с резиновым клеем, выдавила коричневатую соплю на тыльную сторону фотографии, бережно размазала и приклеила к листу.
В дверь позвонили.
— Это твой оригинал, — шепнула она фотографии, спрятала тетрадь в стол, — Иду, Сашенька!
Дверь распахнулась, они обнялись:
— Девочка моя…
— Маринушка…
— Кудряшечка моя…
Марина взяла ее прохладное лицо в ладони, покрыла порывистыми поцелуями:
— Ангелочек мой… золотце… деточка моя…
Саша улыбалась, гладя ее волосы:
— Ну дай же мне раздеться. Мариш…
Руки Марины расстегнули розовый плащ, помогли снять платок, растрепали кудряшки и скользнули вниз — к слегка забрызганным сапожкам.
— Ну. что ты, Мариш. я сама… улыбнулась Саша, но Марина уже принялась стягивать их:
— Ноженьки мои, где гуляли, откуда пришли?
— С ВДНХ.
— Господи…
— Мариш, есть хочу.
Поставив сапожки в угол, Марина снова обняла любимую:
— Я без тебя жутко скучаю..
— Я тоже ужасно.
— Ласточка, закрой глаза.
— Что?
— Закрой глаза и жди.
Сашенька повиновалась, спрятав лицо в ладошки. Марина сбегала в комнату, достала из стола серебряное колечко с каплей бирюзы, вернулась и, отняв одну из ладошек от милого лица. Надела колечко на Сашенькин безымянный палец:
— Теперь можно.
Черные крылышки ресниц колыхнулись, бирюзовые глаза с изумлением посмотрели на крохотного родственника:
— Ой… прелесть какая… Мариш… милая моя…
Сашенька бросилась ей на шею.
— Носи на здоровье… — бормотала Марина, гладя и целуя подругу.
— Душечка моя…
— Ласточка моя…
— Маринушка…
— Сашенька…
Сашенькины губы медленно приблизились, прикоснулись, прижались, раскрылись…
Они долго целовались, постанывая и тиская друг друга, потом Марина шепнула в раскрасневшееся Сашенькино ушко:
— Киса, ты полезай в ванну, я приготовлю все и приду…
— Хорошо… — улыбнулась Сашенька.
Марина смотрела на нее с нескрываемым обожанием.
Сашенька была прекрасна сегодня, как никогда: золотые кудряшки ниспадали на широкий ворот белого свитера, который свободно тек вниз, суживался в талии и наплывал на прелестные, стянутые джинсами бедра.
Марина восхищенно покачала головой:
— Ты… ты…
— Что я? — улыбнулась Сашенька и быстро прошептала, — Я люблю тебя…
— Я люблю тебя, — с придыханием повторила Марина.
— Я люблю тебя…
— Я люблю тебя…
— .Люблю…
— Люблю… люблю…
— Люблю-люблю-люблю…
Марина снова обняла эти дивные юные плечи, но Сашенька виновато зашептала:
— Маринушка… я ужасно хочу пи-пи…
— Прелесть моя, идем я тебе ванну приготовлю…
Обнявшись они зашли в совмешенку: узкие джинсы нехотя полезли с бедер, отвинчивающаяся пробка — с югославского флакона. Хлынули две нетерпеливые струи — белая, широкая — в ванну, тоненькая желтенькая — в унитаз…
Вскоре Сашенька блаженно утопала в облаках о чем-то неразборчиво шепчущей пены, а Марина, с трудом вытянув пробку из пузатенькой мадьярской бутылки, жарила обвалянных в яйце и муке цыплят, напевая «этот мир придуман не нами…»
— Клево как… — Сашенька бросила обглоданное крылышко на блюдо, облизала пальцы, — Ты просто волшебница…
— Я только учусь, — усмехнулась захмелевшая Марина, разливая остатки вина в фужеры.
Они сидели в переполненной ванне друг против друга, разделенные неширокой, покрытой вафельным полотенцем доской. На успевшем подмокнуть полотенце покоилось бабушкино серебряное блюдо с остатками цыпленка и фужеры с вином. Маленький грибообразный ночничок наполнял совмещенку голубым светом.
