Сердца четырех - Сорокин Владимир Георгиевич (читать книги без .txt) 📗
— Двадцать восемь литров. Вы оказались правы, Генрих Иваныч.
— У меня глаз наметан, — усмехнутся Штаубе, усаживаясь за стол и наливая себе водки.
— Ой, как я устала, — Ольга опустилась на ковер рядом с баком. — Уже четыре часа? Давайте хоть шампанского выпьем.
— Нужно залить, а потом уже пить шампанское. Сережа! Принеси чемодан.
Сережа принес коричневый чемодан с металлическими углами, поставил рядом с баком. Ребров отпер маленьким ключом левый замок чемодана и осторожно вынул его: замок оказался массивной резиновой пробкой. Сережа вставил в отверстие широкую воронку. Ребров и Штаубе подняли бак и перелили его содержимое в чемодан.
— Вот так, — Ребров вставил пробку на место и запер, — теперь можно и шампанского…
Штаубе откупорил бутылку, наполнил четыре бокала.
— Первый раз в жизни Новый год не отмечала, — Ольга взяла бокал, посмотрела сквозь него на свечи.
— И я! — Сережа отпил из бокала.
— Поздравляю, друзья, — устало улыбнулся Ребров, — теперь у нас есть жидкая мать.
— И с Новым годом.
— Ура!
Они чокнулись и выпили.
— Кто будет баранину? — спросила Ольга.
Сережа и Штаубе подняли руки.
— А я пожалуй спать пойду, — Ребров потер виски.
— Иди, Витя. Ты бледненький, устало выглядишь.
— Переволновались, поди?
— Да… как-то все вместе. И сердце покалывает, — он взял мандарин, посмотрел на него и положил на место. — Жидкую мать — в малый подвал. И всем спокойной ночи.
Он вышел.
— Ребят, пойдемте в каминную, — предложила Ольга, — а то здесь прохладно. На огне баранину согреем, на шкурах поваляемся.
— Идея не плоха, — Штаубе налил шампанского, — только я сперва жидкую мать отнесу.
— Осилите один?
— Я, голубушка, вас могу до вахты донести и обратно! — обиженно воскликнул Штаубе.
— Правда? — улыбнулась Ольга.
Штаубе швырнул в огонь кость, облизал пальцы и потянулся к бутылке с водкой:
— Оленька… еще по одной.
— Мы не против, — Ольга лежала на медвежьей шкуре и ела грушу. Сережа спал на диване укрытый пледом.
— Этих людей тоже надо понять, — Штаубе передал Ольге рюмку, — что ж это — работали честно, перевыполняли план, жили впроголодь, защищали Родину, а потом им говорят: ваша жизнь, балбесы, — ошибка, вы не светлое будущее строили, а хуевый сталинский лагерек, который называется Союз Советских Социалистических Республик! С чем вас, ебена мать, и поздравляют благодарные потомки!
Он рыгнул, выпил, вытер губы полотенцем.
— Не знаю, — Ольга выпила, откусила от груши, — мне Инка Бесяева рассказывала, как ее с двумя подругами на цековскую дату возили и чем это кончилось.
— Чем?
— Трупом. Старший тренер «Спартака» по гимнастике взял свою любовницу — Инночку и двух ее подружек. И на дачу к зав. отделом ЦК. Там еще был зам. Тяжельникова и какой-то хуй из ЦК ВЛКСМ. Выпили, закусили, потом в баньку. Стали трахаться. И этот хуй комсомольский захлебнул девчонку спермой. Насмерть. А потом…
— Сриз форпи на ященковое! Есть партаппаратчики, а есть рядовые коммунисты, хули тут неясного! Ельцин же тоже был коммунистом!
— А мне Ельцин не нравится. У него лицо тяжелое какое-то…
— Главное, чтоб человек дело делал. Для честного коммуниста это значит — думать о нуждах народа, помогать налаживать производство, заботиться о неимущих. А для партаппаратчика главное — карьера, масть, подхалимаж! Он, пиздюк, готов начальству в жопу червем вползти и через рот вылезти! Таких надо давить, как гнид. А честный коммунист никому не помеха. Даже собственникам.
— У меня папаша был честным коммунистом, — Ольга размяла папиросу, закурила, — все воевал с партначальством. Два выговора и два инфаркта, — Или вот говорят: Сталин, Сталин! Злодей и убийца. А то, что он аграрную страну превратил в индустриальную — забыли. Культ личности — это правильно, на хуй это нужно. Но дисциплина нашим разъебаям нужна, как хомут для бешеной лошади! Они без дисциплины вон что творят: убивают, поджигают, рэкетируют! Он бы им показал — рэкет! Такой бы, блядь, рэкет устроил, что срали бы и ссали со страху без продыха! В Сибири бы на лесосплаве рэкетировали!
— Мой папаша тоже Сталина уважал, но не за индустриализацию, а за Отечественную войну…
— За войну?! Да за это его живьем сварить и собакам выбросить! Он, гад рябой, армию обезглавил, Тухачевского с Якиром расстрелял, пересажал честных командиров! Такую сволочь, как Мехлиса, приблизил! Позволил немцам в первый день всю авиацию разбомбить на хуй!
Ольга вздрогнула, папироса выпала из ее пальцев. Она закрыла лицо руками и всхлипнула.
— Что? Что такое? — наклонился к ней Штаубе.
— Не хочу я… не хочу… жуок… — простонала она.
— Да бросьте вы, — он положил ей руку на плечо, — вам — и бояться?
— Я не боюсь! Я не хочу, чтобы Нина!
Штаубе вздохнул, поднял папиросу и бросил в огонь:
— Ольга Владимировна, Нина человек подготовленный. Соколов-то не лучше, правда?
— Я не хочу… не хочу! — всхлипывала Ольга.
— Жуок не вчера придумали, что ж теперь мучиться? Выпейте-ка лучше, да гоните тоску-печаль. Нам без анестезии нельзя.
Он разлил остатки водки по рюмкам, приложил горлышко бутылки к губам и подул. Бутылка отозвалась протяжным звуком.
Неделя прошла в подготовке к Делу №3. 8 января в 9.12 утра все собрались в кабинете Реброва.
— Попрошу всех перевести часы, — сказал Ребров, — сейчас 11 часов 28 минут.
Он подождал, пока Штаубе, Сережа и Ольга переводили стрелки ручных часов, и продолжил:
— Итак, Дело №3. От его исхода зависит наше будущее. Оступиться мы не имеем права. А также не имеем права на малодушие, нерешительность, непрофессионализм. В 12.10 мы входим в министерство. В 12.30 мы должны выйти из него с готовым результатом. В 12.45 — завод. Дальнейший график времени зависит от обстоятельств. Вопросы есть?
— Можно я понесу? — спросил Сережа.
— Нельзя, — Ребров встал. — Ну, двинулись.
— С Богом, — пробормотал Штаубе.
Они спустились вниз, оделись и вышли из дома.
— Опять подтаяло, — Ольга сощурилась на тусклое солнце.
