Гопники - Козлов Владимир Владимирович (электронные книги без регистрации .txt) 📗
– Ну, что, герои? Как жизнь? В зону скоро?
– Завтра утром, – отвечает Вэк. Я молчу, даже не здороваюсь – пошел он в жопу.
– А что тут такого, еб твою мать? Я вон три года отбарабанил. Счас Сашка сидит. В зоне есть закон. Там все по честному. А здесь – кто кого наебет. Водки выпьете со мной?
– Ну, можно, вообще, – говорит Вэк. – Ты как? – Он смотрит на меня.
– Я не против.
– Ну, и правильно. Возражать – хуи рожать. А на холяву и уксус сладкий.
Он уходит на кухню.
– За что он в зоне был? – спрашиваю я Вэка.
– Не знаю. Кому-нибудь, въебал, наверное. Или спиздил что-то.
– Ну, что вы там? Идите сюда. Не стесняйтесь. Будьте как дома, но не забывайте, что в гостях. Особенно ты.
Он дает Вэку щелбана. Вэк дергается, но ничего не говорит.
На столе – бутылка водки и три граненых стакана 0,2. Батька Вэка нарезает хлеб и сало, разливает водку.
– Ну, будем.
Выпиваем.
– Нет, блядь, – говорит папаша Вэка. – Не понимаю я вас, молодежь. Какие-то вы все, блядь, не такие. Хитровыебанные, бля – вот вы кто. Мы были попроще. Что-то с вами не то. Это все Горбатый, наверное, виноват. Перестройки, хуейки. Все это хуйня. А вы, блядь, не такие. Вот ты мне когда последний раз рассказывал, как у тебя дела – хорошо или херово?
Он смотрит на Вэка. Тот не отводит глаза и сам пялится на него.
– А когда тебя мои дела начали волновать?
– Ну, вот. Начинается. Ладно, давайте по второй.
Он наливает. Выпиваем.
– Ты, как, футбол смотришь? – спрашивает у меня папаша Вэка.
– Какой сейчас футбол? Зима же, – Вэк смотрит на него, как на придурка.
– Не сейчас, а вообще, дурила.
– Ты поосторожней.
– Сам поосторожней, когда со старшими разговариваешь, еб твою мать. Нету, блядь, нормального футбола. «Динамо-Киев» – это хохлы, а я за блядских хохлов не болею. В «Спартаке» одни черножопые. «Динамо-Тбилиси» – ну, грузины играть умеют, только не тренируются ни хуя, пидарасы. Пьют. Такой вот футбол, бля.
– Тебе всегда все не нравится, – говорит Вэк.
Батька не отвечает, разливает остатки водки по стаканам.
– Ну, будем.
– А баба у тебя есть? – папаша Вэка пододвигается ближе ко мне. Когда он открывает рот, оттуда несет чесноком и «Примой». Он положил возле себя несколько головок чеснока и, кроме него, ничем не закусывает. Я пододвигаю к нему свою пачку «Космоса», но он ее не замечает и курит только свою «Приму».
– Нету, – говорю я.
– И правильно. Все бабы бляди. – Он смотрит на Вэка. – И твоя мамаша, в том числе.
Вэк охуело пялит на него глаза, и я понимаю: хорошо это не кончится.
– А что ты думаешь, она не блядовала? Блядовала конечно. Ты еще малый был. С трактористом, потом с грузином.
– Заткнись ты, блядь. Хули ты меня позоришь?
– А ты мне рот не затыкай. Я ведь могу и не понять.
Вэк бьет ему по рылу, и папаша падает вместе со стулом. Вэк подскакивает и начинает молотить его ногами. Я пытаюсь его оттащить, а то еще убьет на хуй – он итак чуть живой. Но Вэк молотит своего папашу, как робот какой-нибудь сраный.
Минут через пять он «сдыхает» и садится на табуретку – отдохнуть. Достает из папашиной пачки примину, закуривает.
Папаша ворочается и что-то бормочет. Хлебальник у него разбит. Он поднимается, на нас не смотрит, ничего не говорит и выходит из кухни. Стыдно, наверное, что родной сын пиздюлей навалял, да еще перед чужим пацаном.
– Ты так часто с ним? – спрашиваю я.
– Бывает. Пусть не выебывается.
Звенит звонок на классный час. Я всегда сваливал, а сегодня остаюсь – наверное, в первый раз за полгода.
Классная сразу замечает, что я остался:
– О, какие люди почтили нас своим присутствием.
Некоторые кретины смеются. Я делаю угрюмую рожу, но на Классную особо не злюсь: она неплохая тетка, намного лучше, чем придурочная коммунистка Сухая. Ее летом выперли на пенсию и передали нас физичке Матлаковой. Она помоложе – лет, может, тридцать пять – и меньше ебет мозги.
– Нет, шутки шутками, а ты зря, Андрей, нас игнорируешь. Мы здесь всякие интересные темы обсуждаем. И я думаю, ребята заметили, что это уже не те классные часы, которые были в прошлом году, при Вере Алексеевне. Надо сказать, я к ней отношусь с глубоким уважением. Она – прекрасный педагог. Огромный опыт в школе. Прекрасное знание своего предмета. Но иногда сложно бывает адаптироваться к новым реалиям. Перестройка, на самом деле, ребята, это очень серьезно. В обществе столько изменилось за последние два-три года. И я понимаю Веру Алексеевну, понимаю ее решение уйти на пенсию, хоть и уверена, что она могла бы еще долго работать в нашей школе. Ей просто сложно было бы перестроиться, перейти на новое мышление. Хотя, еще раз повторяю, она – прекрасный педагог и специалист.
– А это правда, что ее попросили на пенсию из-за того, что она – сталинистка? – спрашивает Карпекина.
Классная задумывается, смотрит в окно, потом на нас.
– Нет, вы поймите все правильно. Ну, можно сказать… Ее взгляды не совсем вписываются в новые реалии… Но давайте не про Веру Алексеевну будем говорить, а про вас. Мне не нравится, что вы такие пассивные, ничем не интересуетесь. Газеты не читаете, по телевизору тоже смотрите только какие-то развлекательные передачи. А ведь там столько всего интересного и одновременно полезного: «Взгляд», например, или «До и после полуночи».
Классная останавливается и смотрит на нас. Всем все до лампочки, никто не слушает ее базар. Ждут, чтобы она поскорее отпустила нас домой. Некоторые болтают между собой, некоторые смотрит в окно, и Классная все это видит. Но она не психует, как Сухая, только морщит лоб и говорит:
– Ну, как мне вас растормошить, разбудить от спячки?
Новый год празднуем в «конторе»: я, Вэк, Обезьяна и Бык. Еще Клок должен подвалить. Он обещал привести баб из своего учила. Я целый месяц собирал деньги, не сдавал в школе на обеды, ходил жрать на холяву, когда там оставались лишние порции, откладывал всю мелочь. Хотел набрать хотя бы двадцатку, но получилось всего пятнадцать.
– Ладно, я за тебя заложу, потом отдашь, – сказал Клок.
Обезьяна приволок бобинный магнитофон. Сходили в магазин и набрали жратвы: хлеба и консервов. Водку Обезьяна закупил заранее.
