Со стыда провалиться - Робертсон Робин (читаемые книги читать .txt) 📗

— Вы здесь на отдыхе? — поинтересовался я.

— Нет-нет, просто приехал навестить друзей. — Он продолжал оглядываться по сторонам, словно пришел сюда совсем не из-за меня.

— А где мы с вами раньше встречались? Что-то никак не вспомню, — признался я.

— Не знаю, — промолвил он и добавил, почти застенчиво: — Вероятно, вы видели меня в кино.

— В кино?

— Ну да, — смутился он. — Наверное. Я снимаюсь.

Это было одно из тех мгновений, когда внезапно вспыхивает свет или рассеивается туман и все вокруг приобретает четкие очертания. Конечно же, я видел этого человека в Штатах — дома в Мичигане, в милфордском кинотеатре, в «Списке Шиндлера», где он играл Амона Гёта, безжалостного нациста, который расстреливал евреев ради забавы; а еще я видел этого актера в недавнем фильме «Телевикторина» в роли одаренного, но доверчивого «золотого мальчика», сына американского поэта Марка Ван Дорена. И это был никакой не Рэй Файнс. Его звали Рейф Файнз. Это лицо смотрело со всех афиш и постеров — общепризнанный эталон зрелой мужской красоты и суровой чувственности, предмет тайных желаний женщин разных стран и континентов. И рядом с этим человеком стоял я. Звездочка моей славы свалилась с небосвода, даже не успев по-настоящему сверкнуть.

Я заметил, что в дальнем углу жена пастора с замиранием сердца следит за нашим разговором. Она смотрела на нас широко раскрытыми глазами, краснея от волнения, и, очевидно, надеялась, что я ее представлю.

Один мой знакомый циркач, чье имя вам ничего не скажет (хотя в узких кругах он снискал определенную славу занятными трюками, которые проделываете большими пальцами рук), однажды выдал такую теорию: если натянуть нижнюю губу на голову, а потом быстро глотнуть, то ты исчезнешь. Никогда в жизни я Не испытывал более сильного желания проверить эту гипотезу на практике, чем в ту минуту в Альдебурге.

Ди-Би-Си Пьер [29]

Масло в глотке

Демон Ремесел на пустынном перекрестке уговорил меня стать писателем. Он нашептал мне, что я должен изведать все в этой жизни, потому что мастер слова обязан исследовать грани сущего, недоступные для простых людей. В один прекрасный день дух пережитого за этими гранями сорвется с книжных страниц, сказал Демон. Чертовски глупо с его стороны!

Время от времени весной или осенью я летал в Австралию. Весна и осень — это сезон, когда в малонаселенных местах мухи забиваются тебе в ноздри, глаза и уши не больше, чем по восемь штук кряду — удобный момент, который мы с приятелями воспринимали как сигнал, чтобы загрузить в машину банки с тушеной фасолью, портвейн, винтовки и отправиться куда глаза глядят в поисках дичи. У нас это называлось охотой. Днем — на диких козлов, ночью — на лисиц, так как эти животные официально считались вредителями, нарушающими естественный природный баланс. Нам и в голову не приходило, что эта отговорка — выдумка наших гормонов.

Как правило, в таких поездках мы постоянно мерзли и испытывали кучу других неудобств, пока однажды мой приятель не получил осторожное разрешение использовать в качестве охотничьей базы фермерскую усадьбу дальнего родственника. Разрешение поступило после долгих уламываний престарелых родственников приятеля, относившихся к тому сорту людей, которые в ответ на просьбу не говорят ничего определенного, а лишь кряхтят или ни с того ни с сего чихают и падают, разбитые параличом.

Мы ухватились за приглашение, хотя нам недвусмысленно объяснили, что хозяйская ферма — это место, где кипит работа; мы будем ночевать в сарае для стрижки овец и обязаны вести себя безупречно.

Пока трое городских оболтусов спорили, что лучше подарить хозяину — электрическую мороженицу или набор кухонных инструментов для приготовления мексиканских лепешек, наш товарищ со связями в сельской местности молча закинул в багажник пакет с апельсинами, и вот, вооружившись винтовками и фонарями, прохладным вечером мы двинулись прочь от цивилизации.

Небольшие городишки вдоль дороги сменялись заштатными, заштатные — захолустными, а потом следы цивилизации окончательно исчезли.

Наутро мы добрались до овцеводческой фермы у подножия иззубренной горной цепи. В дверном проеме появились два здоровенных уха, приделанные, казалось, не к той голове. Мы подождали, пока старик поскреб выцветшую фланелевую рубаху под шерстяной жилеткой, связанной по всем правилам и так же по всем правилам истертой. Жена хозяина, кроткое привидение в армейских ботинках, ободряюще попискивала из темноты позади него. Между ними сидел пес — австралийская овчарка, — чьи блестящие живые глаза подтверждали, что он не только управляет фермой последние десять лет, но и единственный из всех в доме знает, как включать видеомагнитофон.

Старательно воспроизводя все шестнадцать слов, которыми ограничивался лексикон местных жителей еще с Первой мировой войны (это были разумные, освященные веками слова), пожилые супруги поприветствовали нас с такой очаровательной неуклюжестью, что нам захотелось укачать их на руках, словно детей. Разумеется, сделать этого мы не могли — согласно сельскому этикету даже обыкновенное рукопожатие считалось опасно-интимным жестом. Протокол светской беседы в подобной глухомани требовал, чтобы мы стояли на террасе со скрещенными на груди руками и смотрели в пол, пока нам не покажут место ночлега. Сарай был небольшой, зато с очагом, и нас это порадовало. Спорить, кто кого перепердит, и выдумывать новые слова для обозначения гениталий гораздо удобнее в тепле, а не на холоде.

В тот же день, вырядившись в камуфляж, мы отправились на охоту. Наш автомобиль, как еж, во все стороны щетинился стволами винтовок. Однако наш план избавить мир от зла натолкнулся на неожиданное препятствие. В поле зрения не попадалось никакой живности, за исключением пару раз мелькнувшего кенгуру. Мы решили, что надо отъехать подальше; главное, не спутать диких козлов с хозяйскими овцами.

Мы даже не взяли с собой выпивку (вот какие мы были ответственные), а ружья оставили незаряженными в машине — все, кроме Стива, чье имя, впрочем, мне стоило бы сохранить в тайне. Он прострелил крышу автомобиля, когда мы переезжали через небольшую речку. Остаток дня я провел, уговаривая его не стрелять в попугаев и ворон.

На второй день опасность уже грозила паукам и бабочкам. Шкурки от фасоли налипли нам на зубы, а растворимый кофе, до конца не растворившийся в тепловатой дождевой воде, не выгнал из наших костей жгучий ночной холод. Мы пали жертвами полнейшего отсутствия козлов и лисиц. Дома нас ждут жены и друзья, но вернемся мы не потрясая трофеями, а с пустыми руками, и нас встретит то неуловимое разочарование, которое преобладает в обществе, когда правительство теряет престиж, отзывая хорошо обученное войско, так и не начав войны.

И все-таки безумные вихри, веющие у порога смерти, нас задели. Ну хорошо, только меня.

В последний вечер мы долго не ложились спать, упорно пытаясь выследить хотя бы кролика. Бесполезно. В игре на выживание божьи твари нас победили. Потерпев поражение, мы развернулись в обратный путь. Когда мы заезжали в ворота изгороди, отделявшей границы пастбища, в свете фар сверкнула пара глаз. Хрестоматийный пример из охотничьего руководства — пара глаз, там, на дальнем участке. Мы немедленно зарядили винтовки и пустили в дело фонари. Так, вон она. Лиса. Проверим форму ушей. Точно, лисица.

«Погоди, — воззвал голос разума, — вы на территории фермы…»

Бах! Слишком поздно. Глаза и уши рухнули в траву. Мы вышли из машины и, разделившись, пошли на поиски добычи. Она должна быть где-то здесь. Или чуть дальше.

Прошло два часа. Мы ничего не нашли. В темноте размеры поля были обманчивы. Наверняка животное лежало где-то неподалеку, мертвое, в зарослях травы. Или — что совершенно возмутительно и невероятно — лисица оказалась на удивление живучей, сумела отползти на внушительное расстояние и только потом сдохла.