Героинщики (ЛП) - Уэлш Ирвин (первая книга txt) 📗
Удивляюсь, как ебаные мудилы (пресса) могут писать такое дерьмо, а эти слабоумные отбросы (общество) вдруг сплачиваются в совместных усилиях в борьбе с этой проблемой, пока оппортунистическая дрянь (политики) вдруг забывает об общем массовое движение. Так и живем в Британии. И поэтому сейчас нужно «полностью пересмотреть существующие условия».
Впрочем, если честно, мы все очень рады этой статье. Чувствуем, типа, знаменитостями, очень лестно отзываемся об этой странице желтой прессы. Как ветеран, большую часть групповой терапии говорю именно я, хотя и Одри добавляет пару слов, и Деннис Росс, старший, опытный и авторитетный член нашего маленького сообщества, тоже вносит свою лепту (в саду, полном евнухов, даже чувак с двухдюймовым членом начнет хвастаться). Но мы видим лицах наших наблюдателей, дела не так хороши. Что усугубляет обстановку.
Том, Амелия и Лен очень нервничают. Проект могут прикрыть. Я отказываюсь идти к «экстренное собрание дома», потому что мне не хочется жевать эти обычные сопли - я хочу посмотреть новости. В последнее время была проведена масштабная героиновая облава, и полиция вместе с политиками выстроились в очередь, чтобы отсосать друг у друга, крича в один голос: «Мы победили в войне с наркотиками»
Ага, как же. Конечно, вы выиграли. Тупые подонки.
И следующий участник программы «Реабилитация» - это ... не кто иной, как мой старый друг Майки Форрестер! Опять он будет извиваться и потеть в своей комнате со следующей недели, будет мешать всем на пути и бояться собственной тени.
Я замечаю в его глазах страх и печаль. «Лучшей кандидатуры и найти нельзя было», - думаю я.
Затем он замечает меня, и его глаза горят от счастья, он бежит ко мне и кричит: - Марк ... как ты?
Он весь дрожит, постоянно на стреме.
- Что здесь происходит? - спрашивает.
И я понимаю, что только несколько недель назад я выглядел так же, один в один.
Поэтому я приглашаю его в свою комнату, где он садится на мою кровать и дрожит, весь покрыт мурашками, как общипанный цыпленок, пока я рассказываю ему, что здесь и как. Оказывается, он, это тупое чмо, ворвался в аптеку в Либертоне.
Этот мудила начинает рассказывать мне все, что случилось, пока меня не было, и я даже стараюсь слушать его, но думаю исключительно о маме с папой, которые приедут завтра и заберут меня из этого кошмара. Потом к нам заходит Лен, и у Майки из груди вырывается тяжелый стон, после чего я отвешиваю ему пинка в рамках программы физической реабилитации, и мудака отводят в его комнату, где его ждут долгие, очень долгие дни детоксикации.
Но мысленно я уже был далеко отсюда, поэтому начал собирать манатки заранее. В последний день я кладу в свою сумку дневник и журнал. Они стали мне хорошими друзьями, но сомневаюсь, что я когда-нибудь еще вернусь к ним.
Можно понять собственную жизнь задним числом, но жить надо только настоящим.
Я прощаюсь с Одри, которой остался еще одна неделя, говорю ей, что ее стратегическое решение посылать всех на хуй и скрываться от наставников – самое правильное из всех, которые я видел. Мы целомудренно целуемся, обнимаемся и обмениваемся номерами, и вот я уже шагаю в кабинет, где меня должны «выписать».
Правду говорят: никогда, никогда не подслушивай, ведь можешь услышать что-то такое, чего не хочешь знать. Я собрал вещи и сел в холле, ожидая маму с папой, но вспомнил, что надо еще занести Карла Роджерса Тому. Двери его кабинета были открыты, и я услышал оттуда голос Амелии, она как раз говорила что-то о Кайфоломе. То есть она не упоминала его имени, но я сразу понял, о ком идет речь:
- ... постоянно манипулирует. Думаю, он бы создал себе собственную религию.
Я затаился под дверью, этот разговор притягивал меня, как огонь - бабочек.
Вдруг слышу, как ее тон меняется.- Но чего мы о Саймоне, сегодня от нас уезжает Марк.
Здесь я совсем замираю на месте.
- В перспективе я за него спокоен, - говорит своим пронзительным голосом Том. - Если он доживет лет так до двадцати шести - двадцати семи, это его тяготение к смерти исчезнет, он оставит свой экзистенциальный бред, с ним все будет в порядке. Если у него не будет передоза и он будет держаться как можно дальше от ВИЧ-инфицированных, просто перерастет эту привычку к героину. Он слишком образованный и глубокий человек; очень скоро ему надоест водиться с этими неудачниками.
Я не выдерживаю и захожу в комнату, дверь скрипят от каждого моего шага.
- Марк ...
Тощая (вот уж точное имя!) сразу стыдливо краснеет. Том старается сохранять спокойствие, но я вижу, как его зрачки расширяются. Оба искренне стесняются. О, я не просто поймал их с поличным, когда они обсуждали меня, я услышал из уст запрещенное слово «привычка» и это непрофессиональное и позорное «неудачник»! В любом случае, я наслаждаюсь моментом и протягиваю «Как стать человеком» Тому.
- Интересная книга. Тебе бы тоже не помешало почитать.
Я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и иду в комнату отдыха, где устраиваю поверхностную сцену прощания со всеми этими мудаками, которых никогда больше не увижу. Из всех них для меня имеет значение только Одри, ей я говорю искреннее адью. Том остался в кабинете, видимо, ему слишком стыдно предстать сейчас на глаза недавнем своему пациенту.
Я выношу сумку на улицу, где жду мама и папа. Ванильно-молочные облака проплывают голубым небом, изредка закрывая собой яркое солнышко.
Сходи за моей спиной поскрипывают, и вот я вижу, как ко мне украдкой направляется Том, все так обеспокоен и расстроен. Видимо, хочет поцеловать и обнять меня на прощание: - Марк, слушай, извини меня ...
Он может взять все свои елейные заурядности и неискренние объятия и засунуть их в своей обманчивую вероломную задницу.
- Тебе никогда не понять моего гнева. Никогда, - отвечаю ему я, вспоминая почему-то Оргрейв и Бэгби. - Да, я нанес себе вред, едва не уничтожил себя, но я никогда не оскорблял тех, кто на это не заслуживал. И поэтому таких, как ты, мне никогда не понять - на вашей же стороне закон.
Я задыхаюсь от желчи, которая подходит к моему горлу, но продолжаю:
- Если бы я знал с самого начала, какая ты дрянь, то никогда бы не позволил тебе помогать мне разобраться со своей жизнью!
Здесь я слышу знакомый рокот мотора - и лица мамы и папы, такие радостные и сияющие, сводят на нет все мои слова. Всю ту боль, которую я им причинил, разрушают все мои пустые аргументы, все мое достоинство и уверенность в себе, уничтожают все мое мнимое благородство до конца. Но хуй с ними. Я отворачиваюсь от Тома и ебаного центра реабилитации и иду в сторону машины.
- Пусть тебе везет, Марк, - говорит Том. - Действительно, желаю тебе счастья.
Я злюсь на себя, но еще больше - на этого мудака. Ебаный лжец, коварный бюрократ.- Мы оба знаем, что ты сейчас пиздишь. Если бы ты хоть иногда думал о нас, все было бы иначе, - говорю я, пока отец выходит из машины. - А если хочешь сделать что-то полезное, лучше иди и присмотри за малым Вентерзом.
Я раздраженно выдыхаю, у меня больше нет сил говорить. Отец сердится, ему не нравится эта сцена, но он очень рад видеть меня, так же, как я рад видеть их, и вот наконец я забираюсь на заднее сиденье.
- Мальчик, мой мальчик ... - говорит мама, пересаживается на заднее сиденье, крепко обнимает меня и сразу закидывает кучей вопросов, пока папа общается с Томом и подписывает какие-то бумаги.
Интересно, блядь, что это за документы такие? Подписка об увольнении?
Отец вскоре присоединяется к нам.
- Что это было? Ты поссорился с господином Карзоном?
- Нет. Просто немного поспорили. Здесь иногда бывает довольно сложно.
- Интересно, он ответил мне то же самое, - улыбается папа, качая головой, когда у меня в груди вдруг что-то обрывается.
