Дневник наркомана - Кроули Алистер (читать книги без сокращений .txt) 📗

Думая обо всем этом, я, тем временем, раздобыл маникюрные ножницы, и моя Лу как раз кромсала ими швы на подкладке кимоно вокруг тех мест, где ее восхитительные крепкие пальчики нащупали то, что мы в госпитале называли инородным телом.

Да, мы не ошиблись. Гретель смогла постичь нашу психологию, а мы смогли постичь психологию Гретель, и все прошло чудесно, как зеленый горошек с жареной уткой.

Не смейте и думать, что мы испортили кимоно. То была всего лишь складка в стеганой изнанке. Из нее показался драгоценный белый шелковый мешочек; и мы вскрыли его, и перед нами заблестел снег, перед блеском которого меркнут снега на вершине Монблана.

Как вы знаете, когда на него посмотришь, то обязательно понюхаешь. Для чего он нужен? Этого не знает никто. Не надо рассказывать про "операции на горле". У Лу с горлом все в порядке. Она поет как Мельба, и выглядит как персик; она и есть Персик-Мельба — это как дважды два.

Да уж мы понюхали, и еще как! А потом мы кружили в танце несколько лет — по часам, наверное, восемь или девять минут — но что за толк рассуждать о часах, когда Эйнштейн уже доказал, что время является всего лишь одним из измерений пространства? Что с того, что астрономы открыли, будто наша планета вертится со скоростью 1000 миль в час, или там поворачивается на тысячу миль в минуту, если мы не можем вертеться вместе с ней?

Нелепо было бы бродить вокруг и остаться позади; а может быть, чего доброго, оказаться на Луне, где и поговорить не с кем, кроме Жюля Верна, Герберта Джорджа Уэллса и прочей толпы им подобных писателей.

Однако вы не подумайте, что белый шелковый мешочек был так уж мал.

Лу наклонилась над столом и выпустила изо рта свой длинный тонкий язык, точно муравьед в Национальном Биографическом Словаре, или как он там называется, и ввинтила его в белоснежную массу, едва не сведя меня с ума.

Я хохотал, как гиена, думая о сказанных ею словах. "В твоем поцелуе есть горечь кокаина". Весельчак Суинберн всю жизнь говорил о горьких поцелуях. Что он мог знать, бедный старый мальчик?

Что такое настоящий поцелуй, узнаешь только с полным ртом кокаина. Одно лобзание раскладывается на бесчисленные фазы, как в сочинениях разных там Бальзаков и Золя, Ромен Ролланов и Д.Х.Лоуренсов и многих других. И вы совсем не устаете! Вы несетесь на четвертой скорости всю дорогу, и двигатель урчит как кошечка, большая белая кошечка со звездами, мерцающими у нее на шерстке. И он всегда не такой и всегда тот же самый, и он не кончается, и ты теряешь разум, и продолжаешь жить без него, и, по всей вероятности, вы вообще не понимаете о чем я говорю, а меня это ни капли не волнует, и мне вас ужасно жаль, и вы можете во всем этом убедиться сами в любой момент…

Способ прост — найдите девушку вроде Лу и много белого порошка.

Что там говорит этот приятель Лам?

Птица со странностями, этот чудаковатый Лам! Впрочем, сдается мне, эти стишки свидетельствуют, что он в этих вещах разбирается. Ну разумеется, почему бы и нет. Я сам видел, как он принимал кокаин. Тот еще фрукт! Ставлю шиллинг. Копает глубоко. И знает много. Но это не повод для подозрений. Не понимаю, за что людишки его так ненавидят. Не понимаю из-за чего. Я и сам так окрысился на него. Возможно, что он совершенно достойный малый "в принципе". У него есть странности — но это не портит человека, если он человек.

Черт, если придираться к мелким странностям, чего стоит Лу! Еще та чудачка, но я все же люблю ее.

— Дай мне еще раз нюхнуть с твоей руки.

Смех моей милой Лу напоминал звон московских колоколов на Русскую Пасху, которая, как известно, бывает не тогда, когда у нас. Они передвинули время туда или сюда — не могу вспомнить куда именно — если только вы понимаете, что я имею в виду.

Она подбросила пустой шелковый мешочек в воздух и поймала его ртом, страстно щелкнув зубами, чем снова почти свела меня с ума. Как бы я хотел быть птицей, чтобы эти острые белые маленькие лезвия откусили мне голову.

А вы практичная девочка, моя Леди Пендрагон! Она не стала доходить до самого дна, и вместо этого уже вырезала новый пакетик, и когда его открыли, птицы не запели, но она воскликнула пронзительно и возбужденно: "Посмотри, Петушок, это не снег!".

Здесь нужно пояснить, что она прозвала меня Петушок с намеком на тот факт, что меня зовут Питер. [4]

Я вышел из транса. Я смотрел на вещество, и глаза мои при этом были, должно быть, тупыми и остекленевшими. Затем мой врачебный навык пришел мне на выручку.

Это была белая пудра. Она имела тенденцию крошиться комочками и смахивала на мел. Я растер ее между большим и указательным пальцами. Понюхал. Запах не говорил мне ни о чем. Тогда я попробовал ее на вкус. Это тоже ничего мне не дало, так как нервы моего языка были полностью анестезированы кокаином.

Но исследование это было сущей формальностью. Теперь знаю, зачем я все это проделал. Обыкновенный жест самца. Мне хотелось пустить Лу пыль в глаза. Я пожелал впечатлить ее масштабами своей учености; ведь мне с самого начала было известно, без чьей-либо подсказки, что это такое.

Знала об этом и она. Чем дольше я знал Лу, тем больше меня впечатляли широта и разнообразие ее познаний.

— О, Гретель мила сверх меры, — прощебетала она. — Каким бы "приятным и утешительным" не был «коко», он может наскучить, и она об этом догадалась. Поэтому наша любезная старая подруга решила прислать нам еще и немного героина. И после этого еще находятся люди, говорящие нам, что жизнь не стоит того, чтобы ее прожить!

— Когда-нибудь пробовала? — спросил я, и отсрочил ответ поцелуем.

Когда худшее было позади, она рассказала мне, что пробовала, да, но только раз и самую крохотную дозу, которая, насколько ей помнится, не возымела над ней никакого эффекта.

— Вот и хорошо, — промолвил я с высоты моих широких познаний. — Здесь все зависит от вычисления физиологической дозы. Героин и в самом деле очень хорош. Стимулирует он гораздо лучше, чем морфий. Вы получаете такое же острое, блаженное спокойствие, но без вялости. А что, Лу, дорогая, не читала ли ты Де Куинси и прочих, что пишут про опиум? Опиум, как тебе известно, это смесь — в него входит что-то около двадцати различных алкалоидов. Лауданум, пожалуйста — его принимали Кольридж, и Клайв — разные важные персоны. Это раствор опия в алкоголе. Но самый активный и значительный элемент в опиуме — это морфий. Ты можешь принимать его всевозможными способами, но лучший результат дает иньекция. Однако это не совсем удобно и всегда присутствует опасность занести грязь. Приходится постоянно опасаться заражения крови. Он дивным образом стимулирует воображение. Он убивает боль, и тревогу, точно амулет. Но в тот самый момент, когда вас одолевают самые красочные идеи, когда вы возводите дворцы из золота ваших намерений, вы одновременно чувствуете, что на самом деле действие ничего не стоит, и это само по себе дарит вам чувство жуткого превосходства надо всем, что есть в этом мире. И поэтому, с объективной точки зрения, это ни к чему не приводит. Все то, что делает морфий, делает и героин. Ведь, как тебе известно, он является производным от морфия — «Диацетил-Морфин», таково его техническое название. Только вместо купания в инертной философии он делает тебя острым, как горчица, в смысле доведения до конца твоих замыслов. Сам я его никогда не принимал. Полагаю, нам ничто не помешает приступить прямо сейчас.

Себя я вижу в этой сцене вышагивающим по комнате и прихорашивающимся, точно павлин. Лу, с отвалившейся челюстью, глазела на меня, очарованная, своими огромными (кокаин расширяет зрачки) глазами. Птичий самец красуется перед своей подругой. Я требовал от нее обожания за ошметки моих познаний; фрагменты, которых я успел нахвататься, бросив учебу.