Героинщики (ЛП) - Уэлш Ирвин (первая книга txt) 📗
- Я скоро умру, друг, - радостно сообщает он мне за ланчем, который состоит из несъедобного сырного салата в моем случае, и пирожков, картофеля фри и бобов для всех остальных (Скрил, кстати, около шести футов ростом, на дюйм выше меня).
Он немного молчит, потом говорит:
- Хочу держать марку до самой смерти, понимаешь, о чем я?
Просыпаюсь и вижу золотое солнце, сияющее в голубом небе. На дворе я подставляю свои голые руки его теплу и слушаю чудесное пение тех милых птичек, которые сидят на платановых деревьях и кричат пронзительно, как свистки - на футбольном матче пятидесятых годов. Хочу перелезть через те огромные стены из темного камня и побежать через лес прямо за освещенный яркими лучами горизонт.
Продолжаю качаться. Мы с Сикером обычно занимаемся немного утром, потом еще - после обеда. Мне нравится этот дисциплинированное расписание, нравится, как спешит кровь, когда бежит по венам моего тела, а еще мне нравится результат - я замечаю, что эти физические упражнения уже поспособствовали тому, что у меня на руках обозначились маленькие мышцы. Я бы хотел выглядеть так же круто, как, например, Игги Поп. Мускулистый и подтянутый, но стройный и худощавый. Сикер учит меня системному подходу: показывает правильный порядок выполнения силовых упражнений, как правильно увеличивать нагрузки и отдыхать, все такое. Раньше я просто тягал гантели, пока не уставал или мне не надоедало. А оказывается, что общение - большая сила, потому Сикер вообще-то, не слишком склонен к пустой болтовне. Но на самом деле мне нравится его привычка молчать. Он никогда не снимает черных солнечных очков.
Очередная ебаная терапия с Томом. Он спрашивает о моих встречах с ебаный мудилой, врачом Форбсом, из клиники.
- Ты в депрессии, Марк?
- Я на реабилитации, где стараюсь избавиться от героиновой зависимости, - напоминаю я.
А потом немного молчу и ехидно добавляю: - Ну конечно, блядь, у меня все на пять с плюсом.
- А раньше? В прошлом году умер твой младший брат. Ты оплакал его?
Мне хочется спросить его, почему бы я, блядь, должен оплакивать потерю причины своего постоянного унижения и стыда. Как он сам вел бы себя на моем месте, если бы рос чувствительным, очень эгоистичным ребенком в Лейте, разве не обрадовался бы тому, что лишился источника своих пожизненных пыток? Но вместо этого я говорю ему:
- Конечно. Такая тяжелая утрата.
Я поторопился с выводами! Сикер умеет говорить! Он рассказал мне о страшной аварии, в которую попал несколько лет назад. Ему вставили тогда по железной пластинке в яичко и в ногу. Летом боль еще можно терпеть, но зимой помочь может только героин, именно поэтому он и подсел. Также я узнал, что он никогда не снимает солнечных очков том, что его глаза стали очень чувствительными к свету после того случая. Но не могу с ним не согласиться - солнце здесь сияет так ярко, что я и сам всегда зарабатываю себе во время прогулок головную боль, которая растет постепенно до уровня мигрени, когда я возвращаюсь в комнату.
С удивлением узнаю, что мы оба любим вставать рано, чтобы потягаться гири перед завтраком.
Теперь я знаю, как Том чувствует, общаясь с нами всеми. Для меня это настоящий прорыв.
Эта хуйня с дневником затягивает не меньше, чем героин. Но она так же не безопасна - надо писать сюда все эти личные вещи. Вчера вырвал одну страницу отсюда и пару листов из журнала, скомкал их и выбросил в мусорную корзину.
Не знаю, прочитал их кто-то или нет. Говорят, что вся информация здесь - строго конфиденциальная, но кто их знает ...
Лен как-то увидел меня за упражнениями вместе с Сикером, поэтому, наверное, снова считаюсь готовым говорить с ним на групповых встречах о наркоманской хуйне – ИЗВИНИТЕ, ПЕРЕПУТАЛ! - о зависимости.
В то время как на встречах по поводу оценки нашего прогресса мы общаемся об общих проблемах своего поведения, этот мудак сосредотачивается исключительно на зависимости от наркотиков, будто зациклился на ней. Мы сидим вокруг него, косточки моей худощавой задницы больно упираются в кривую и неровную поверхность покрытого лаком деревьев стула. Все, что мы можем приносить сюда, - это свою писанину и ручку. Том то сидит перед нами, соединив кончики пальцев на уровне груди, то держит себя за колено так, будто тоже чувствует себя неловко, очевидно, напряжение в его теле ухудшает и без того нелегкую обстановку в комнате, каким бы равнодушным он не хотел показаться. Он всегда надевает эти ебаные тапочки и даже не догадывается, что процентов восемьдесят членов нашей группы считают его неисправимым дрочуном из-за них.
Меня чуть до бешенства не довели сегодняшние ссоры в группе оценки прогресса; то Тед оказался очень агрессивным типом, сцепился с Кайфоломом и Лебедем, которые решили поиграть в лучших друзей. Остановились они только тогда, когда Сикер вдруг сказал:
- Тише, блядь. Голова разболелась.
И они сразу заткнулись. Здесь все Сикера боятся.
Том представляет меня, хотя каждый мудак меня здесь знает.
- Хочу представить вам Марка. Марк, расскажи нам, пожалуйста, что ты ожидаешь от наших встреч?
- Хочу полностью очиститься от наркотиков и разобраться в себе. И помочь в этом всем остальным, - слышу я вдруг будто со стороны свой неожиданно писклявый голос. Лебедь хихикает, а Кайфолом поджимает губы.
Лед тронулся, все вступили в обсуждение, но эта бессмысленная болтовня, конечно, так ни к чему и не привела.
После этого я решил сходить в гости к Кизбо, который после групповой терапии сразу убежал в свою комнату.
Когда я вошел, то увидел, что Кизбо сидит на кровати, листая страницы фотоальбома. Благодаря этим старым фотографиям у нас с этим мудилой завязался разговор. Многие снимки, где мы с ним - еще маленькие мальчишки - гуляем по Форт. Я выше всех в нашей компании, а волосы у меня даже рыжее, чем сейчас.
Одна фотография привлекает особое внимание, только потому, что я никогда ее раньше не видел. Мы все стоим на каком пустыре, где-то за Фортом. групповой снимок, мы все тогда договорились надеть футболки команды «Волков», так как планировали на рождественскую вечеринку. Нам где-то по пять лет.
В любом случае, я с теплом вспоминаю «Волков», потому что тогда они раздавили «Хартс» на Техасском чемпионате в Тайнкасле, хотя сначала, в Молино, и просрали им стыдно, как никогда. На фотографии - я, Кизбо, Томми, Второй Призер, Франко Бэгби и Дик Лоу, который стоит позади. Впереди нас сидят на карачках Гэв Темперли, Джордж (Англичанин) Стейвли (который вернулся в Дарлингтон), Джонни Крукс, Гэри Маквей (погибшего в автомобильной аварии, когда спешил куда-то на чужой, краденой машине несколько лет назад), метис Алан (Шоколадка) Дьюк («подарок» одного западноиндийского морячка) и Мэтти Коннелл.
- Никогда раньше не видел эту фотку, - говорю я Кизбо.
Меня поражает то, что уже на этом детском снимке Мэтти будто исчезает из жизни - он похож на привидение, или, если он и вправду крыса, крадется со снимка. С его лица исчезли все краски, он такой бледный, из-под длинных волос виден только один глаз.
- Ну, точно видел, - отвечает Кизбо, глядя на меня так, будто видит впервые. - Знаешь, кто ее сделал?
- Нет. Твой отец?
- Не-а. Твой.
- Но как это случилось?
- Я видел негативы. Твой отец отдал пленку моей маме, потому что тогда мы все встретились на вечеринке в честь Нового года. Он переворачивает дальше и показывает мне остальные фотографии, где я вижу наших общих друзей, каких-то незнакомцев - они все бухи, праздник удался.
А вот сидит тот фашистский мудак, Олли Каррен, худой, как никогда, и волосы у него здесь еще рыжие, а не серебристые. Но в глаза мне бросается другой снимок. У меня чуть сердце не останавливается, когда я вижу на глянцевой фотографии кодак светлую, бездумную улыбку малого Дэйви. Отец смотрит на него с любовью и печалью. Эта фотография мне всегда казалась одновременно трогательной и отталкивающей.
