Со стыда провалиться - Робертсон Робин (читаемые книги читать .txt) 📗

Кабели и провода в студии, сделавшие стойку, точно змеи, заговоренные елейными речами факира-андроида, закачались передо мной и угрожающе зашипели. В один миг вся ситуация с какой-то сюрреалистической ясностью предстала моим глазам в бьющем желтом свете студийных софитов: я забрался в несусветную даль, и Америка опьянила меня. Быстрая слава и выпивка на халяву одурманили меня, и теперь эти две недели, прожитые, словно в угаре, обернутся страшной рвотой. Все знают и любят Дану Плато, сверхчеловека, суперзвезду, и тут — здрасьте — появляюсь я, Эндрю О’Хейган из Шотландии, Ничтожество Века, и меня с энтузиазмом расспрашивают о книге, КОТОРУЮ Я НЕ ПИСАЛ!

Соль унижения, разумеется, в том, что оно притягивает к себе еще большее унижение. Как правило, когда в прямом эфире кто-нибудь задает вам вопросы о чужой книге, вы не полагаетесь на самого себя, не поднимаете интервьюера На смех, не удивляетесь его глупости и не уходите с этого идиотского шоу — нет, ничего подобного. Вы сидите выпрямив спину, дружелюбно улыбаетесь и смотрите на болвана ведущего с не меньшей, а то и с еще большей серьезностью, чем он на вас. При этом вы произносите примерно следующее:

— Доброе утро, Чак. Разговор о наших дедушках и бабушках, о семьях вообще, очень интересен. Как вы уже упомянули, у каждого из нас есть семья, и это крайне важно. Мне самому не довелось знать своих бабушек и дедушек при жизни, но я не сомневаюсь, что многие телезрители понимают ценность этой ячейки общества, и это одна из тем, затронутых в моей книге «Пропавшие без вести».

— Действительно, — подхватил Чак, — крайне интересно.

Просто чтобы вы знали: если американский телеведущий на передаче говорит что-нибудь вроде «крайне интересно», на самом деле он имеет в виду: «Нельзя ли убрать из эфира этого тупорылого идиота, прежде чем мы все тут УМРЕМ ОТ СКУКИ?» Главное правило любого ток-шоу на американском телевидении: поскольку это состязание в глупости, во что бы то ни стало нужно уступить победу ведущему.

— Мы все любим наших дедушек и бабушек, — констатировал Чак. — Любовь к бабушкам и дедушкам — это очень по-американски. Вы согласны?

— Да, конечно, — сказал я. — Что бы с нами было…

— Знаете, у вас такой странный акцент!

— Я из Глазго…

— Да, сумасшедший акцент. Мистер О’Хейган, у нас осталось мало времени. Скажите, по сюжету вашей книги в семье происходят какие-то перемены?

На долю секунды я забыл о правилах игры.

— Э-э… на самом деле в моей книге говорится об исчезнувших людях…

— Вы совершенно правы. В наши дни из семейных отношений что-то исчезло. Вы это хотели сказать?

— В годы моей юности несколько детей пропали без вести, и, наверное, мне всегда хотелось узнать, что с ними стало. Я подумал, это может являться проекцией определенной грани нашей повседневной жизни, поэтому решил взять эти истории за основу и попытаться воссоздать социальную атмосферу современной Британии.

— Ничего себе, — подал реплику напарник Чака, — это уж больно сложно. А со времен вашего дедушки что-нибудь изменилось?

— Думаю, да, и часть моего исследования…

Из всех живущих на Земле людей Чак хотел моей смерти, как никто другой. Он мечтал, чтобы я убрался из его передачи. Он жаждал вернуть Дану Плато и вышвырнуть со своего диванчика этого депрессивного шотландского придурка. Сейчас. Немедленно. Похоже, он мечтал об этом еще со вчерашнего дня. Этот тип со своей неестественной шевелюрой вперил в меня невидящий взгляд и задал последний вопрос:

— Какой совет вы можете дать американским матерям?

Я понял, что полностью уничтожен. Я уже знал, что проиграл, так почему бы мне не воспользоваться шансом и не стать самим собой? Почему не схватить Чака за отвороты пиджака прямо на глазах у тупоголовой, ухмыляющейся публики и не бросить ему в лицо что-нибудь резкое, умное, подходящее моменту? Да потому что я трус, вот почему, и в этом суть унижения: трусость — его питающий источник. Когда меня, одинокого человека без семьи и детей, попросили дать совет американским матерям, моя гордость взмыла над унижением, как розовокрылый фламинго над густым лиственным шатром тропического леса; пронеслась мимо, и я подумал: скажи ему, что твой совет американским матерям — не совать мокрый палец в электрическую розетку, — но эта яркая птица исчезла в вышине, едва промелькнув, и я глубоко вздохнул.

— Поменьше тревожиться, — сказал я. — Когда речь идет об обществе и изменениях в социальных механизмах защиты детей и семьи, очень легко поддаться излишним страхам. Мой совет матерям — по возможности стараться избегать опасений.

— Отличный совет от молодого литератора из Шотландии. Наш гость рассказал о своей книге про его дедушку и других родственников. Спасибо, что пришли к нам.

Раздались жидкие аплодисменты, больше похожие на шум дождя, я без единого слова прошел между рядами зрителей и покинул студию. Вскоре я уже сидел в машине, отвернув к окну оранжевое лицо, и мы ехали по улицам Чикаго — водитель, далекий от мира писательского унижения и позора, и я на заднем сиденье, мечтая о новой жизни в иглу где-нибудь на севере Гренландии.

Дебора Моггах

Всякий из толпы

По правде говоря, писателям остается лишь жаловаться друг дружке на те унижения, которые они вынуждены сносить: выступление перед аудиторией из двух человек, раздача автографов, на которую никто не приходит, общение с читателями, интересующимися единственным вопросом: «Где вы покупали лак для ногтей?» (стянула удочери, если вам так любопытно). В сущности, всем плевать, что ты сидишь, одинокая и никому не нужная, среди стопок своих книг и что за два часа к твоему столику подошла только одна женщина, да и та пыталась подсунуть изданную на собственные деньги брошюру о чудесном опыте излечения от рака груди. Никого не волнует, что ты сидишь в темноте, на безлюдном вокзале в Ньюарке, а из развлекательного чтива имеется лишь трепещущее на ветру объявление «Зверское нападение: свидетелей просят обращаться в полицию», которое ты разглядываешь до тех пор, пока не сообразишь, что последний поезд уже ушел.

В этих неприятных переживаниях, однако, присутствует некоторая экзистенциальность, безусловно, знакомая и тем, кто не связан с литературой. Несмотря на то, что унижение — одна из писательских прерогатив, испытывать его доводилось каждому. Конечно, писатель делает себя уязвимым, когда представляет свое творение критическому или того хуже — равнодушному взгляду общественности. Это своеобразная сделка: люди тратят свои деньги и драгоценное время на чтение книг про вымышленных героев, и за подобную дерзость мы вынуждены расплачиваться.

Помню одну корпоративную вечеринку, когда (очевидно, в обмен на салат из свежей капусты и яйца по-шотландски в колбасном фарше) сотрудников книжного магазина уломали заказать солидное количество наших книг. Среди прочих там был продавец из «Уотерстоуна» [21], небритый тип с серьгой в ухе и снисходительным выражением лица «Я-читаю-только-Дона-де-Лилло» [22]. Вдобавок он был изрядно пьян.

Наклонившись ко мне, он заявил:

— Вы пишете любовные романы?

— Нет, — удивилась я.

— А я говорю, пишете.

— Вы читали хоть один мой роман?

— Нет, — заплетающимся языком проговорил он. — Но я точно знаю.

— С чего вы взяли?

— Потому что вы стареющая тетка в леопардовой майке.

На этот выпад я ответила с достоинством, которого он, пожалуй, не заслуживал:

— Может, я и романтик, но это отнюдь не означает, что я пишу любовные романы.

«Общенациональный презентационный тур», как правило, ограничивается парой-тройкой выступлений перед публикой с продажей книг и раздачей автографов, а также двухминутным интервью на местном канале Би-би-си в Хамберсайде.