Варшава - Козлов Владимир Владимирович (книги бесплатно TXT) 📗
– Почем пиво?
– Сорок с собой, тридцать пять на месте.
– Ну, сейчас возьмем у тебя бутылок пять. Да, Гриня?
Я наклоняюсь к рюкзаку, достаю бутылки. Здоровый берет три, остальные – по одной.
– От кого работаешь? – спрашивает здоровый.
– Ни от кого. Так просто.
– А ты что, не знаешь, что за место надо платить?
– Какое место?
Удар в нос. Я отступаю к стене, сморкаю сопли с кровью на обледеневший асфальт. Смотрю по сторонам – бабки отошли подальше. Я спрашиваю:
– Что, и они платят?
Здоровый замахивается.
– Еще въебать? Каждый отвечает за себя, понял? Если б можно было не платить, здесь бы полгорода стояло.
Он бьет меня в челюсть. Несильно.
Мимо идут люди, никто не смотрит на нас. Здоровый спрашивает:
– Ты, может, студент?
– Студент.
– Ладно. Бач, отдай ему пиво. Кому сказал? Отдай пиво. Ладно, хуй с тобой.
Здоровый поворачивается ко мне.
– Короче, ты понял. Хочешь зарабатывать – плати за место. Мы – водочники, мы здесь ночью водку продаем. Будешь нам платить – никто не тронет, понял? Моя кликуха – Старый. Меня на вокзале все знают, каждая последняя блядь. Если кто залупнется – так и скажи: я от Старого работаю.
– А сколько платить?
– Ну, раз студент… Рублей двести в день. Ладно, сто пятьдесят. Но это – за целый день. Утром продал, потом еще вечером… А я каждую ночь на вокзале, до утра. Давай, держи краба.
Он сует мне руку, я жму ее.
У меня – последняя бутылка. Подходит худой невысокий пацан, моего возраста или младше.
– Сколько пиво?
– Сорок с собой, тридцать пять на месте.
– Сейчас посмотрю – наберу или нет. Почти все вытрясли, шакалы.
– Кто?
– Менты, кто еще? Ночь, блядь, продержали, в клетке, суки.
Пацан снимает грязный ботинок на высоком каблуке, сует руку в носок, вытаскивает оттуда смятые десятки и пятерки. Он считает деньги, дает мне. Я кладу их в карман, не расправляя, открываю бутылку.
– Ну, шакалы. – Пацан отхлебывает пива. – Я б их всех поубивал.
– А за что они тебя?
– Как за что? А за что нас берут? Тебя, меня? Ни за что.
Он отпивает еще. Я спрашиваю:
– А чем ты вообще занимаешься?
Пацан чмокает губами.
– Чистое мошенство – ловкость рук, и никакой наебки.
– А менты?
– Что менты? Сегодня мент – шакал, завтра – друг. На, держи.
Он сует мне бутылку и уходит.
Я сливаю пену на асфальт.
Пункт приема стеклотары – во дворах площади Победы. В очереди – десяток алкашей и пенсионеров.
Я спрашиваю:
– Кто последний?
Высокий дед в шляпе говорит:
– Последних здесь нет, все – первые. А крайний – я.
– Хорошо, я – за вами.
Достаю из кармана деньги за пиво – скомканных мятых «зайцев» и «волков». Расправляю купюры, складываю в кошелек.
– Во сколько нарисовал, да еще и показал, – говорит дед.
Идем с Олей от библиотеки к остановке. Я говорю:
– Можно, я провожу тебя до дома?
– Вообще, уже поздно… И у тебя, наверно, дела…
– Да нет, никаких дел. Вот как раз «единица».
– Ну хорошо.
Трамвай останавливается. Мы поднимаемся по ступенькам, садимся. Водитель объявляет:
– Следующая остановка – Захарова.
Двери закрываются, вагон трогается. За окном тянется облезлое здание без окон. Старушка на переднем сиденье держит лоток яиц. Рядом с ней женщина читает «Вечерний Минск».
Оля спрашивает:
– Тебе не скучно жить? Не в смысле, как некоторые говорят, некуда пойти. А вообще…
– Скучно.
– А плохо бывает – такое ощущение, что кругом одна грязь, дерьмо?
– Часто.
– У меня сейчас вообще какие-то мраки. Учиться – совсем не интересно. Думала, будет не так… Город становится каким-то другим, чужим… Везде этот белорусский язык насильно – «шаноунае спадарства»…
Трамвай подъезжает к Комаровке. На проспекте светится зеленая вывеска магазина «Salamander».
Оля спрашивает:
– Ты когда-нибудь был за границей?
– Нет, не был. А ты?
– Тоже нет. Знаешь, так хочу побывать где-нибудь на Западе, во Франции или Германии… Там, наверно, нет всей этой мерзости, как у нас…
Круглая белая лампа освещает Олино лицо. Бледная кожа, никакой косметики, кроме туши на ресницах.
– А почему ты решил поступать в иняз?
– Ну, мне всегда нравился английский… Более или менее…
– По дому скучаешь?
– В общем, да, но с родителями тоже надоело… Я потому и хотел поступать в другом городе, чтобы не быть, как они. Всю жизнь живут в Могилеве, закончили институты, сами стали преподавателями… А они наоборот не хотели, чтобы я уезжал. Думали, поступлю в «машинку» или «техноложку», потом – в аспирантуру, напишу диссертацию… А потом все рухнуло, и это стало никому не надо…
Идем дворами. Дядька с сигаретой в зубах молотит выбивалкой по ковру. Пацан тянет на поводке пуделя.
Оля говорит:
– Вообще, ты не подумай, что я – какая-нибудь пессимистка. Просто что-то нашло такое…
– Понимаю.
– Мы почти пришли. Вот мой подъезд.
– У тебя правда телефона нет?
– Конечно, правда.
– Я просто подумал… Может, ты не хотела давать номер первому встречному…
– Я бы тогда просто сказала: не дам. Мне не нравится обманывать…
– А номер квартиры скажешь?
– Да, скажу. Тридцать два. Ну, мне надо идти. Спасибо, что проводил. Я тебе благодарна – у меня было такое грустное настроение, а сейчас – уже не грустное… – Оля улыбается. – Пока.
– Пока.
Она заходит в подъезд, хлопает дверь. Я поворачиваюсь, иду к остановке.
В беседке сидят три мужика, один разливает водку. Начинает капать дождь.
Смотрю через мокрое стекло трамвая на окна домов. Многие занавешены, иногда мелькают ковры, картины на стенах, люди.
На сиденье сзади меня – девочка, лет восемь, и дед. Она рассказывает:
– Нам в школе учительница говорила, что Пушкин был такой поэт… Он всегда писал, не мог не писать… У него отбирали бумагу, а он тогда на столе писал…
Выпрыгиваю из трамвая. Дождь продолжается. Зонта у меня нет. Я улыбаюсь, задираю голову. Капли падают на лицо, в глаза.
Открываю ключом квартиру. Дверь в хозяйкину комнату открыта, играет музыка – Муслим Магомаев. У родителей была его пластинка – они слушали ее еще на старой радиоле «Рига».
Я стаскиваю ботинки. Тетя Нина выглядывает из комнаты.
– А, Вовачка прышоу…
Она криво улыбается – бухая. Я вешаю куртку, открываю дверь к себе. Тетя Нина говорит:
– Зайди-ка мне, а?
– Нет времени. Заниматься надо.
– Ну на минутку…
Она берет меня за руку, тащит в комнату.
На столе – полбутылки самогонки, стакан и банка квашеной капусты. На бутылке – этикетка «бальзам Абу-Симбел». В капусте торчит вилка.
– Выпъеш са мной?
– Не-а.
– Чаму?
– Я ж сказал – заниматься надо.
– Ай, заниматься – гэта усё ерунда. Лучше давай мы с табой… Пад адной крышай жывем, да?
– Да.
– Ну так што?
– Ничего. Пить я не буду.
– Чуть-чуть. Трыццать капель, а?
– Ладно.
Тетя Нина берет из серванта граненый стакан, льет в него самогонку, дает мне в руку, наливает себе.
– Ну, каб усё было добра.
Мы чокаемся. Я пью. Гадость.
Тетя Нина сует в рот вилку с капустой, начинает хрустеть. Я отламываю хлеба, жую. Тетя Нина говорит:
– Давай патанцуем, а, Вова?
– Вы что?
– А што? Давай…
Она обхватывает меня руками, я отскакиваю.
– Ну и не танцуй! А я – буду. – Она начинает топтаться под музыку. В серванте звенит посуда. Игла проигрывателя подскакивает. Я выхожу из комнаты.
– Умные усе стали – пасматрыте вы на яго, – бубнит тетя Нина. – Как са старай бабай, так и пагаварыть ня хоча. Думаеш, я старая и дурная. Так если ты таки умны, то сматры, не усярысь!
