Сердца четырех - Сорокин Владимир Георгиевич (читать книги без .txt) 📗
— Ой! Ах, хорошо! — вздрагивала Ольга под душем.
— И вот я о чем подумал. Мы сами не будем звонить Ковшову. Пусть сидит и ждет звонка. А Найман в это время поедет к кооператорам. С болванкой. И пощупает Ковшова за вымя.
— Как? — Ольга выключила душ.
— Радиотелефон стоит у кооператоров. Ясно? — Ребров посмотрел на нее.
— Гениально! — Ольга покачала головой и хлопнула мокрыми ладонями. — Гениально!
— Так победим.
Ребров плеснул в ладонь одеколона и быстро размазал по щекам.
Завтракали, как всегда, в оранжерее.
— Генрих Иваныч, как вы себя чувствуете? — спросил Ребров, помешивая кофе.
— Прекрасно, — Штаубе с аппетитом ел яичницу с ветчиной, — сон — лучшее лекарство. Авиценна прав.
— Не болит?
— Абсолютно. Ольга Владимировна, голубушка, налейте мне еще сока.
Ольга встала и принялась разливать всем апельсиновый сок из хрустального кувшина. Когда дошла очередь Сережи, он накрыл стакан ладонью и буркнул:
— Не буду.
Ольга протянула ему левую руку с согнутым мизинцем. Сережа, помедлив, нехотя взялся своим мизинцем за Ольгин.
— Мирись, мирись, мирись и больше не дерись, — сказала Ольга.
— А если будешь драться, то я буду кусаться, — пробурчал Сережа. Ольга поцеловала его в голову и налила ему сока. Ребров допил кофе, вытер губы салфеткой:
— Друзья. С вашего позволения, я воспользуюсь свободной минутой для небольшого сообщения. Я не сказал вам вчера, но и, по-моему, к лучшему. Брикеты от Голубева не поступили.
Ольга замерла со стаканом в руке. Штаубе перестал жевать:
— Как… как не поступили?
Ребров отрицательно покачал головой.
— А Маша? — Ольга поставила стакан.
Он снова качнул головой.
— Но, Виктор Валентиныч, я не понимаю! — повысил голос Штаубе. — Тогда как нам понимать прикажете ваши воскресные показания? И Маша? Что же получается, нас водят за нос? Я не понимаю ничего, объясните мне толком!
Ребров вздохнул:
— Дорогой Генрих Иваныч. В воскресенье я сказал про педагогов. Вы должны это помнить.
— Да! Я и помню! — взвизгнул Штаубе. — Помню! Как вы позволили, вы дали этой твари, этой… ебаной суке обещать! Обещать и довериться! Как она смеялась, как согласилась! Блядь эта! И вы, вы заступились за Мишаню! Вы! Вы! — он резко и неуклюже встал, опрокинув стакан с соком. — И я, я вам говорю! Я говорю вам, что я презираю Мишаню! Я срал на орловские! Срал! Я срал и ссал на ваши упражнения с ним! Я срал на эти вонючие деньги! Они, видите ли, поставили нам условие! Прошли пару черных! Благодетели! Нет! — он постучал, пальцем в стол. — Вы не закончите с третьим! Нет, нет! И не надо мне подробностей! Не надо этих фокусов с челюстью! Я не клоун вам, Виктор Валентиныч! Я не Найман! Не этот… не эта тварь! Блядская! У-у-у, мрази! — лицо Штаубе побелело, в глазах блеснули слезы. — Я, я старик! Старик! И я, по-вашему, должен вот для этой ебаной, блядской гадины доставать! Да?! Я, инвалид, больной человек?! Я должен ублажать Злотникова?! Идти в исполком?! Забирать?! С этими сволочами ездить?! Да?! Да?! И комки?! Да? И плиты? Я?! И вы равнодушно с этим смиряетесь? Вы?! Вы?!
Ребров поднял опущенную голову и тихо произнес:
— Промежуточный блок у меня.
Штаубе замер:
— Как это?
— Еще пятнадцатого. Лежит у Тамары Алексеевны.
Штаубе перевел недоумевающие глаза на Ольгу. Она кивнула.
— Ну… — Штаубе пожал плечами, — тогда…
Он помолчал, сосредоточенно глядя в стол и пробормотал:
— Тогда… простите старика.
— Да бросьте, — Ребров посмотрел на часы, — итак, в двенадцать раскладка. Прошу всех быть в полной готовности. И более профессионально, чем в прошлый раз. Завтра дело №1. Помните, пожалуйста, про это. И о наклонном.
— Не забудем, — Штаубе накрыл салфеткой лужицу сока, понюхал воздух и наклонился к сидящему рядом Сереже. — Фу! Да ты никак набздел!
Сережа удивленно потянул носом:
— Я… нет…
— Запустил шипуна и помалкивает! А, Виктор Валентиныч?
Ребров встал:
— Жду вас в двенадцать.
Раскладку проводили в маленькой комнате рядом с кабинетом Реброва. Когда все сели на стулья по углам расстеленной на полу развертки, Ребров бросил эбонитовый шар на середину. Шар остановился на «радости». Ольга закрыла лицо руками.
— Ничего, ничего, — успокаивающе улыбнулся Ребров.
Она положила обе свои пластины на 6. Штаубе тронул жезлом красное. Сережа пометил «стену-затвор». Ребров оттянул по второму, сдвинул сегмент к «коню», тронул шар. Шар показал «рассеянье». Ольга переставила левую пластину на 27. Штаубе прошел кольцом желтое и «борк». Сережа провел мелом по «стене-маяку». Ребров оттянул по шести и девятке-кресту, сдвинул сегмент к «кунице», тронул шар. Шар показал «доверие». Ольга переставила правую пластину на 18. Штаубе тронул жезлом синее и завершил петлю. Сережа стер «стену-затвор», пометил «стену-препятствие». Ребров оттянул по двенадцати, сдвинул сегмент на поле, тронул шар. Шар показал «согласие». Штаубе в раздражении бросил жезл.
Ольга плакала. Ребров раскрыл книгу списков, нашел нужную страницу:
— 9, 46, 21, 82, 93, 42, 71, 76, 84, 36, 71, 12, 44, 47, 90, 65, 55, 36, 426.
Штаубе развел руками:
— Только вага, стри и воп.
Ребров кивнул, закрыл книгу. Ольга плакала навзрыд.
— Ну я пойду? — встал со стула Сережа.
Ребров кивнул. Сережа вышел. Штаубе встал и захромал следом. Ребров посмотрел на плачущую Ольгу:
— Ольга Владимировна, вам придется…
— Я знаю, знаю! — рыдала Ольга.
Ребров помолчал, забрал шар, сегмент, жезл и вышел.
До обеда Ребров и Штаубе работали над первым блоком, а Ольга с Сережей отправились на лыжах в лес. Проехав километра три ельником, они остановились посередине большой поляны.
— Давай здесь, — огляделась Ольга и воткнула палки в снег. Сережа снял небольшой рюкзак и стал развязывать. Ольга расстегнула куртку, достала свой спортивный пистолет с глушителем:
— Повесишь вон туда, через каждые десять шагов.
— Лыжных шагов? — засмеялся Сережа, доставая из рюкзака три килограммовых куска мяса на крюках. — Тогда не шагов, а бегов!
