Святая ночь (Сборник повестей и рассказов зарубежных писателей) - Вебер Виктор Анатольевич
Энтони снова лег в постель; его переполняли различные чувства, главным образом облегчение. Он никогда не молился по утрам, но тут отступил от правила и коротко отблагодарил Господа за ниспосланную благодать.
Через несколько минут появился Коппертуэйт с подносом в руках. В своем кителе он был так похож на себя прежнего, слегка краснокожего себя, что Энтони даже вздрогнул: неужели его не было три, четыре или сколько там недель?
— На обед бифштекс, сэр?
— Нет, Коппертуэйт, не надо. Бифштекс мне не по зубам, не по моим последним зубам. Лучше котлету.
— Конечно, сэр, прекрасную, нежную котлету. А на вечер — прекрасный кусок рыбы, допустим, дуврской камбалы.
— Если камбалу, то лучше лимонную. Она не так давит на желудок, да и стоит дешевле.
— Я и имел в виду лимонную камбалу, — сказал Коппертуэйт.
Неужели? Энтони скосил глаза на удаляющуюся широкую спину Коппертуэйта, на его иссиня-черные волосы, подстриженные аккуратным армейским ежиком. Интересно, он запоминает мои просьбы, как автомат, или все-таки их обдумывает?
Звук голосов отвлек его от размышлений. Оказалось, приходящая прислуга уже здесь.
— Явился не запылился, — услышал он ее голос. — Как фальшивая монета, сколько от нее не избавляйся, а она все возвращается.
Энтони выпрыгнул из постели и захлопнул дверь, которую Коппертуэйт оставил приоткрытой, поэтому он не услышал ответного выпада Коппертуэйта: мол, некоторым фальшивым монетам и возвращаться не надо, они все время здесь.
Когда Энтони позже вышел к завтраку, они ворковали как голубки — так ему показалось.
Вскоре Коппертуэйт удалился в свою комнату — видимо, распаковывать свои внушительные чемоданы, — и Энтони обратился к прислуге (ее звали Олив):
— Итак, Коппертуэйт вернулся.
— Да уж вернулся, мистер Истерфилд, — ответила она и легонько ткнула его в бок, как бы давая сдачи, щеткой для ковра. — Да уж вернулся, — повторила она, — только надолго ли?
— Ну, этого я не знаю, — беззаботно произнес Энтони. — Мало ли какие у него планы, если они вообще есть. Может, вы знаете больше, чем я?
— Я ничего не имею против мистера Коппертуэйта, — сказала Олив, распрямившись во весь рост и подперев себя, насколько возможно, щеткой для ковра. — Я против него ничего не имею, — повторила она, — но одно знаю: он уйдет, когда ему заблагорассудится и куда, — добавила она, растягивая слова, — заблагорассудится.
— Но тогда почему, — подхватил Энтони, — он оставил место много лучше этого: у миллионера, на другом конце квартала — и вернулся сюда, где не заработает и половины, да и свободного времени у него будет вдвое меньше?
Ну, тут она и зачешет в затылке, подумал он. Оказалось, ничего подобного.
— Мне почем знать, — сказала она, принимаясь драить ковер щеткой, — почем мне знать, что там у мужчин на уме. Мало ли, вдруг этот американец, да и не обязательно американец, — добавила она, глядя Энтони прямо в глаза, — был один из тех, кто… можно не объяснять, и так ясно. Нет, я ничего не имею против Коппертуэйта, но ему могло показаться, что игра не стоит свеч…
— Каких свеч?
— Сэр, вы меня прекрасно понимаете.
— Не понимаю, — возразил Энтони, хотя искорка озарения уже забрезжила в его мозгу, — но если он отказался… что там от него требовали, ведь это только делает ему честь?
— Делает или нет — этого я не знаю, — хмуро проговорила Олив. — С такими людьми пойди разберись. Лучше держаться от них подальше, я так считаю.
— Вот Коппертуэйт и ушел от него, — поспешил вставить Энтони.
— Время покажет, — сказала Олив, имевшая склонность повторять свои крохотные сентенции. — Время покажет.
Энтони никогда не отличался чрезмерным любопытством, однако туманные намеки Олив сделали свое — его так и подмывало спросить Коппертуэйта, почему место много лучше он променял на худшее? Впрочем, не стоит, сказал он себе и, копируя привычку Олив, тут же повторил: не стоит. Всему свое время, всему свое время.
Громоподобные звуки — это Коппертуэйт распаковывал чемоданы — внезапно прекратились, и в дверях гостиной появился Коппертуэйт. Да, это явно был он, в шоферском наряде с иголочки, новенький и блестящий, в руках остроконечная форменная фуражка.
— Сэр, вас куда-нибудь отвезти?
Ага, подумал про себя Энтони, сэр, а не мистер Истерфилд, как в былые времена.
— Пожалуй, нет, Коппертуэйт, — ответил Энтони, поднимаясь с кресла, дабы приветствовать столь пышное явление. — Ехать мне некуда, и я не уверен, что машина (лучше бы ее не вспоминать, эту беспородную колымагу)… как говорится, на ходу. Ею давно не пользовались… — Он умолк, решив, что продолжать бестактно.
— Понимаю, сэр, — сказал Коппертуэйт, словно предвидел нечто подобное. — Предоставьте это мне. Но прежде я облачусь в рабочую одежду. — Он обозначил прощальное приветствие, собираясь уходить.
— Но сейчас обед, — робко вставил Энтони.
— Да, сэр, я обо всем позаботился, Олив мне очень помогла.
Он исчез, и Энтони принялся писать письма. Здорово, что Коппертуэйт вернулся — прямо гора с плеч! Но тут он подумал: а сколько стоит этот шикарный шоферский наряд? На душе заскребли кошки. А вдруг Коппертуэйт или он, Энтони, должен вернуть этот костюм последнему хозяину Коппертуэйта? Американцам такие расходы по карману, можно не сомневаться. Но в ушах неприятно засвербила циничная поговорка: «С богатых — три шкуры».
Надо что-то сказать Коппертуэйту? Намекнуть, что костюм не худо возвратить владельцу? Когда Коппертуэйт состоял на службе у Энтони, он недвусмысленно давал понять, что носить форменную одежду не желает; это, мол, будет значить, что он как бы находится в услужении, да и в любом случае Энтони ни к чему такой шик, такая показуха, запросы у него обыкновенные. Энтони и сам представлял: друзья приходят проводить его в дорогу (такое иногда бывало) и видят у тротуара его подлатанную, далеко не первосортную машину, а рядом шофер в форменной одежде — и какой! «О-о, Энтони, — говорят они, — ну ты силен!»
В квартире стояла тишина, но Энтони было не по себе, он вышел из дому и сделал круг по квадратному кварталу (если по квадрату можно ходить кругами). Шел он медленно, точно ноги были закованы в кандалы мыслей, ища какой-то компромисс с моральными принципами. Может, лучше вернуться? Идти в спасительную обитель или нести свой крест? Сказать Коппертуэйту, чтобы вернул американцам нажитое неблагим путем, или махнуть на это рукой?
На противоположной стороне квартала стоял «роланд-рекс» (теперь Энтони знал его очертания слишком хорошо), припаркованный возле дома его владельца. За рулем в безукоризненной форменной одежде, точь-в-точь как у Коппертуэйта, сидел, а точнее, дремал шофер. Он выглядел частью интерьера машины, частью самой машины. Одет в цвета машины, фигура его словно дополняла, воспроизводила линии машины, неподвижность его была под стать неподвижности машины. Два механизма слились воедино, и разве есть между ними разница?
Энтони описал полный круг и вернулся к своему дому.
Его машины перед домом не было. Тогда он пошел к гаражу и нажал кнопку. Двери распахнулись, и взору его предстали несколько скособоченных металлических коробов, в которых жильцы держали свои машины. Он вспомнил номер своего: 5А. Поначалу он увидел свою машину и ничего больше, но тут же приметил: из-под капота торчала пара ног в крагах.
— Коппертуэйт! — позвал он, почти не ожидая ответа.
Однако, немного поелозив ужом, Коппертуэйт выбрался на свет божий — такой замызганный в своем комбинезоне, столь непохожий на лощеную личность, каковой он был лишь час назад, что поверить в это превращение было выше человеческих сил.
Чуть запыхавшись, Коппертуэйт поднялся.
— Да, сэр?
— Просто хотел узнать, — сказал Энтони, — как у вас идут дела.
— Очень хорошо, сэр, — ответствовал Коппертуэйт, стремясь скрыть легкое раздражение — вот пришел отрывать от работы. — Очень хорошо. Правда, боюсь, с машиной придется здорово повозиться. Ее, сэр, совсем забросили.
