Ангел западного окна - Майринк Густав (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗
Однако в одном я уверен твердо: все мои часы стоят — на одних половина десятого, на других двенадцать, — свидетельские показания остальных относительно того, когда умерло время, меня не интересуют. И — паутина… Куда ни глянь — сплошная паутина. Настоящее нашествие пауков!.. С чего бы это?.. И за такой краткий срок… Краткий?.. Лет сто, например, это как — много, мало?.. А может, в жизни тех снующих снаружи людей прошел один-единственный год? Не знаю и знать не хочу! Да и какое мне до этого дело!
Хорошо, но чем я питался всё это время? Мысль совершенно естественная, но она меня потрясает. Ибо ответ на этот элементарный вопрос является неопровержимым доказательством того, жив я или мертв! Я долго и 'напряженно вспоминаю — и вдруг, словно обрывки сна: ночь, безлюдные городские переулки, какие-то трактиры, притоны… Так, теперь ясно… В памяти всплывают даже какие-то знакомые лица — друзья, которых я встречал на улицах и которые заговаривали со мной. Вот только что я-то им отвечал?.. Нет, не помню. Похоже, как лунатик, молча проходил мимо, инстинктивно опасаясь нарушить ту, возможно, хрупкую гибернацию, в коей находился как под стеклянным колпаком, ибо если бы моё сознание проснулось раньше, чем истек какой-то неведомый мне инкубационный период, то катастрофа была бы неминуема: в него бы сразу вонзилась страшная, сметающая всё на своем пути боль, имя которой — Яна… Да, да, так оно и было: я просто ожил в царстве мёртвых — или просто умер в царстве живых. Но что мне до того, жив я или мёртв!..
Может, и Липотин тоже уже?.. Но что это я снова?! Ведь никакой разницы, мертв ты или жив!..
Так или эдак, а старый антиквар с тех пор ко мне не захаживал — это я знаю точно. Впрочем, на выходе ли с кладбища мы виделись с ним в последний раз?.. Он ещё что-то говорил о тибетских дугпа, провел рукой по горлу и исчез в толпе… Или все это было в Эльзбетштейне?.. Какая разница?.. Может, он вернулся в Азию и снова превратился в Маске, магистра царя. Ведь и я, так сказать, отсутствовал некоторое время в этом мире. И очень не уверен, что Азия дальше, чем то царство снов, в которое я забился!.. Точнее — забылся, забылся тем летаргическим сном, от которого лишь сейчас едва-едва начинаю пробуждаться, недоуменно взирая на царящее в доме запустение, как будто там, за мутными окнами, миновало уже по меньшей мере лет сто…
Внезапно неопределенное чувство дискомфорта, какого-то неясного беспокойства проникает в меня, и вот уже дом мой кажется мне пустым, выеденным изнутри орехом, пораженным плесенью, в толстой звуконепроницаемой скорлупе которого я, подобно бездумной личинке, не услышал архангельских труб и проспал свой век мотылька. Но всё же — откуда вдруг это тревожное чувство? И сразу спохватываюсь: разве только что не раздался резкий звонок?.. Ко мне?.. Нет, не может быть! Кто будет звонить в дверь мёртвого, покинутого дома? Это всё равно что стучаться в крышку саркофага! Наверное, это звенит у меня в ушах! Где-то я читал, что у человека, погруженного в летаргический сон, первыми пробуждаются органы слуха. Воспоминание — как укол, и тем не менее теперь я по крайней мере могу облечь его в слова: да, я ждал, и ждал, и ждал, утратив всякое представление о времени, возвращения Яны. Разве не она мне сказала на прощание, что «всякое кругосветное путешествие всегда кончается там, где оно началось»? Дни и ночи напролёт здесь, в моей одинокой келье, стоя на коленях, вымаливал я у неба хоть какую-нибудь весточку от неё.
Не было предмета из личных вещей моей возлюбленной, который бы я не превратил в фетиш в безумной надежде, что он притянет Яну ко мне и она, поправ оковы смерти, восстанет из гроба, дабы спасти меня от занесенного надо мной палаческого топора адских мук. Но всё напрасно: Яна не возвращалась и никаких вестей о себе не подавала. Неужели мы, муж и жена на протяжении трех веков, расстались навсегда?!
Вместо неё появилась… Асайя Шотокалунгина! Сейчас, когда сознание моё наконец проклюнулось и память стала постепенно освобождаться от скорлупы летаргии, я с невольным внутренним содроганием вспомнил, вспомнил совершенно отчетливо: Асайя все время была рядом, все время…
С самого начала, когда она вошла ко мне сквозь стену, я понял, что перед ней бессмысленно запирать дверь. Что ей жалкий дверной замок — той, перед которой оказались бессильны запоры на вратах самой смерти?!
К стыду своему не могу не признать: визит её был мне… приятен! О ты, вечный Двуликий, ты, который, терпеливо высиживая яйцо моей летаргии, взирал на меня двумя своими половинами — Днем и Ночью с лучезарным карбункулом над ними, смотрел таким пронизывающим взором, что глаза мои слепли, когда осмеливался я поднять на тебя взгляд мой, — признаю смиренно вину свою перед тобой и самим собой. Единственное моё оправдание: я думал, что Асайя — вестница любви, явившаяся от моей Яны из царства мёртвых. Каким же безмозглым идиотом надо быть, чтобы в это поверить!..
Теперь-то, когда моя память восстала ото сна, я знаю, что Асайя навещала меня ежедневно. Дверь, как я уже сказал, ей не помеха: она входит ко мне, как к себе домой!
Сидит обычно в кресле у письменного стола и… о Боже, как это глупо и бессмысленно таить правду от самого себя, всегда в одном и том же платье чернёного серебра, и мне даже кажется, что я различаю на нем бегущую волну орнамента — точь-в-точь как на тульском ларце древнекитайский символ вечности.
Я не свожу глаз с этого платья, мой вожделенный взгляд скользит по орнаменту, словно надеясь отыскать потайную пружинку, все настойчивей проникает он в сплетения тончайшей шелковой паутины, и ажурная невесомая ткань начинает уступать всепроникающему жару страсти — блекнет, тускнеет, истончается, тает на глазах, становясь всё более ветхой, всё более прозрачной и призрачной, пока не распадается совсем, и вот вспыхивает обнаженная прелесть Асайи Шотокалунгиной — так вспыхивает на солнце извлеченная из ножен опасная, обоюдоострая сталь, — и вот предо мной она — Исаис Понтийская, нагая, ослепительная, неотразимая…
В прострации я часами созерцал эту головокружительную деструкцию эфемерной ткани. Созерцал, наслаждаясь всеми стадиями перехода иллюзорной материи в небытие, и ничего больше… Ничего!.. По крайней мере сейчас мне бы очень хотелось, чтобы это было именно так. Быть может, только этой умопомрачительной эйфории распада я и жаждал! И теперь я и вправду не лгу себе?.. Может быть — во всяком случае, о любви мы не говорили.
Да и говорили ли мы вообще? Нет! Какой разговор, когда я начисто терял дар речи, наблюдая это завораживающе медленное, изнурительное, как изощренная сладострастная пытка, разоблачение княгини?!
И тем не менее ты, Двуликий, ты, грозный, всевидящий страж моих потусторонних снов, ты, Бафомет, будь же свидетелем моим пред Всевышним: владело ли мной нечистое плотское вожделение или же то было чистое изумление, жажда поединка и… ненависть? Или эта посланница Исаис Чёрной, эта инфернальная сестрица Бартлета Грина, этот злой демон Джона Роджера и моей собственной крови до такой степени пленил меня, что я перестал призывать Яну, святую мою спасительницу?!
Нет, нет и нет! Но с чем большей тоской взывал я к Яне, тем охотней, уверенней и величественней, с победной улыбкой на губах, являлась Асайя во всеоружии своей смугло-серебристой прелести. Являлась… является и сейчас….
Разве Липотин меня не предупреждал, что борьба только начинается?
Ну что ж, я готов. Но думаю, что мы обменялись перчатками задолго до нашей первой встречи. С чего же всё началось? Где оно, это неуловимое начало, потерянное во мгле времен? Когда мы стали сближаться с копьями наперевес? Нет, не помню. Жаль, конечно, но если бы весь ужас моего положения исчерпывался лишь этим, а то ведь я даже не представляю себе ни как вести поединок, ни как его выиграть. При мысли о первом выпаде меня сотрясает лихорадочная дрожь: боюсь промахнуться, снова попасть в пустоту и потерять равновесие!.. Кого угодно сведет с ума этот невыносимый, длящийся изо дня в день накал оппозиции, это пристальное, молчаливое сидение друг против друга, эта мучительная, гипнотизирующая статика: глаза в глаза и ни слова — лишь нервные флюиды…
