Могикане Парижа - Дюма Александр (мир бесплатных книг .TXT) 📗
– Через пять минут мы вернемся, – сказал ей Людовик, – а до тех пор, чего бы у вас ни просил боль ной, не давайте ему ничего.
Марианна взглянула на Пиллоу, как бы спрашивая, следует ли ей исполнять это приказание?
– Да, да, так и сделайте! – сказал старик. – Этот господин воображает, что спасет больного.
Он ожидал, что Людовик станет возражать ему, но тот, к величайшему его удивлению, не сказал ни слова, а только посторонился и пропустил его вперед с той почти тельностью, которую воспитанный юноша должен иметь к преклонным летам.
XIII. Людовик принимает всю ответственность на себя
Доктора остановились в прихожей.
Трудно было бы подыскать более живое и типичное олицетворение науки и рутины.
– Теперь потрудитесь мне сказать, мой юный друг, зачем вы привели меня сюда? – сказал Пиллоу.
– Прежде всего затем, чтобы не утомлять больного нашим разговором, – ответил Людовик.
– Цель весьма основательная, потому что он человек умирающий.
– Тем основательнее не говорить этого в его присутствии, если вы в этом уверены.
– Да вы, кажется, думаете, что люди нашего поколения – сплошь дрянные бабы, в то время как в вашем – одни молодцы?! – вскричал бывший главный хирург. – Я был помощником Ларрея, государь мой, и присутствовал при том, когда храброму Монтебелло отнимали обе ноги. Перед операцией доктора целых пять минут спорили между собою, следует ли сделать ампутацию или оставить его умереть так, не мучая понапрасну? И вы, может быть, воображаете, что они говорили все это тихонько, в тайне от больного? Ничуть не бывало, государь мой, – он сам толковал с ними, точно дело шло о ком-то совершенно постороннем. Я и до сих пор слышу, как он крикнул, точно подавал команду войску: «Вперед!» – «Да уж режьте, режьте, черт возьми!»
– Очень может быть, что на поле битвы, где докторам приходится иметь дело с двадцатью тысячами раненых одновременно, им действительно некогда принимать с ними те предосторожности, за которые вы удостоили наше поколение прозвища «бабье», – возразил Людовик, – но здесь мы ведь не на поле битвы, а господин Жерар вовсе не маршал Франции, каковым был храбрый Монтебелло. Напротив, этот человек глубоко потрясен своим положением. Мне даже кажется, что он ужасно боится смерти и что ужасы, которые наполняют его воображение, действуют на него разрушительнее самой болезни.
– Кстати, о болезни! Если не ошибаюсь, вы, кажется, сказали, что не согласны с моим взглядом? Что же вы о ней думаете?
– Что вы ошибаетесь, леча от гастрита.
– То есть, как это я – ошибаюсь?
– Ошибаетесь, предполагая, что г-н Жерар страдает гастритом.
– Да я этого вовсе не предполагаю, милостивый государь, а прямо утверждаю это!
– А я нахожу, что у него совершенно другая болезнь.
– Что же у него, по-вашему? Вы, вероятно, предполагаете…
– Я тоже не предполагаю, а утверждаю…
– Ну, хорошо: утверждаете, что у г-на Жерара…
– Не гастрит! Я имею честь уже в третий раз повторять вам это.
– Так что же у него, черт возьми, если не гастрит?
– Простая пневмония, – холодно сказал Людовик.
– Пневмония! Вы считаете это пневмонией?
– Разумеется! Ничем иным это и быть не может.
– Может быть, вы станете также утверждать, что можете и спасти его?
– Что касается этого, то утверждать я не могу, но надеяться осмеливаюсь.
– А нельзя ли узнать, какое это чудодейственное средство вы намерены ему прописать?
– С вашего позволения, почтеннейший коллега, я об этом еще подумаю.
– Это что же еще значит? Вы просите у меня позволения спасти моего старого друга?
– Я прошу позволения лечить вашего пациента.
– Даю вам это позволение сто, тысячу раз! Дай бог только, чтобы это к чему-нибудь привело. Но если хотите послушать моего совета, лучше не рассчитывайте на то, что он проживет дольше, чем до завтрашнего рассвета.
– В таком случае я все-таки рискну сделать невозможное, – сказал Людовик, не изменяя прежнему тону почтительной вежливости.
Старик не понял деликатности молодого врача и принял его слова за признак нерешительности и сомнения.
– Вы выразились совершенно верно, – сказал он, – это дело невозможное.
– Теперь позвольте спросить, чем вы пользовали его до сих пор, почтеннейший коллега? – продолжал Людовик.
– Я сделал ему два кровопускания, поставил пиявки на желудок и посадил его на строжайшую диету.
По лицу Людовика скользнула улыбка, но вызвана она была, скорее, состраданием к больному, чем насмешкой над сильно распространенной тогда модой на пиявки и диету.
Доктора еще продолжали свое совещание, когда несколько человек поселян, с нетерпением ожидавших свершения чуда над своим благодетелем, вошли в прихожую.
– Ну, что? Лучше ему? – спрашивали они, перебивая друг друга.
Старый хирург так привык, что его осыпали подобными вопросами каждый раз, когда он выходил от Жерара, что подумал – и теперь они обращены к нему.
Но, увы! Если переменчива волна, то женщина еще переменчивее ее! Но в мире есть нечто, еще переменчивее и волны, и женщины – это толпа.
Так и теперь один из поселян, наиболее энергично настаивавших на том, чтобы Людовик шел к больному, на ответ старого доктора: «Мы сделаем все, что возможно сделать!» грубо крикнул ему:
– Да мы не у вас и спрашиваем!
Несомненно, что почтенный помощник знаменитого Ларрея, присутствовавший при том, как отрезали ноги храброму Монтебелло, сделал тоже несколько горьких умозаключений по поводу непостоянства толпы, но, к сожалению, он прибавил к ним искреннее пожелание, чтобы исполненная самомнения наука молодого доктора потерпела поражение и чтобы им обоим пришлось делить то презрение поселян, которое падало теперь на него одного.
Другой крестьянин обратился прямо к Людовику.
– Ну, что? – спросил он. – Как вы его нашли? Очень плохо?
– Нет никакой надежды? – спросил другой.
– Друзья, – ответил им Людовик, – пока больной еще не умер, всегда следует надеяться, если не на доктора, то на силы природы. Господин Жерар, слава богу, еще жив.
Толпа загудела одобрительными восклицаниями.
– Значит, вы спасете его? – спрашивало голосов двадцать.
– Я употреблю на это все мои усилия, – отвечал Людовик.
– Ах, спасите, спасите его! – кричали ему со всех сторон.
При этих криках Марианна приотворила дверь спальни.
– Что там такое? Что за шум? – спросил у нее больной с усилием. – Неужели нельзя дать мне хоть умереть спокойно?
– Да вы вовсе и не умрете, – ответила сиделка.
– Как не умру? – оживляясь, спросил больной.
В потухавших глазах его сверкнул луч надежды.
– Да так уж, не умрете. Молодой доктор, который недавно пришел, сказал мужикам, что, может быть, спасет вас.
– А! «Может быть!» – простонал Жерар, снова падая на подушки. – Но, во всяком случае, Марианна, умоли его, чтобы он не уходил! Пусть останется здесь, ради самого Бога.
Это усилие снова окончательно истощило его. Он остался лежать совершенно неподвижно, и единственным признаком, что он еще жив, было неровное колыхание его груди да со свистом вылетавшее из нее дыхание.
– Господа! – крикнула Марианна. – Хозяину худо! Он, кажется, кончается!
Людовик стремительно вошел в спальню и пощупал пульс больного.
– Это пустяки, – проговорил он, – простой обморок вследствие непосильного напряжения! Мужайтесь, не падайте духом, господин Жерар.
Больной тяжело вздохнул.
Марианна, стоя у дверей, всеми силами старалась не впустить толпу в спальню.
– Надеюсь, вы не ограничитесь только тем, что скажете больному: «Мужайтесь, не падайте духом», – заметил старый хирург. – Ведь пропишете же вы ему что-нибудь.
– Дайте мне бумаги, чернила и перо, – сказал Людовик, обращаясь к сиделке, – я выпишу рецепт.
Все бросились разыскивать вещи, которые он спрашивал.
Больной, у которого слова «может быть» снова отняли всякую надежду, беспомощно метался по кровати и своими просительно сжатыми руками лучше, чем всякими речами, выражал мольбу:
