Солдатами не рождаются - Симонов Константин Михайлович (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
– Уговорил. Дам приказ, – сказал директор. – Хотел бы я знать, когда ты на фронте был, о чем ты больше думал? О том, чтобы со своим батальоном приказ выполнить, или о том, чтобы какого-нибудь солдата у тебя, не дай бог, не убило? Что для тебя важней было?
– А ты съезди на фронт, повоюй, там узнаешь, об чем люди думают… А без этого все равно не догадаешься.
– Грубо сказал.
– А ты грубо подумал…
Оба с минуту молчали.
– Если б случайно не узнал от одного человека, как ты в ЦК пошел и меня отбил, чтобы по тому письму меня не таскали, если б не знал этого за тобой…
Капустин не договорил и только покачал головой.
«Вон чего, – подумал Малинин. – Значит, не сдержал все-таки свое слово тот человек!» А вслух спросил:
– Что не договариваешь? Если бы да кабы… Не знал бы этого – не сработался бы со мной, так, что ли? Поставил бы вопрос: или я, или Малинин?
– Возможно, что и так.
– А коли так, зря не поставил. Я не из любви к тебе тогда в ЦК пошел. Просто считал, что ты из-за бабы дела не проспишь и что баба, которая сегодня с тобой спит, а завтра на тебя заявление пишет, не стоит того, чтобы из-за нее директора номерного завода снимать. Да и вообще выеденного яйца она не стоит… – сказал Малинин.
И, сказав так, сказал не всю правду, потому что пошел тогда в ЦК все-таки вдобавок ко всему еще и из любви к этому долдону в генеральском кителе. Потому что при всем своем хамстве и других грехах жил этот человек заводом, умел сказать «да» и «нет», пойти на риск, взять на плечи ответственность; мог во время пожара в столярке, как был, в генеральской шинели, броситься в огонь, спасая людей, мог и другое: грудью встать, а не допустить, чтобы завели дело о вредительстве против начальника лаборатории, у которого взорвалась ценная аппаратура… А это пострашней, чем огонь. Была в нем эта черта бесстрашия, за которую Малинин любил даже тех людей, в которых все остальное было ему поперек души.
– Я-то лично и с чертом готов работать, лишь бы он дело делал, – помолчав, сказал Малинин. – А ты, если считаешь, что не можешь со мной работать, иди и доказывай.
– Ну а если пойти пойду, а доказать не докажу? – усмехнулся Капустин.
– Будем и дальше работать, как работали.
– Поздно ходить, привык к тебе… Да и где мне другого такого ангела достанут, как ты?..
Малинин покосился на него и тоже усмехнулся. Давно знал за собой, что в ангелы не годится. Но лицо у Капустина после того, как он сказал эти слова, было непривычно подобревшее, словно он таким странным образом признался в своей ответной симпатии к Малинину.
– Слушай, Николай Иванович, – сказал Малинин, хорошо понимая, что продолжать о том, о чем говорили, им обоим уже ни к чему. – Есть к тебе один вопрос насчет бытовых дел…
Капустин чуть заметно поднял бровь.
«Не беспокойся, не насчет твоих, – подумал Малинин. – Про твои дела знаю, и они меня мало беспокоят… Разбирайся сам с женой…»
– Ты доктора Колчина знаешь?
– Какого Колчина?
– Детского доктора… Ну, из этой… из поликлиники? Мне Овсянникова, из литейки, говорила, что он твоих ребят лечил.
– Знаю. – Капустин вспомнил молодого красивого доктора, которого за последний год несколько раз видел у себя дома. Месяца два назад, когда оба сына сразу заболели дизентерией, а потом ребятам стало заметно лучше, он на радостях задержал доктора – поужинал с ним, распил полфляжки спирта и завез его на машине домой, а сам еще поехал в ночную смену на завод.
– Что он за человек?
– Человек как человек… Детей вылечил… А чего тебе-то?
– Тут дочь у Овсянниковой приехала, партизанка, ты ее видел у меня… Сегодня в цехах выступала.
– Знаю, что выступала.
– Так это ее муж.
– Как муж?
– Когда на войну уходила, муж был.
Капустин откинулся на стуле и задумался, глядя в потолок: о чем же они тогда говорили с этим молодым доктором, у которого, оказывается, жена партизанка?
– Подожди, как так жена? Он ведь женат…
– Как женат?
– Да так, женат! – И Капустин рассказал то, что смутно помнил из своего разговора с этим доктором; как тот звонил из его квартиры домой жене и жаловался, что она у него ревнивая, и даже называл, кто она, – тоже врач, только по женским… Сестра жены заврайздравом. – Помню, я еще тогда подумал: больно уж молодой, чудно такого в тылу видеть… А потом, когда объяснил, что они свояки с райздравом, подумал, что малый, видать, не промах, знал, куда причалить, чтобы за броню зацепиться… Стало быть, это он во второй раз женат?
– Это как считать, – сказал Малинин. – Может, и на двух сразу. Матери-то первой жены не сказал, что на другой женился.
– А что, вполне возможно. – Это предположение показалось Капустину смешным. – Теперь, если от второй обратно к первой, – броней рискует. А если со второй останется, то первая пистолет вынет: или возвращайся, или пулю между глаз!
– Глупости говоришь, – сказал Малинин, подумав о Тане. – А вот если он ей не сказал ничего… – Он встал. – Ладно, пошел…
– Что-то у тебя вид больно грозный, – все еще улыбаясь, сказал Капустин. – Смотри, этого доктора не разбронируй, а то некому детей лечить будет, жена заест…
Но Малинин не ответил на шутку. Хмуро, не глядя в лицо, ткнул Капустину руку и пошел из конторы в партком, через невообразимо грязный, заваленный горами шлака и стружки заводской двор.
Тяжело вытаскивая из грязи чавкавшие сапоги, он со злостью думал о том, что женщина надеялась, ехала сюда через всю Россию после немецкого тыла, после госпиталя, а этот мужик, чего доброго, еще морочит ей голову, скрывает, что давно живет с другой бабой… Может, по любви живет, может, из-за крыши над головой, а может, из-за того, чтоб не разбронировали… Мужики тоже бывают проститутками…
Дежурный в парткоме доложил, что за последний час телефонограмм не передавали, только звонили из заготовочного цеха: будет ли в вечерний перерыв обзор газет? Докладчик заболел.
– Возьми в читальне подшивки, подготовься и сам проведи, – сказал Малинин.
– А дежурство?
– Ничего, я сегодня здесь заночую, домой не пойду… Иди.
Дежурный ушел, а Малинин, посидев несколько минут за столом и преодолев желание положить голову на руки и задремать, снял трубку и стал звонить в поликлинику. Звонил терпеливо и упрямо, не жалея на это времени, как всегда не жалел его, когда принимал какое-нибудь решение. Наконец дозвонился и настоял, чтобы ему позвали к телефону врача Колчина.
– Колчин слушает вас, – раздалось в трубке.
– Малинин говорит. Должен с вами встретиться по случаю вашего двоеженства, – сказал Малинин, нарочно беря быка за рога: пусть, если совесть чиста, обругает!
– Не понимаю вас! Кто это говорит? – Голос в трубке дрогнул.
– Парторг ЦК на заводе… Знаете такой?
– Знаю, конечно…
– У нас мать одной из ваших жен работает… Хочу побеседовать с вами…
– Пожалуйста, – быстро сказали в трубку. – Вас ввели в заблуждение. Но я готов прийти объяснить. Могу даже сегодня, как только сдам дежурство.
– Буду ждать в парткоме. Какие ваши инициалы? Н.И.? Пропуск закажу. – Малинин положил трубку, снова поднял ее, позвонил в бюро пропусков, вынул из стола старый протокол партийного собрания в первом механическом цехе и стал смотреть, что тогда говорили люди.
Собрание было недлинное, а протокол и вовсе короткий. По этим двум тетрадочным страницам, густо исписанным чернильным карандашом, навряд ли человек, не присутствовавший там, мог бы представить себе то знаменитое собрание, когда, узнав, что немцы окружены под Сталинградом, механический цех первым на заводе дал слово на десять процентов увеличить производство мин для «катюш».
Торжественное обещание выполнили, мин в декабре выпустили не на десять, а на двенадцать процентов больше, а в первой декаде января выжали еще два процента. Но зато брак, особенно в январе, так усилился, что завтра в том же самом механическом цехе предстояло собирать новое партийное собрание – о браке. Поэтому Малинин и смотрел тот ноябрьский протокол…
