Сон в начале тумана - Рытхэу Юрий Сергеевич (электронные книги без регистрации TXT) 📗
Кравченко сделал маленький шаг вперед, откашлялся в кулак и заговорил:
— Жители Чукотки! Революционная волна докатилась и до этого дальнего края России и подняла ваши народы на борьбу против капитализма…
Все слушали очень внимательно и изредка переглядывались: в этой яранге никогда так громко не разговаривали, разве только тогда, когда приходилось заклинать злые силы и выпрашивать хорошую погоду.
А голос Антона Кравченко дрожал от волнения, и сам он внутренне заволновался, вспоминая свои речи на многолюдных митингах в хабаровских паровозных депо и во Владивостокском порту.
— Мы должны сбросить иго эксплуататоров! — последнее слово Антон произнес на русском языке, не найдя перевода в чукотском. — Изгнать торговцев и богатеев и взять жизнь в свои собственные руки!
Антон остановился передохнуть и вдруг увидел, как над ним смеется девушка, высунувшая лицо из малого полога. В ее глазах стояло выражение такого неподдельного удивления и лукавой насмешки, что Антон поначалу растерялся, потом мгновенно посмотрел на себя со стороны ее глазами и понял, что делает совсем не то, что надо.
Он остановился, не заботясь о завершении речи, посреди какой-то громкой фразы, вытер ладонью вспотевший лоб и уже совершенно другим голосом сказал:
— Делом надо идти к новой жизни, а не только словами.
Орво согласно кивнул из своего угла.
— Что же ты не говоришь нам об этом деле? — спросил Тнарат.
— Для того чтобы войти в новую жизнь, в первую голову надо быть готовым к ней, — спокойно заговорил Антон. — Мы должны открыть школу и учить детей грамоте. Умение различать следы человеческой речи откроет перед вами и вашими детьми дорогу к знаниям, которые накопило человечество, и поможет понять свое место на земле…
— Свое-то место мы знаем, — заметил Гуват.
— Вы должны понять и почувствовать, что чукотский народ, как и все народы Севера, это часть всего трудового народа России, члены дружной семьи народов Советской республики. Революция для вашего народа — это дорога к новой жизни, к жизни, в которой не будет места болезням и голоду… Ваши дети больше не будут умирать от неизвестных болезней, человек будет жить дольше и лучше!
Голос Антона Кравченко снова стал повышаться, но он тут же встретился с глазами девушки, все еще державшей голову под меховой занавеской полога.
— Ваши женщины получат равные права с мужчинами, — продолжал он, — жена больше не будет рабыней мужчины, а станет ему настоящим другом.
— Какомэй! — воскликнул несдержанный Гуват.
— Насчет женщин поговорим-ка лучше в другой раз, — вполголоса посоветовал Орво.
Антон молча кивнул.
— По постановлению Ревкома в Энмыне должна открыться школа. И вы должны мне помочь построить ее. Потом — надо выбрать Совет, в котором должны быть представители трудящихся людей.
— А если человек не может работать? — спросил Тнарат. — Если он болен или стар? Куда он денется?
— Я не говорю о том, чтобы отделаться он неработающих, — ответил Кравченко. — Когда я говорю: кто не работает, я имею в виду тех, кто живет за счет чужого труда.
— А у нас таких нет, — сказал Тнарат. — Каждый живет своим трудом. Да и мы сами не потерпели бы того, кто осмелился бы так себя вести.
«Да, глядя на Энмын, не скажешь, что тут ясно выраженное классовое общество, — с горькой усмешкой подумал Кравченко. — Но и жить так, как они живут, тоже нельзя…»
— У вас таких людей нет, — согласился Антон. — Но оглянитесь кругом. Вот у вас был торговец Роберт Карпентер. Знаете, сколько награбил он на вашей пушнине? Эти деньги трудно сосчитать. Да зачем так далеко ходить? Вспомните соседа вашего Армагиргина с острова Айон или же Ильмоча, на которого работают все пастухи его стойбища.
— Так ведь он уже стар, чтобы бегать за оленями, — заступился за родственника Орво. — В свое время побегал, сохранил стадо, и теперь у него больше всех оленей. И те, кто пасет его стадо, пасут и собственных оленей. С ним живут и такие люди, у кого вовсе ничего нет или так мало, что никогда бы не прожили одни.
— Вы думаете, что я вам не желаю добра? — спросил Кравченко.
— Нет, мы верим, что ты нам добра хочешь, — ответил после некоторого молчания Орво. — У тебя хорошие глаза, и ты пришел к нам с одним только добрым словом. Но то, что ты хочешь от нас, — это само собой разумеется. Кто не работает, тот не ест — это нам известно издавна. А чтобы люди делились друг с другом — это тоже ясно. То, что нам говорит твоими словами новая власть, нам понятно, и не надо нас звать к этому.
— Ну, раз так, то давайте поговорим о школе, — обрадованно сказал Кравченко.
— Но почему надо начинать новую жизнь с самого бесполезного дела? — спросил Тнарат.
Кравченко снова стал повторять доводы, говорил о науке, о будущем. Но самым убедительным, к его удивлению, оказалось заверение в том, что научившиеся читать и писать смогут быть торговцами.
— Зачем тогда всех учить? — подал голос Гуват. — Отобрать несколько человек — и достаточно. Остальные пусть занимаются своими делами. А то ведь получается нехорошо: выучим одних торговцев, а на охоту ходить будет некому. И будут новые торговцы сидеть и скучать.
— Да не только торговцами будут ваши дети, — Кравченко снова встал со своего места. — Они будут лекарями, учителями, знатоками машин. Скоро моторные вельботы заменят все ваши байдары, а хороший мотор слушается грамотного человека.
— Это верно, — заметил Тнарат, — наш мотор хорошо слушается Сона.
Молчавший до этого Армоль вдруг спросил:
— А почему Сона нет?
— Ушел ставить капканы, — ответил Орво.
— Или он против новой жизни? — предположил Гуват.
— Как же он может быть против, когда новая жизнь похожа на его прошлую? — заметил Армоль. — Но только почему он не пришел? Не он ли говорил, что грамота — начало гибели нашего народа? А, вспомните! Вот ты, Тнарат, пытался овладеть умением различать следы речи на бумаге…
— Говорил он такое, — после некоторого колебания произнес Тнарат и вдруг каким-то другим голосом добавил: — Но это было до установления новой власти. Наверное, сейчас он думает по-другому.
А в это время Джон Макленнан шагал, купаясь в белой тишине. Небо было ясно, и с чистого неба падали невесть откуда взявшиеся снежинки, цепляясь за ресницы, таяли и падали холодными каплями на щеки. Время от времени Джон тыльной стороной оленьей рукавицы осторожно смахивал влагу. Он шел, погруженный в размышления.
Вот и пришло то, от чего он убежал в свое время… И откуда у людей его расы постоянное желание обязательно переделывать мир? Кажется, человечество давным-давно должно было убедиться в том, что ни одно переустройство общества не сможет улучшить жизни человека. Быть может, самое лучшее — оставить все так, как есть, и попытаться найти свое место? Устроили революцию, затеяли гражданскую войну… Ну хорошо, восставайте на здоровье, стреляйте друг в друга, но не вовлекайте в это дело людей, которым надо жить своей жизнью…
Трудно даже представить, что сейчас начнется в Энмыне! Дети пойдут в школу — значит, в ярангах убавится рабочих рук. Выберут Советы — кто-то окажется обойденным и затаит злобу на других. Начнут считать, что у кого есть, найдут богатых и бедных и уже не будут смотреть, как добывал это относительное богатство человек. Может быть, даже начнутся конфискации и политические преследования. Изгнали Карпентера — это хорошо. Но вот возьмутся за Ильмоча и ему подобных. Армагиргина жалеть нечего — это ярко выраженный тип паразита…
Вокруг такой простор, белая тишина, а сердцу тесно, и даже дышать трудно от смятенных мыслей. Одна надежда, что все это продлится недолго, и рано или поздно большевистский строй падет… Тогда Чукотка снова вернется к своей жизни и каждый человек вернется к тому состоянию, которое выпало ему на долю. Тогда люди снова познают цену радости и все истинно человеческое снова будет цениться.
А если большевики удержат власть?
Ведь доверчивость чукчей безгранична, и любое доброе слово они воспринимают таким, каким оно и было когда-то, когда слова имели истинную цену.
