Дамское счастье - Золя Эмиль (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
Он снова поднял голову, увлекшись своими мыслями и невольно защищая приказчика, воплощавшего его идеал, хоть тот и оказался изменником. Дениза не могла больше слышать, как он винит себя; ее глубоко взволновал его вид — старик был такой униженный, с полными слез глазами, он, когда-то царивший здесь как суровый, полновластный хозяин. Она высказала ему всю правду.
— Дядя, не оправдывайте его, пожалуйста. Он никогда не любил Женевьеву; он все равно сбежал бы, даже если бы вы поженили их. Я сама с ним говорила; он прекрасно знал, что бедная кузина страдает из-за него, но, как видите, это не помешало ему уйти… Спросите у тети…
Госпожа Бодю, не разжимая губ, утвердительно кивнула головой. Тут суконщик еще больше побледнел, и слезы совсем затуманили его взор. Он пробормотал:
— Должно быть, это уж у них в крови. Его отец умер прошлым летом оттого, что все гонялся за потаскушками.
И старик рассеянно оглядел темные углы помещения, скользнул глазами по пустым прилавкам и ящикам конторки, набитыми бумагами, и наконец остановил взгляд на жене, которая по-прежнему сидела, выпрямившись, у кассы в тщетном ожидании покупательниц.
— Итак, все кончено, — снова заговорил он. — Они убили нашу торговлю, а теперь эта их негодяйка убивает нашу дочь.
Все замолчали. Грохот экипажей, сотрясавший по временам тяжелые плиты пола, зловеще отдавался в душном помещении, под низким потолком, напоминая погребальную дробь барабанов. Внезапно в мрачном безмолвии старой заброшенной лавки раздались глухие удары, донесшиеся откуда-то сверху; Женевьева проснулась и стучала в пол палкой, стоявшей у ее кровати.
— Пойдем скорей наверх, — сказал Бодю, вскакивая. — Постарайся быть повеселее, она ничего не должна знать.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он тщательно вытер глаза, чтобы скрыть следы слез. Не успел он отворить дверь в комнату дочери, как раздался слабый, испуганный крик:
— Я не хочу оставаться одна… Не оставляйте меня одну… Мне страшно одной…
При виде Денизы Женевьева сразу успокоилась и радостно улыбнулась.
— Наконец-то вы пришли!.. Я вас так ждала, еще со вчерашнего вечера! Я уже начала думать, что и вы тоже меня покинули.
Зрелище было поистине душераздирающее. Комната девушки выходила во двор; в окна поступал скупой белесый свет. Родители положили было больную в своей спальне, окнами на улицу, но вид «Дамского счастья» до такой степени расстраивал девушку, что пришлось ее снова водворить в ее комнату. Она совсем высохла и казалась почти бесплотной: под одеялом еле вырисовывались очертания ее тела. Ее худенькие ручки, иссушенные беспощадным жаром чахотки, были в непрестанном движении и словно искали чего-то — бессознательно, но тревожно; ее тяжелые черные волосы стали как будто еще гуще и, казалось, жадно высасывали кровь из ее бледного лица; умирала последняя представительница старинного парижского торгового рода, который в течение долгих лет постепенно вырождался в этом мрачном подвале. Дениза смотрела, и сердце ее разрывалось от жалости. Она не решалась заговорить, боясь, что расплачется. Наконец она пролепетала:
— Я сразу же пришла… Могу я чем-нибудь помочь вам? Вы меня звали… Хотите, я с вами останусь?
Женевьева дышала прерывисто; продолжая перебирать пальцами складки одеяла, она не спускала с Денизы глаз.
— Нет, спасибо, мне ничего не нужно… Мне только хотелось поцеловать вас.
Ее веки вспухли от слез. Дениза, быстро наклонившись, поцеловала ее в щеку и содрогнулась, ощутив губами жар этих впалых щек. Но больная обняла ее, в порыве горя прижала к своей груди и не выпускала из объятий. Затем она перевела взгляд на отца.
— Хотите, я останусь? — повторила Дениза. — Не нужно ли вам чего-нибудь?
— Нет, нет.
Женевьева упорно не сводила глаз с отца. Тот стоял неподвижно, безмолвно, с бессмысленным видом. Наконец старик понял, что он лишний, и молча вышел из комнаты; слышно было, как он тяжело сходит по лестнице.
— Скажите, он все еще с этой женщиной? — тотчас же спросила больная, схватив двоюродную сестру за руку и усаживая ее на постель. — Да, я хотела вас видеть, только вы одна можете мне обо всем рассказать… Они живут вместе, правда?
Эти вопросы захватили Денизу врасплох; она пробормотала что-то невнятное, но затем вынуждена была сказать правду и передать все слухи, которые носились у них в магазине. Кларе уж надоел этот юноша, ставший для нее обузой, и она захлопнула перед ним дверь; а безутешный Коломбан, униженный и рабски покорный, преследует ее всюду, стараясь добиться свидания. Говорят, будто он поступает в «Лувр».
— Если вы его так любите, он, может быть, еще вернется к вам, — продолжала Дениза, стараясь убаюкать больную этой последней надеждой. — Выздоравливайте поскорее, он, конечно, раскается и женится на вас.
Женевьева прервала ее. Она слушала, затаив дыхание, и даже выпрямилась от страстного напряжения, а теперь, внезапно ослабев, откинулась на подушки.
— Нет, оставьте, я знаю, что между нами все кончено… Я молчу потому, что слышу, как плачет отец, и не хочу, чтобы мама расхворалась еще сильнее. Но я умираю, вы сами видите, и я звала вас сегодня ночью потому, что боялась не дожить до утра… Боже мой, и подумать только, что он все-таки несчастлив!
Дениза попыталась было уверить двоюродную сестру, что ее положение не так уж серьезно, но Женевьева снова прервала ее и, внезапно сбросив с себя одеяло целомудренным жестом девственницы, которой нечего скрывать перед лицом смерти, обнажилась до самого живота.
— Взгляните на меня!.. — прошептала она. — Разве это не конец?
Дениза с дрожью поднялась с постели, словно опасалась одним своим дыханием уничтожить это жалкое нагое тело. Действительно, этому телу приходил конец, — телу невесты, истощенному ожиданием, и хрупкому, как у младенца. Женевьева не спеша закрылась, повторяя:
— Видите, я уже больше не женщина… Было бы нехорошо с моей стороны по-прежнему желать его.
Они умолкли и, не находя слов, глядели друг на друга. Женевьева заговорила первая:
— Ну, идите. Не хочу вас задерживать, у вас много хлопот. Спасибо вам! Мне не терпелось все узнать; теперь я довольна. Если увидите его, скажите, что я его простила… Прощайте, милая Дениза. Поцелуйте меня покрепче, ведь это уже в последний раз.
Дениза поцеловала двоюродную сестру и еще раз попробовала успокоить ее:
— Ну не расстраивайте же себя так. Вам нужен только уход, и все будет хорошо.
Но больная упрямо покачала головой. В ее улыбке сквозила уверенность. Увидев, что Дениза направляется к дверям, она сказала:
— Постойте, постучите сначала палкой, чтобы сюда поднялся папа. Мне одной страшно.
И когда Бодю вошел в мрачную тесную комнатку, где он просиживал долгие часы, Женевьева с напускной веселостью крикнула Денизе:
— Завтра вам незачем приходить. Но в воскресенье я вас жду: посидите со мной вечерком.
На следующий день, на рассвете, после четырех часов мучительной агонии Женевьева скончалась. Похороны состоялись в субботу. Было пасмурно, над продрогшим от сырости городом тяжело нависло закопченное небо. «Старый Эльбеф», весь обтянутый белым сукном, освещал своей белизной улицу; свечи, горевшие в тумане, походили на звезды, мерцающие в вечерней мгле. Венки из бисера и огромный букет белых роз прикрывали гроб, узенький детский гробик, поставленный в темных сенях, на уровне тротуара, и так близко от сточной канавы, что проезжавшие экипажи уже забрызгали драпировку. Старый квартал, весь пропитанный сыростью, словно погреб, наполнился затхлым запахом плесени; по грязным улицам, как обычно, суетясь и толкаясь, спешили прохожие.
Дениза пришла к девяти часам, чтобы побыть с теткой. Та больше уже не плакала, хотя глаза ее еще горели от слез. Похоронная процессия должна была вот-вот тронуться в путь, и г-жа Бодю попросила Денизу сопровождать покойную и присмотреть за дядей: его немая подавленность и тупая скорбь тревожили ее. Выйдя на улицу, девушка увидала целую толпу народа. Все мелкие коммерсанты квартала решили выразить семье Бодю свое сочувствие; это была своего рода демонстрация против «Дамского счастья», которому ставили в вину медленную агонию Женевьевы. Все жертвы чудовища были налицо: Бедоре с сестрой, чулочники с улицы Гайон; меховщики братья Ванпуй; игрушечник Делиньер; торговцы мебелью Пио и Ривуар. Даже давно обанкротившиеся мадемуазель Татен, торговавшая полотном, и перчаточник Кинет сочли долгом прийти, — одна из предместья Батиньоль, другой с площади Бастилии, где они теперь служили продавцами. В ожидании похоронных дрог, которые по какому-то недоразумению задержались, собравшиеся, одетые в траур, топтались по грязи, бросая злобные взгляды на «Дамское счастье»; его яркие, весело сверкающие витрины казались им каким-то кощунством рядом со «Старым Эльбефом», траур которого наложил печать скорби на всю эту сторону улицы. В окнах то и дело мелькали любопытные лица приказчиков, но сам гигант сохранял обычное равнодушие — равнодушие машины, работающей на всех парах и не сознающей, что она может по дороге раздавить кого-нибудь насмерть.
