Три товарища - Ремарк Эрих Мария (читать книги полностью .TXT) 📗
Антонио жил на третьем этаже. Он одолжил мне пару ботинок и лыжи. Они подошли мне, так как мы были одинакового роста. Мы отправились на учебную поляну, неподалеку от деревни. По дороге Антонио испытующе поглядел на меня.
— Повышение температуры вызывает беспокойство, — сказал он. — В такие дни здесь уже происходили разные необычайные вещи. — Он положил лыжи на снег и стал их закреплять. — Самое худшее, когда нужно ждать и не можешь ничего сделать. От этого можно сойти с ума.
— Здоровым тоже, — ответил я. — Когда находишься тут же и не можешь ничего сделать.
Он кивнул.
— Некоторые из нас работают, — продолжал он. — Некоторые перечитывают целые библиотеки, а многие превращаются снова в школьников, которые стараются удрать от лечения, как раньше удирали от уроков физкультуры; случайно встретив врача, они, испуганно хихикая, прячутся в магазинах и кондитерских. Тайком курят, тайком выпивают, играют в запретные игры, сплетничают, придумывают глупые и озорные проделки — всем этим стараются спастись от пустоты. И от правды. Этакое ребяческое, легкомысленное, но, пожалуй, также героическое пренебрежение к смерти. Да что им в конце концов остается делать?
"Да, — подумал я. — Ведь и нам всем в конце концов ничего другого не остается делать".
— Ну что ж, попытаемся? — спросил Антонио и воткнул палки в снег.
— Ладно.
Он показал мне, как закреплять лыжи и как сохранять равновесие. Это было нетрудно. Я довольно часто падал, но потом стал постепенно привыкать, и дело понемногу пошло на лад. Через час мы закончили.
— Хватит, — сказал Антонио. — Сегодня вечером вы еще почувствуете все свои мышцы.
Я снял лыжи и ощутил, с какой силой во мне бьется кровь.
— Хорошо, что мы погуляли, Антонио, — сказал я.
Он кивнул:
— Мы это можем делать каждое утро. Так только и удается отвлечься, подумать о чем-нибудь другом. — Не зайти ли нам куда-нибудь выпить? — спросил я.
— Можно. По рюмке «Дюбоне» у Форстера.
Мы выпили по рюмке «Дюбоне» и поднялись наверх к санаторию. В конторе секретарша сказала мне, что приходил почтальон и передал, чтобы я зашел на почту. Там для меня получены деньги. Я посмотрел на часы. Еще оставалось время, и я вернулся в деревню. На почте мне выдали две тысячи марок. С ними вручили и письмо Кестера. Он писал, чтобы я не беспокоился, что есть еще деньги. Я должен только сообщить, если понадобятся.
Я поглядел на деньги. Откуда он достал их? И так быстро… Я знал все наши источники. И внезапно я сообразил. Я вспомнил любителя гонок конфекционера Больвиса, как он жадно охлопывал нашего «Карла» в тот вечер у бара, когда он проиграл пари, как он приговаривал: "Эту машину я куплю в любое мгновенье"… Проклятье! Кестер продал «Карла». Вот откуда столько денег сразу. «Карла», о котором он говорил, что охотнее потеряет руку, чем эту машину. «Карла» у него больше не было. «Карл» был в толстых лапах фабриканта костюмов, и Отто, который за километры на слух узнавал гул его мотора, теперь услышит его в уличном шуме, словно вой брошенного пса.
Я спрятал письмо Кестера и маленький пакет с ампулами морфия. Беспомощно стоял я у оконца почты. Охотнее всего я тотчас же отправил бы деньги обратно. Но этого нельзя было делать. Они были необходимы нам. Я разгладил банкноты, сунул их в карман и вышел. Проклятье! Теперь я буду издалека обходить каждый автомобиль. Раньше автомобили были для нас приятелями, но «Карл» был больше чем приятель. Он был боевым другом! «Карл» — призрак шоссе. Мы были неразлучны: «Карл» и Кестер, «Карл» и Ленц, «Карл» и Пат. В бессильной ярости я топтался, стряхивая снег с ботинок. Ленц был убит. «Карл» продан, а Пат? Невидящими глазами я смотрел в небо, в это серое бесконечное небо сумасшедшего бога, который придумал жизнь и смерть, чтобы развлекаться.
К вечеру ветер переменился, прояснилось и похолодало. И Пат почувствовала себя лучше. На следующее утро ей уже позволили вставать, и несколько дней спустя, когда уезжал Рот, тот человек, что излечился, она даже пошла провожать его на вокзал.
Рота провожала целая толпа. Так уж здесь было заведено, когда кто-нибудь уезжал. Но сам Рот не слишком радовался. Его постигла своеобразная неудача. Два года тому назад некое медицинское светило, отвечая на вопрос Рота, сколько ему осталось еще жить, заявило, что не более двух лет, если он будет очень следить за собой. Для верности он спросил еще одного врача, прося сказать ему всю правду по совести. Тот назначил ему еще меньший срок. Тогда Рот распределил всё свое состояние на два года и пустился жить вовсю, не заботясь о своей хвори. С тяжелейшим кровохарканьем доставили его наконец в санаторий. Но здесь, вместо того чтобы умереть, он стал Неудержимо поправляться. Когда он прибыл сюда, он весил всего 45 килограммов. А теперь он уже весил 75 и был настолько здоров, что мог отправиться домой. Но зато денег у него уже не было.
— Что мне теперь делать там, внизу? — спрашивал он меня и скреб свое темя, покрытое рыжими волосами. — Вы ведь недавно оттуда. Что там сейчас творится?
— Многое изменилось за это время, — отвечал я, глядя на его круглое, словно стеганое, лицо с бесцветными ресницами. Он выздоровел, хотя был уже совершенно безнадежен, — больше меня в нем ничто не интересовало.
— Придется искать какую-нибудь работу, — сказал он. — Как теперь обстоит дело с этим?
Я пожал плечами. Зачем объяснять ему, что, вероятно, не найдется никакой работы. Он скоро сам убедится в этом.
— Есть у вас какие-нибудь связи, друзья?
— Друзья? Ну, видите ли, — он зло рассмеялся, — когда внезапно оказываешься без денег, друзья скачут прочь, как блохи от мертвой собаки.
— Тогда вам будет трудно.
Он наморщил лоб:
— Не представляю себе совершенно, что будет. У меня осталось только несколько сот марок. И я ничему не учился, только уменью тратить деньги. Видимо, мой профессор всё-таки окажется прав, хотя и в несколько ином смысле: года через два я окочурюсь. Во всяком случае, от пули.
И тогда меня вдруг охватило бессмысленное бешенство против этого болтливого идиота. Неужели он не понимал, что такое жизнь. Я смотрел на Пат — она шла впереди рядом с Антонио, — я видел ее шею, ставшую такой тонкой от цепкой хватки болезни, я знал, как она любит жизнь, и в это мгновенье я не задумываясь мог бы убить Рота, если бы знал, что это принесет здоровье Пат; Поезд отошел. Рот махал нам шляпой. Провожающие кричали ему что-то вслед и смеялись. Какая-то девушка пробежала, спотыкаясь, вдогонку за поездом и кричала высоким, срывающимся голосом:
— До свидания, до свидания! — Потом она вернулась и разрыдалась.
У всех вокруг были смущенные лица.
— Алло! — крикнул Антонио. — Кто плачет на вокзале, должен платить штраф. Это старый закон санатория. Штраф в пользу кассы на расходы по следующему празднику.
Он широким жестом протянул к ней руку. Все опять засмеялись. Девушка тоже улыбнулась сквозь слёзы и достала из кармана пальто потертое портмоне.
Мне стало очень тоскливо. На этих лицах вокруг я видел не смех, а судорожное, мучительное веселье; они гримасничали.
— Пойдем, — сказал я Пат и крепко взял ее под руку.
Мы молча прошли по деревенской улице. В ближайшей кондитерской я купил коробку конфет.
— Это жареный миндаль, — сказал я, протягивая ей сверток. — Ты ведь любишь его, не правда ли?
— Робби, — сказала Пат, и у нее задрожали губы.
— Минутку, — ответил я и быстро вошел в цветочный магазин, находившийся рядом. Уже несколько успокоившись, я вышел оттуда с букетом роз.
— Робби, — сказала Пат.
Моя ухмылка была довольно жалкой:
— На старости лет я еще стану галантным кавалером.
Не знаю, что с нами внезапно приключилось. Вероятно, причиной всему был этот проклятый только что отошедший поезд. Словно нависла свинцовая тень, словно серый ветер пронесся, срывая всё, что с таким трудом хотелось удержать… Разве не оказались мы внезапно лишь заблудившимися детьми, которые не знали, куда идти, и очень старались держаться храбро?
