Росхальде - Гессе Герман (книга жизни .txt) 📗
Госпожа Верагут силой усадила его в кресло, села к нему на колени и поправила растрепанные волосы сына.
— Вот, значит, — сказала она низким, спокойным голосом, который был для него родиной и приютом, — вот, значит, ты и высказал все. Иногда не мешает выложить то, что накипело. Надо отдавать себе отчет в том, что тебе суждено вынести на своих плечах. Но нельзя копаться в том, что причиняет боль, сынок. Ты уже одного роста со мной, скоро станешь мужчиной, и я рада этому. Ты мое дитя и будешь им всегда, но, видишь ли, я часто остаюсь одна, на мне много забот, поэтому я нуждаюсь в дружбе настоящего мужчины, и этим мужчиной будешь ты. Мы будем с тобой играть в четыре руки, гулять в саду и присматривать за Пьером, вместе мы прекрасно проведем каникулы. Только не надо поднимать шум и еще больше осложнять мне жизнь, иначе я подумаю, что ты еще подросток и что пройдет немало времени, пока у меня появится умный друг, который мне так нужен.
— Да, мама, да. Но разве обязательно все время молчать о том, что причиняет боль?
— Лучше всего молчать, Альберт. Это не легко, от детей этого не требуют. Но лучше всего молчать. Хочешь, сыграем что-нибудь?
— С удовольствием. Ты любишь Бетховена, вторую симфонию?
Едва они начали играть, как тихо открылась дверь и в комнату проскользнул Пьер. Он сел на табурет и стал слушать. При этом он задумчиво разглядывал своего брата, его шелковый спортивный воротник, видел, как в ритме музыки движутся его руки и вихор на голове. Сейчас, когда он не видел глаз брата, его поразило сходство Альберта с матерью.
— Тебе нравится? — спросил Альберт во время паузы. Пьер только кивнул в ответ и тут же тихонько вышел из комнаты. В вопросе Альберта ему почудился тот тон, которым — он знал это по собственному опыту — взрослые разговаривают с детьми; он терпеть не мог лживой ласковости и неуклюжего высокомерия этого тона. Пьер любил старшего брата, с нетерпением ждал его приезда и радостно встретил его на вокзале. Но разговаривать с ним в таком тоне он не собирался.
Тем временем Верагут и Буркхардт ждали Альберта в мастерской: Буркхардт — с нескрываемым любопытством, художник — нервничая и смущаясь. Его мимолетное радостное настроение и разговорчивость разом улетучились, когда он узнал о приезде Альберта.
— Разве он приехал неожиданно? — спросил Отто.
— Нет, не думаю. Я знал, что он должен приехать на днях.
Верагут вынул из коробки со всякой всячиной старые фотографии. Он нашел среди них карточку мальчика и стал сравнивать ее со снимком Пьера.
— Это Альберт в том же возрасте, в каком сейчас малыш. Ты помнишь его?
— Как же, хорошо помню. На снимке он точно такой, каким был в жизни. Очень похож на твою жену.
— Больше, чем Пьер?
— Да, гораздо больше. Пьер не похож ни на тебя, ни на мать. А вот, кстати, и он сам. Или это Альберт? Нет, не может быть.
Послышались легкие шажки по каменным плитам и металлической решетке перед дверью, вздрогнула и, чуть помедлив, пошла вниз дверная ручка, и вошел Пьер. Он быстро окинул комнату вопрошающе-ласковым взглядом, как бы спрашивая, рады ли ему.
— А где же Альберт? — спросил отец.
— У мамы. Они играют в четыре руки.
— Ах вот как, он играет.
— Ты сердишься, папа?
— Нет, Пьер, хорошо, что ты пришел. Расскажи нам что-нибудь!
Мальчик увидел фотокарточки и взял их в руки.
— О, это я! А это? Неужели Альберт?
— Да, это Альберт. Так он выглядел, когда ему было столько же лет, сколько сейчас тебе.
— Тогда меня еще не было на свете. А теперь он вырос, и Роберт уже говорит ему «господин Альберт».
— А тебе тоже хотелось бы стать взрослым?
— Да, пожалуй. У взрослых есть лошади, и они могут путешествовать, я тоже хочу путешествовать. Когда я стану большим, никто не будет называть меня «малыш» и трепать по щеке. И все же я не хочу быть взрослым. Старые люди бывают очень неприятны. Альберт тоже стал другим. А когда старые люди еще больше стареют, они в конце концов умирают. Пусть уж лучше я буду такой, как сейчас, а иногда мне хочется взлететь вместе с птицами над деревьями и подняться к облакам. Вот тогда бы я посмеялся над людьми.
— И надо мной, Пьер?
— Иногда, папа. Старые люди иногда такие смешные. Мама еще не так. Мама часто лежит в саду в качалке и ничего не делает, а только смотрит на траву, руки у нее свисают вниз, и вся она такая спокойная и немного грустная. Хорошо, когда тебе не надо все время что-нибудь делать.
— А тебе разве не хочется стать кем-нибудь? Архитектором, или садовником, или, может быть, художником?
— Нет, совсем не хочется. Садовник у нас уже есть и дом тоже. Мне хочется уметь делать совсем другие вещи. Я хочу понять, о чем говорят друг другу малиновки. И я хочу когда-нибудь подсмотреть, как деревья пьют корнями воду и почему вырастают такие большие. Я думаю, этого никто не знает. Учитель знает массу всякой всячины, но это все скучные вещи.
Он взобрался на колени к Отто Буркхардту и принялся играть с пряжкой его ремня.
— Нам многое не дано знать, — ласково сказал Буркхардт. — Многое можно только увидеть и быть довольным, что это так красиво. Когда ты однажды захочешь приехать ко мне в Индию, ты будешь много дней плыть на большом корабле, а перед кораблем будут выпрыгивать из воды маленькие рыбки, у них есть прозрачные крылышки, и они умеют летать. Иногда прилетают и птицы, они прилетают с очень-очень далеких неведомых островов, страшно устают в пути, садятся на корабль и удивляются, что по морю плывут куда-то столько незнакомых людей. Им тоже хочется понять нас, спросить, откуда мы и как нас зовут, но они не могут этого сделать, и вот мы только смотрим друг другу в глаза и киваем головой, а когда птицы отдохнут, они отряхиваются и летят дальше, за море.
— Разве люди не знают, как их зовут?
— Люди-то знают. Но это имена, которые дал птицам человек. А как они сами себя называют, знать нельзя.
— Дядя Буркхардт так здорово рассказывает, папа. Я тоже хочу иметь друга. Альберт уже чересчур большой. Большинство людей совсем не понимают, что им говоришь и чего от них хочешь, а дядя Буркхардт понимает меня сразу.
За мальчиком пришла горничная. Наступило время ужина, и друзья направились к господскому дому, Верагут был молчалив и расстроен. В столовой навстречу ему вышел сын и протянул руку.
— Здравствуй, папа.
— Здравствуй, Альберт. Как доехал?
— Спасибо, хорошо. Добрый вечер, господин Буркхардт.
Молодой человек был очень холоден и корректен. Он подвел мать к столу. За ужином разговор поддерживали преимущественно Буркхардт и хозяйка дома. Речь зашла о музыке.
— Позвольте спросить, — обратился Буркхардт к Альберту, — какую музыку вы предпочитаете? Признаться, я давно уже в этих вещах не на высоте положения и знаю современных музыкантов разве что по именам.
Юноша поднял глаза и вежливо ответил:
— Самых современных я тоже знаю только понаслышке. Я не примыкаю ни к одному направлению и люблю всякую музыку, лишь бы она была хороша. Прежде всего Баха, Глюка и Бетховена.
— О, классики. Из них в наше время мы, в сущности, хорошо знали только Бетховена. Глюк был нам совершенно неизвестен. Вы, должно быть, знаете, как мы все почитали Вагнера. Помнишь, Иоганн, как мы впервые слушали «Тристана»? Мы прямо-таки упивались музыкой!
Верагут невесело улыбнулся.
— Старая школа! — довольно резко сказал он. — С Вагнером покончено. Разве не так, Альберт?
— О, напротив, его играют во всех театрах. Но у меня нет о нем определенного мнения.
— Вы не любите Вагнера?
— Я мало его знаю, господин Буркхардт. Я очень редко бываю в театре. Меня интересует только чистая музыка, не опера.
— Ну а увертюра к «Мейстерзингерам»? Ее-то вы наверняка знаете. Она тоже никуда не годится?
Альберт прикусил губу и, прежде чем ответить, на мгновение задумался.
— Право, я не могу об этом судить. Это — как бы точнее выразиться? — романтическая музыка, она меня не интересует.
