Манон, танцовщица (сборник) - де Сент-Экзюпери Антуан (читать книги без сокращений .txt) 📗
Механик летной школы раскручивает винт с непростительной медлительностью. Ему здесь маяться еще шесть месяцев и одну неделю, о чем он и сделал запись сегодня утром в туалете. Нацарапал, а потом подсчитал: впереди примерно десять тысяч оборотов винта. Каждый день одно и то же. Ну и куда торопиться, спрашивается…
Стажер оглядывает голубое небо, дурацкие деревья, коров, что пасутся возле взлетной полосы. Инструктор протирает рукавом ручку газа: приятно, когда она блестит. Механик считает про себя обороты: насчитал уже двадцать два, сколько энергии зря пропало…
— Может, свечи почистишь? Механик всерьез задумывается.
Мотор если захочет, то заведется. Лучше оставить его в покое. Тридцать. Тридцать один. Завелся.
Стажеру больше ничего не говорят слова «опасность», «героизм», «опьянение полетом».
Аэроплан катится, стажер считает, что еще по земле, и вдруг видит внизу ангар. Ветер изо всех сил дует ему в щеки. Стажер уперся взглядом в спину инструктора.
Господи! Что это? Неужели уже вниз? Земля качнулась налево, потом направо. Он цепляется за гондолу. Где она, эта земля? Он видит леса, они поворачиваются, приближаются, справа висит полотно железной дороги, небо… и вдруг прямо под шасси ложится спокойное ровное поле. Инструктор оборачивается, у него на лице улыбка. Стажер пытается понять, что произошло, Бернис учит:
— Если происходит что–то неожиданное, соблюдайте следующие правила: первое — выключайте мотор, второе — снимайте очки, третье — крепче цепляйтесь за борта гондолы. Отстегивайте ремни только в случае пожара. Ясно?
— Ясно!
Наконец–то! Стажер дождался: ему сказали об опасности, сделав ее ощутимой, а его достойным знать о ней. Штатским обычно говорят: «опасности никакой». Пишон горд, что ему доверили тайну.
— Впрочем, — прибавляет инструктор, — авиация — вещь не опасная.
* * *
Все ждут Мортье. Бернис не спеша набивает трубку. Механик сидит на бидоне, подперев руками голову, и не без удивления наблюдает за своей левой ногой, которая отбивает такт.
— Странное дело, Бернис, время словно застопорилось.
Механик поднимает голову и видит, что горизонт уже заволокло туманной дымкой. Два–три дерева вдалеке видны пока отчетливо, но туман уже спеленал их понизу. Бернис стоит, по–прежнему опустив голову, и набивает трубку.
— Да, остановилось, и мне это не нравится.
У Мортье контрольный полет на диплом летчика, он давно должен прилететь.
— Бернис, вы бы им позвонили…
— Звонил уже. Он вылетел в четыре двадцать.
— И с тех пор никаких известий?
— Никаких. Полковник уходит.
Бернис, уперев в бока руки, смотрит сердито на туман, — раскинулся, будто сеть, и прижал, кто его знает где, ученика к земле. «А у Мортье никакого хладнокровия, и самолетом управляет кое–как, вот беда–то!»
— Смотри–ка!..
Нет, не то, едет какой–то автомобиль. «Мортье, если ты выберешься из тумана, я тебе обещаю… я… я тебя расцелую!»
— Бернис! Тебя к телефону!
— Алло! Что за идиот надумал снести крыши в Доназеле?
— Этот идиот сейчас разобьется, оставьте его в покое, ругайте лучше туман!
— Но… Неужели?
— Отправляйтесь искать его с лестницей!
Бернис вешает трубку. Мортье заблудился, пытается найти ориентир.
Туман опускается толстым мягким пологом, теперь и в десяти метрах ничего не разглядишь.
— Бегом в медицинскую часть за машиной «Скорой помощи». Если не будет здесь через пять минут, под арест на две недели!
— Самолет!
Все вскакивают. Ослепший самолет продирается к ним, их не видя. Полковник присоединяется к кучке смотрящих.
— Господи! Господи! Господи! — машинально твердит он.
Бернис шепчет про себя:
— Выключи мотор, выключи, выключи… Прошу тебя, выключи мотор, выключи, выключи… Ты же обязательно врежешься!
Мортье увидел препятствие лишь в десяти метрах от себя, но, что увидел, никто не узнает.
Кто только не бежит к упавшему самолету. Солдаты — неожиданное событие сорвало их с места; унтер–офицеры, ревностные служаки; офицеры с огромным чувством неловкости. Дежурный офицер, хоть ничего не видел, но объясняет, как все произошло, полковник наклонился ниже всех, он и тут «отец–командир».
Пилота наконец вытащили из гондолы, он бледен до синевы, левый глаз у него выпучен, сломана челюсть. Его положили на траву, встали кружком.
— Может, можно… — говорит полковник.
— Может, можно… — повторяет лейтенант.
Унтер–офицер расстегивает ворот на комбинезоне раненого, вреда это не принесет, а всем становится легче.
— «Скорая помощь»! Где она? — спрашивает полковник. По долгу службы он пытается принять решение.
— Уже едет, — отвечают ему, хотя никто ничего не знает.
Отпет успокаивает полковника.
— Кстати, вот еще что! — восклицает полков ник и скорым шагом уходит, сам не зная куда и зачем.
Суета не нравится Бернису. Толпа, собравшаяся вокруг умирающего, коробит его.
— Идите, ребятки, идите… Расходитесь потихоньку…
Люди по двое, по трое расходятся, исчезают в тумане, что ползет со стороны огородов и яблоневых садов, над которыми падал самолет.
Пилот–стажер Пишон сделал для себя открытие: смерть — событие будничное. Встреча со смертью возвысила его в собственных глазах. Он вспоминает свой первый вылет с Бернисом, разочарование от того, что земля такая плоская, что все так спокойно, он не разглядел за спокойствием близости смерти. Но она там была, обыденная, заурядная, ее заслоняла улыбка Берниса, равнодушие механика, ослепительное солнце, синее небо. Пишон берет Берниса за руку.
— Я хочу вам сказать… Завтра я непременно полечу. Не побоюсь.
Берниса не восхищает его бесстрашие.
— Полетите, ясное дело. Будете тренировать спирали.
До Пишона доходит еще кое–что.
— Только кажется, что они не переживают, им просто не до разговоров.
— Обычная авария, — отзывается Бернис.
* * *
Высота кружит Бернису голову.
Одноместный самолет–истребитель громко рокочет. Земля внизу некрасивая — ископанная, изношенная, заплата на заплате, будто всю ее поделили.
Четыре тысячи триста метров, Бернис один. Он смотрит на разноцветную мозаику внизу, будто на карту Европы в атласе. Желтые участки — пшеница, лиловые — клевер, людям они нужны одинаково, они сеют то и другое, но на взгляд участки враждуют, противостоят друг другу. Десять веков борьбы, ревности, соперничества выверили в конце концов границы, теперь людское достояние разместилось прочно.
Бернис думает, что хмель мечтаний ему больше не нужен, мечты усыпляют, обессиливают, его теперь опьяняет мощь, и он ей хозяин.
Он прибавляет скорость, резко увеличив подачу газа, потом медленно и плавно тянет ручку на себя. Горизонт опрокидывается, земля откатывает назад, будто море во время отлива, самолет устремляется прямо в небо. На вершине параболы он опрокидывается и покачивается животом вверх, как мертвая рыба…
Пилот, погрузившись в небо, видит над собой землю, она похожа на пляж и вдруг головокружительно обрушивается на него всем своим весом. Он выключает мотор, земля застывает неподвижно вертикальной стеной: самолет проходит высшую точку. Бернис осторожно подтягивает его, пока перед ним вновь не расстилается мирный окоем горизонта.
Виражи вдавливают Берниса в кресло; свечи делают легче легкого, превращая в шарик, готовый лопнуть; прилив смывает горизонт, отлив возвращает на место; послушный мотор урчит, стихает и вновь урчит…
Сухой треск: левое крыло!
Пилота подловили, на лету подставили подножку: воздух под ним подкосился. Самолет штопором падает вниз.
Окоем опускается на него покрывалом. Земля закручивает, поворачивая вокруг него леса, колокольни, равнины. Пилот видит: будто пущенная из пращи, пролетает мимо него белая вилла…
Мертвого пилота, как волна утопленника, накрывает земля.
Вокруг романов «Южный почтовый» и «Ночной полет»
Предисловие
«Южный почтовый» и «Ночной полет» — два первых романа, опубликованных Антуаном де Сент–Экзюпери. Когда они появились — первый в июле 1929 года с предисловием Андре Вёклера, второй в июле 1931–го (а не в октябре 1931–го, как часто писали о нем) с предисловием Андре Жида, — молодой писатель еще работал в компании Аэропосталь. История создания этих двух романов на виду благодаря письмам, которые автор, находясь вдалеке от своих друзей и близких, посылал из Парижа, Тулузы, затем из Дакара, Каи–Джуби, Буэнос–Айреса. Письма матери и ее кузине Ивонне де Лестранж — герцогиня де Тревиз, дружила с Андре Жидом и Марком Аллегре, которые звали ее Яблочко, — изобилуют свидетельствами о рождающемся призвании писателя.
