Я весь отдался Северу (сборник очерков) - Писахов Степан Григорьевич (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
Гарпунер
Старик гарпунер промахнулся. Молодежь посмеивалась, а старик, если бы водка была, напился бы пьяным, а трезвый только отругивался. Он и сам был раздосадован промахом. Пришел ко мне в каюту.
– Эх, Григорьевич! Мне бы крови стакан выпить для поправления глаза, я показал бы им, как я бью. Пулю в пулю лепить буду!
Остановились у берега, убили оленя. Прибежал ко мне старик.
– Попроси капитана, пусть меня пошлет шкуру снимать. Молодые испортят, изрежут.
Капитан согласился. Я – не охотник и не очень стремился смотреть, как снимают шкуру. Так хорошо почувствовать под ногами твердую землю после долгого плавания на воде! Встретилась громадная глыба заледеневшего снега, одним краем держалась у крутого склона горы. Под глыбой можно было встать во весь рост. Только холодно, и редкие капли падали. Я пошел под льдиной. Сыро, холодно, даже как-то могильно. Прошел. Меня ждали спутники: они не успели остановить меня, боялись окрикнуть и ждали, затаив дыхание. Едва я показался у края, меня подхватили ласковые руки.
– Как ты жив остался! Счастье, что не крикнул.
Я оглянулся. Льдина так надежно держится, гулко падают успокаивающие капли.
Один из спутников выстрелил. От сотрясения воздуха льдина дрогнула и осела. Урок хороший! Я больше не проходил под такими висящими льдинами.
Пришли к месту охоты. Шкура с оленя снята. Старик гарпунер сидит довольнехонек. Выпил две кружки горячей крови: усы, борода – все в крови.
– Вот теперь не дам промаху!
Поставили мишень – какую-то щепку. Старик стрелял пуля в пулю. Что это – самовнушение или, действи тельно, горячая кровь оленя помогла?
Вскоре после этого был случай, когда с нашей шлюпки и шлюпки с норвежского судна одновременно бросили гарпуны в моржа. Как доказать, чей гарпун попал первым?
Старик гарпунер по душевному складу был добродушнейшим существом. Но его взлохмаченная голова, большая с проседью борода, громкий голос и уменье дико таращить глаза производили устрашающее впечатление. Недаром дали ему прозвище – Черт.
Черт вскочил, вытаращил глаза да как заорет на норвежцев, бросая разом и русские и норвежские ругательства… Норвежцы отступились.
И было из-за чего шуметь: зверина был больше чем в тонну весом
Во льдах
Ехал я с экспедицией по установке радиосвязи на Югорском Шаре, Вайгаче и Маре-Сале.
Пароход не был приспособлен к плаванию во льдах – простой полугрузовик. Ехали «на авось». На этот раз «авось» вывезло. Но были близки к гибели.
За Колгуевым нас встретили льды. Мимо плыли льдины причудливых форм. Сначала как цветы – большие, белые. Зеленеющие подводные части льдин усиливали сходство с растениями. Лед все прибывал и, словно стадо, стал обступать кругом.
Замедлили ход, но двигались. Думали, авось выйдем из полосы льдов. Но натолкнулись на ледяные поля длиною в километры. Мы счастливо попали в озеро среди льдов. Если бы лед сдвинулся, пароход раздавило бы. Опасность была велика. А кругом так светло, так нарядно среди белых синеющих льдов с зелеными озерками пресной воды на них, что об опасности не думалось. Со льдин добавили запасы воды.
Часть спутников (не северяне) все же напугалась и пыталась добраться до берега. Взяли лодку, всякого груза (провизии, дров, ружье и т.д.) набрали свыше сил и потащились. Через несколько дней пришли обратно – измученные, чуть живые от усталости.
Прошло 28 дней. Зашуршали льды, двинулись… Мы были свободны.
Много разных льдин встречалось, иногда – источенные водой, как кружевные. Красивые льдины!
А раз океан рассказал жуткую повесть. У берега остановилась льдина, на ней что-то темнело. Я подошел ближе посмотреть, что это. В льдину вмерз руль.
Льдина давняя, руль вмерз довольно глубоко. Где судно? Спасся ли кто-нибудь из бывших на нем?.. Кругом тихо, золотисто-радужный свет наполнял все. А на берегу, близко к воде, ко льдам, цветут ромашки с ярко-оранжевыми серединами и крупные незабудки – голубые и розовые.
Беспокойный человек
(из прошлого города Архангельска)
В восьмидесятых-девяностых годах прошлого века весь город знал Куликовского Александра Павловича. Рабочий в колбасной, Куликовский причинял много хлопот начальствующим лицам. При видимой благонадежности Куликовский был бунтарем…
Семья у Александра Павловича была большая, ребят – десять. Жили голодно.
Восстанавливая в памяти Куликовского и его «дела», я обратился к людям старше меня годами. Спросил у Марьи Яковлевны, помнит ли Куликовского.
– Как не помнить! И было тоне сколь давно. Будто вчера или позавчера (Марье Яковлевне за восемьдесят, и восьмидесятые и девяностые годы для нее – недавнее вчера).
– Трезвый Александр Павлович, – продолжала рассказ Марья Яковлевна, – шел всегда прямо. В костях широк. Когда здоровался, волосами весело встряхивал. Волосы темные, курчавились. Росту был обыкновенного, значит, среднего. Ходил в шляпе, только в большие морозы надевал шапку. Ему в провинность ставили и шляпу – «Будто господин какой!» Не могли подобрать закона для запрета шляпы. Народ Куликовского уважал, а что пил – то ему не очень в вину ставили: он и пьяный с пониманием вел себя.
Тогдашние начальники всячески донимали Александра Павловича. Каждый из них знал свои дела и боялся, что узнает про то Александр Павлович и в каком-нибудь виде на свет выставит. Даже архиерей говаривал:
– У него, у Куликовского, и почтение-то какое-то непочтительное, и указать не на что, и сказать нечего. Меня он не затрагивает, а оглядываюсь на него с опаской и себя проверяю.
Из дел или проделок Куликовского особенно прошумела история с царской телеграммой.
В 1888 году пришло известие о крушении царского поезда и о спасений царской семьи. Спасение объявили «чудесным проявлением вышней заботы о царской семье». Куликовский только что получил свою зарплату и решил опередить господина губернатора и других начальствующих особ. Написал телеграмму царю, царице и всему царскому семейству. Про себя решил Александр Павлович: «Бьют крепким словом, можно попробовать почтительным что-либо выколотить. Эх, была не была!»
И на все полученные деньги послал хорошо сплетенную телеграмму. Расчет оправдался. Пришел ответ. Весь город облетела весть:
– Куликовскому телеграмма от царицы! От самой царицы! И адрес полностью проставлен, и имя, и отчество, и фамилия. И подписано: «Мария!»
Содержание телеграммы все время менялось, всяк по-своему говорил. Одновременно в Архангельске был получен запрос – кто такой господин Куликовский! В каких чинах, каких капиталах, какое место занимает эта предостойная особа? Проявляется ли в должной мере заботливость к господину Куликовскому?
На улице, где проживал Куликовский, сейчас же навели порядок: починили мостки для пешеходов, у ворот дома поставили столб с фонарем – один на всю улицу. На окраинных улицах из ламп в фонарях часто выливали керосин. Из «фонаря Куликовского» керосин не брали, это была особая дань уважения. Телеграмму доставили только на другое утро. По двору прошагал франтоватый околоточный. Он не стал стучать в дверь – звонка не было, – толкнул ее и в темных сенях стукнулся лбом о притолоку. Надо было пятак приложить, чтобы шишка на лбу была меньше, да не до того – мешала телеграмма, надо ее скорее сдать. Околоточный чиркнул спичкой, огляделся – нет ли умысла? Нет, постройка такая или дом осел. Если бы не царская телеграмма, околоточный сумел бы и виновного сыскать, и с виновного взыскать.
Не хотелось околоточному наклонять голову, и он решил присесть, входя. Вошел. Выпрямился. Прокричал:
– Александр Куликовский! Тебе телеграмма от царицы, получай, расписку дай – и на чай!
Куликовский вскочил, оглянулся. Околоточный оторопел: самое большое начальство не могло быть таким грозным. Околоточный пролепетал:
