Женщина в белом - Коллинз Уильям Уилки (онлайн книга без TXT) 📗
– Разрешите вам представиться, мистер Фэрли, – сказал он, – я приехал из Блекуотер-Парка и имею счастье и честь быть супругом мадам Фоско. Позвольте мне в первый и последний раз упомянуть об этом огромном преимуществе и умолять вас не относиться ко мне как к постороннему человеку. Прошу вас – не беспокойтесь! Молю вас – не шевелитесь!
– Вы очень любезны, – отвечал я. – Я хотел бы иметь достаточно сил, чтобы приподняться. Счастлив видеть вас в Лиммеридже. Прошу вас, садитесь.
– Боюсь, что вы очень страдаете сегодня, – сказал граф.
– Как обычно, – сказал я. – Я всего-навсего сплошной клубок нервов, я только выгляжу человеком.
– В свое время я изучил много наук, – заметил этот симпатичный человек. – Среди них – и сложнейший вопрос о нервах. Могу ли я внести некоторые предложения – наипростейшие и в то же время наиглубочайшие? Разрешите исправить освещение вашей комнаты?
– Конечно. Только будьте любезны, следите, чтобы свет не падал на меня.
Он подошел к окну. Какой контраст по сравнению с дорогой Мэриан! Какая внимательность, какая бесшумная походка!
– Свет, – сказал он очаровательно интимным тоном, так успокоительно действующим на всякого инвалида, – имеет первостепенное значение. Свет возбуждает, питает, сохраняет. Если бы вы были цветком, мистер Фэрли, вы тоже не могли бы обойтись без него. Следите за мной. Здесь, где сидите вы, я закрою ставни, чтобы свет не беспокоил вас. Там, где вы не сидите, я распахну ставни навстречу целительному солнцу. Впускайте свет в вашу комнату, даже если не переносите его на себе. Свет, сэр, заповедан нам благостным провидением. Вы исполняете заповеди провидения со своими поправками. Впускайте свет на таких же условиях.
Я счел все это весьма убедительным и заботливым. Он бесспорно понравился мне всей этой историей со светом. Да. Бесспорно.
– Я в смятении, мистер Фэрли, – сказал он, возвращаясь на место, – клянусь честью, мистер Фэрли, при виде вас я в смятении.
– Весьма сожалею, уверяю вас. Разрешите спросить: почему?
– Сэр, мог ли я войти в эту комнату (где находитесь вы, страдалец), увидеть вас окруженным великолепными произведениями искусства и не понять, что вы человек необычайно восприимчивый, человек обостренной чувствительности? Скажите, мог ли я?
Если бы у меня хватило сил приподняться, я бы поклонился ему. Но у меня не было сил, я мог только слабо улыбнуться в ответ. По существу, это было то же самое. Мы оба поняли друг друга.
– Прошу вас, следите за ходом моей мысли, – продолжал граф. – Будучи человеком утонченной чувствительности, я сижу здесь в присутствии другого человека утонченной чувствительности и сознаю ужасную необходимость ранить эту чувствительность некоторыми семейными происшествиями крайне меланхолического порядка. Каковы неизбежные последствия этого? Как я имел честь доложить вам, я в смятении!
Не в эту ли минуту я заподозрил, что он будет надоедать мне? Кажется, да.
– Неужели так необходимо упоминать об этих меланхолических происшествиях? – осведомился я. – Выражаясь нашим непритязательным английским языком, граф Фоско, неужели нельзя забыть о них?
Граф с ужасающей торжественностью вздохнул и покачал головой.
– Разве мне необходимо знать о них?
Он пожал плечами – первый иностранный жест, который он позволил себе с той минуты, как появился у меня в комнате, – и устремил на меня пренеприятный, пронизывающий взгляд. Мой инстинкт подсказал мне, что лучше закрыть глаза. Я подчинился своему инстинкту.
– Только, пожалуйста, осторожнее! – взмолился я. – Кто-нибудь умер?
– Умер! – вскричал граф с излишней иностранной горячностью. – Мистер Фэрли, ваше национальное самообладание ужасает меня. Ради создателя, что я такого сделал или сказал, чтобы вы могли предположить во мне вестника смерти?
– Тысяча извинений, – отвечал я. – Вы ничего не сделали и не сказали. Но в таких случаях я всегда заранее подготовляюсь к худшему. Это несколько смягчает удар, встречая его на полдороге, и так далее. Уверяю вас, мне невыразимо приятно слышать, что никто не умер. Кто-нибудь болен?
Я открыл глаза. Был ли он очень желтым, когда вошел, или сильно пожелтел за последние две-три минуты? Право, не знаю и не могу спросить Луи, ибо его в это время в комнате не было.
– Кто-нибудь болен? – повторил я, понимая, что мое национальное самообладание продолжает ужасать его.
– Да, мистер Фэрли, кто-то болен.
– Очень огорчен, уверяю вас. Кто из них?
– К моему глубокому прискорбию, мисс Голкомб. Вероятно, вы до некоторой степени были подготовлены к этому? Вероятно, когда вы увидели, что мисс Голкомб не приехала, как вы ей предлагали, и не написала вам ответного письма, вы, как любящий дядюшка, разволновались, не заболела ли она?
Несомненно, как любящий дядюшка, я испытывал такое грустное предчувствие в какой-то из этих дней, но в ту минуту я совершенно не мог припомнить, когда именно это было. Однако я отвечал утвердительно из справедливости к самому себе. Я был очень удивлен. Болеть было так нетипично для дорогой Мэриан. Я мог предположить только какой-нибудь несчастный случай, происшедший с нею. Необъезженная верховая лошадь, или падение с лестницы, или еще что-то в этом роде.
– Это серьезно? – спросил я.
– Серьезно? Без сомнения, – отвечал он. – Опасно? Надеюсь, что нет. К несчастью, мисс Голкомб попала под проливной дождь. Она сильно простудилась, а теперь состояние ее осложнилось сильнейшей лихорадкой.
При слове «лихорадка» я вспомнил, что наглая личность, которая разговаривала со мной, только что прибыла из Блекуотер-Парка! Я почувствовал, что падаю в обморок...
– Боже милосердный! – сказал я. – Это заразно?
– Пока нет, – отвечал он с отвратительным хладнокровием, – но, возможно, станет заразным. Когда я уезжал из Блекуотер-Парка, подобных удручающих осложнений еще не было. Я питаю глубочайший интерес к этому случаю, мистер Фэрли, и пытался помочь врачу, лечащему мисс Голкомб. Примите мои личные уверения: когда я наблюдал больную в последний раз, лихорадка была еще незаразной.
Принять его уверения! Я не принял бы его уверения ни за какие блага в мире! Я не поверил бы даже самой нерушимой из его клятв! Он был слишком желт, чтобы ему можно было поверить! Он выглядел, как вопиющая зараза, как воплощение заразы. Достаточно объемистый, чтобы быть носителем целой тонны тифозных бацилл, он мог покрыть весь ковер, по которому разгуливал, скарлатинозной горячкой! При крайней необходимости я удивительно быстро соображаю. Я мгновенно решил отвязаться от него.
– Будьте так добры, простите инвалида, – сказал я, – но длительные переговоры любого рода чрезвычайно утомляют меня. Разрешите узнать причину, по которой вы оказали мне честь вашим посещением?
Я горячо надеялся, что этот толстый намек выбьет его из колеи, сконфузит его, принудит к вежливым извинениям, короче – заставит его выйти вон из комнаты. Напротив! Мои слова только усадили его на стул. Он стал еще торжественнее, напыщеннее и болтливее. Он выставил вперед два страшных пальца и уставился на меня одним из своих пренеприятно проницательных взглядов. Что мне оставалось делать? Вообразите себе мое положение сами, прошу вас. Разве можно его описать? По-моему, нет!
– Причины моего визита, – неукротимо продолжал он, – перечислены на моих пальцах. Их две. Во-первых, я приехал с глубочайшим прискорбием подтвердить, что между сэром Персивалем и леди Глайд происходят печальные разногласия. Я ближайший друг сэра Персиваля. Я связан родственными узами с леди Глайд, так как женат на ее родной тетке. Я являюсь очевидцем всего, что произошло в Блекуотер-Парке. Благодаря всему этому я имею возможность говорить с полным правом, с уверенностью, с почтительным сожалением. Сэр, я ставлю вас в известность, как главу семьи леди Глайд, что мисс Голкомб не преувеличила ничего в своем письме к вам. Я утверждаю: мера, предложенная этой превосходной леди, – единственное, что избавит вас от ужасов публичного скандала. Временная разлука мужа и жены является мирным разрешением этого труднейшего вопроса. Разлучите их сейчас, и когда все причины для трений будут устранены, я, имеющий честь обращаться к вам, предприму шаги для того, чтобы образумить сэра Персиваля. Леди Глайд не виновата, леди Глайд оскорблена, но (следите внимательно за ходом моей мысли) именно поэтому – упоминаю об этом, сгорая от стыда! – она является источником раздражения для своего мужа, оставаясь под одной крышей с ним. Принять ее с полным правом и приличием может только ваш дом. Примите ее, прошу вас!
