Север и Юг - Гаскелл Элизабет (чтение книг txt) 📗
? Маргарет! ? сказал мистер Хейл наконец, с таким отчаянием в голосе, что девушка вздрогнула. ? Этот гобелен так необходимо закончить прямо сейчас? Я имею в виду, не могла бы ты оставить его и пойти в мой кабинет? Мне нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном для нас всех.
«Очень важном для нас всех». У мистера Леннокса не было возможности поговорить с ее отцом наедине после ее отказа, а что еще могло быть «очень важно»? Маргарет чувствовала вину и стыд из-за того, что, несмотря на свой возраст, оказалась не готова к замужеству, кроме того, она не знала, может ли отец быть недоволен тем, что она отвергла предложение мистера Леннокса. Но вскоре она поняла, что тема разговора едва ли имеет отношение к тому, что произошло недавно, и теперь терялась в догадках, почему отец желал поговорить с ней. Он поставил для нее стул рядом со своим, помешал угли в камине, снял нагар со свечей, вздохнул пару раз прежде, чем смог решиться произнести то, что неизбежно должно было оказаться ударом для нее:
? Маргарет! Я собираюсь уехать из Хелстона.
? Уехать из Хелстона, папа?! Но почему?
Мистер Хейл не отвечал минуту или две. Он нервно и в замешательстве перебирал бумаги на столе, открывал рот несколько раз, но закрывал его снова, не найдя смелости проронить слово. Маргарет не могла вынести этого ожидания, которое больше взволновало отца, чем ее саму.
? Но почему, дорогой папа? Скажи же мне!
Он бросил в ее сторону быстрый взгляд, а затем ответил медленно с вынужденным спокойствием:
? Потому что я не могу больше быть священником англиканской церкви.
Маргарет полагала, что ее отец, наконец, получил продвижение по службе, которого так желала ее мать. Что-то заставило его оставить прекрасный, любимый Хелстон и, возможно, заставляет ехать и жить в одном из величавых и тихих особняков, которые Маргарет видела время от времени неподалеку от кафедральных соборов. Такие места невольно внушали почтение и трепет, но если ехать туда, нужно покинуть Хелстон навсегда, что было бы печально и даже мучительно. Но последняя фраза мистера Хейла шокировала ее. Что он имел в виду? Все было намного хуже, потому что было так таинственно. Выражение жалобного страдания на его лице, голос ? почти умоляющий о милосердном и добром приговоре ? все это вызвало у нее внезапную дурноту. Мог ли он быть вовлечен в то, что сделал Фредерик? Фредерик был вне закона. Неужели ее отец из-за естественной любви к своему сыну, потворствовал любому…
? О! Что это? Говори, папа! Скажи мне все! Почему ты не можешь больше быть священником? Конечно, если епископу рассказали все, что мы знаем о Фредерике, и тяжелое, несправедливое…
? Это не имеет отношения к Фредерику. Епископ не смог бы ничего с этим поделать. Это из-за меня. Маргарет, я расскажу тебе об этом. Я отвечу на все твои вопросы сейчас, но после сегодняшнего вечера мы больше не будем об этом говорить. Я могу столкнуться с последствиями моих мучительных сомнений, но для меня слишком тяжело говорить о том, что послужило причиной моих страданий.
? Сомнения, папа! Сомнения в религии? ? спросила Маргарет, потрясенная больше, чем раньше.
? Нет, не сомнения в религии, ничего подобного.
Он замолчал. Маргарет вздохнула, как будто стояла на грани какого-то нового ужаса. Он начал снова, говоря быстро, чтобы покончить с мучительным признанием:
? Ты не смогла бы понять, даже если бы я рассказал тебе о том, как год за годом меня тревожила мысль, имею ли я право оставаться священником, о моих попытках подавить свои тлеющие сомнения авторитетом церкви. О, Маргарет, как я люблю святую церковь, от которой я должен отгородиться!
Он не мог продолжить минуту или две. Маргарет не могла ничего ответить. Ей все казалось таким же ужасно таинственным, как если бы отец стал мусульманином.
? Я сегодня прочел о двух тысячах человек, что были изгнаны из своих церквей, ? продолжил мистер Хейл, слабо улыбнувшись, ? пытался украсть немного их храбрости, но это бесполезно, бесполезно, я не могу не чувствовать это.
? Но, папа, ты хорошо все обдумал? О! Это кажется таким ужасным, таким шокирующим, ? сказала Маргарет, внезапно расплакавшись. Единственное крепкое основание ее дома, ее образа любимого отца, казалось, шатается и покачивается. Что она могла сказать? Что могла сделать? Ее расстроенный вид заставил мистера Хейла самого собраться с силами, чтобы попытаться успокоить ее. Он подавил сухие удушливые рыдания, идущие из сердца, подошел к книжному шкафу, взял томик, который читал довольно часто в последнее время, и который дал ему силу вступить на путь, который он уже начал.
? Послушай, дорогая Маргарет, ? сказал он, обхватив ее одной рукой за талию. Она схватила его руку и крепко сжала ее, но не могла поднять голову, ни в действительности понять, что он читает, — так велико было ее внутреннее волнение.
? Это слова одного из священников сельского прихода, такого, как я. Они написаны мистером Олдфилдом, священником Карсингтона в Дербишире сто шестьдесят лет назад или больше. Его испытания закончились. Он вел честную борьбу, ? последние два предложения он произнес тихо, будто для себя. Потом стал читать громко:
? Когда вы не можете больше продолжать свою работу, не унижая Бога, не сомневаясь в религии, не греша против чести, не раня совесть, не разрушая свой мир, не рискуя потерять свое спасение — словом, когда условия, в которых вы должны продолжать (если вы будете продолжать) свои обязанности, грешны и неоправданны словом Бога, вы можете, да, вы должны верить, что Бог предназначил ваше молчание, ваше отрешение и уход в сторону для вящей Своей славы и торжества слова Евангелия. Когда Бог не желает использовать вас одним образом, Он будет использовать вас по-иному. Душа, что желает служить Ему и почитать Его, никогда не упустит возможность сделать это; к тому же, вы не должны ограничивать себя заветом Израилевым, думая, что у Него есть только один путь, которым вы можете его прославлять. Он может принять ваше молчание так же, как и молитвы; ваш уход так же, как и ваш труд. Прославлять Бога без притворства ? есть великая служба и исполнение тяжелейшего долга, что простит наименьший грех, хотя этот грех учит нас и дает нам возможность выполнить этот долг. Не будет тебе благодарности, о, душа моя! если ты примкнешь к извращающим Слово Божье, к дающим ложные обеты, и будешь притворяться, что можешь еще быть священником.
Пока он читал это и намекал на нечто большее — то, что нельзя было выразить словами; он принял решение для себя и чувствовал, что может быть храбрым и твердым в своих поступках, веря, что он прав. Но, замолчав, он услышал глухие судорожные рыдания Маргарет, и его смелость отступила перед острым чувством жалости.
? Маргарет, дорогая! ? сказал он, подходя к ней ближе, ? подумай о первых мучениках, подумай о тысячах страдавших.
? Но, отец, ? сказала она, внезапно поднимая покрасневшее, залитое слезами лицо, ? первые мученики страдали за правду, тогда как ты… О! дорогой, дорогой папа!
? Я страдаю во имя совести, мое дитя, ? сказал он с трепетным достоинством, которое происходило от острой чувствительности его характера.? Я должен делать то, что велит мне моя совесть. Я долго мирился с самобичеванием, которое пробудило бы любой ум, менее вялый и трусливый, чем мой.? Он потряс головой, продолжив: ? Твоя бедная мать так желала перемен, но ее желания оказались подобны содомским яблокам, они привели меня к этому трудному решению, за которое я должен быть и, надеюсь, буду, благодарен. Уже почти месяц, как епископ предложил мне другую должность. Если бы я принял ее, мне нужно было бы составить новое заявление о согласии с правилами богослужения в моем приходе. Маргарет, я пытался сделать это. Я пытался удовольствоваться простым отказом от повышения, тихо оставаясь здесь, заглушая голос моей совести. Да простит меня Бог!
Он встал и заходил туда-сюда по комнате, жестоко порицая себя, но Маргарет его почти не слышала. Наконец он сказал:
