Пещера смерти в дремучем лесу(Два готических романа) - Берджес Мэри Анн (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью txt) 📗
На одном из углов стены построена была четвероугольная башня, коея окна ударялись в лес. Родольф проходил мимо, как некоторый голос поражает его слух. Он смотрит, и в одном отворенном окне различает двух женщин, которые были в комнате, но сидели к нему спинами. Влекомый любопытством, от которого не мог отказаться, он приближается и может уже слышать, что та, которая говорила, старалась утешать другую, которая была вся в слезах; а чтобы обязать ее прекратить течение слез ее, она говорила ей все сии рассуждения, столь слабые против истинной печали.
— Позволь мне плакать, — отвечал наконец прелестный голос: это был Констанциин; сердце кавалера узнало вдруг пленительный звук.
— Для того только, — продолжала она, — чтоб плакать свободно, просила я с таким усилием позволения удалиться сюда…
— Но, сударыня, я никогда не видала вас еще предававшеюся в печаль столь сильную, как ту, которая теперь вас обременяет.
— Может быть, это последние минуты, в кои позволено мне будет в нее предаваться, — отвечала Констанция. — Грудь моя до сего дня была весьма успокоена надеждою, что я могла бы наконец преклонить сердце отца моего, и получить по крайней мере более отсрочки, дабы отдалить эпоху брака, коего страшусь более самой смерти; но теперь вся надежда исчезла.
— Но если сие соединение ужасно для вас, на что же ему подвергаться?
— Ах! Леонора, — вскричала Констанция, — можешь ли ты делать мне столь жестокий вопрос? Не делала ли я уже, дабы избегнуть сего ужасного союза, все, что скромность моего пола могла позволить? Есть ли какой способ, который печаль моя не употребила б в дело, чтобы отвратить отца моего от сего злосчастного намерения? Не приводили ли мои неутомимые просьбы часто его в гнев? Какой другой плод получила я, кроме того, что поступали со мною, несколько тому месяцев, с суровостию, которую не воображала я, чтоб могла пережить? Ты знаешь, сколь отец мой мало тронут моими слезами. Если теперь получила я малое снисхождение, дабы избегнуть глаз барона, то в том не должна я сожалению, которое мучения мои внушили, но боязни, чтоб мое необоримое отвращение к сему браку не оказывалось чрезмерно пред глазами барона. Впрочем, он не может того не знать; ибо я помню, что, собрав некогда всю мою смелость и силу, я ему сделала точное признание, надеясь, что в рассуждении его малой чувствительности, он первый отказался б от руки, за которой сердце не могло следовать; но я приметила из его характера весьма снисходительное мнение. Первое действие, которое произвело мое простодушие, было то, чтоб обязать его к скорейшему понуждению заключения брака, в страхе, чтоб время не подало мне какого-либо случая от него избегнуть.
— Я утверждаюсь в мысли, сударыня, — возразила Леонора, — что вы можете еще найти к тому способы. Вы не в глазах. Для чего не возьмете намерения уйти из замка?
— Ах! куда уйти? — отвечала Констанция. — Ежели б какое-нибудь убежище отверсто было для меня, будь уверена, что все шаги мои были бы подсматриваны. Но я не имею друга, который мог бы меня защищать и которому я могла б себя вверить. Если бы я сыскала убежище в каком-нибудь монастыре, барон Дорнгейм не замедлил бы оный открыть и из него меня исторгнуть. Ты знаешь всю обширность его власти. Коликим бы опасностям, еще ужаснее, нежели самая смерть, побег меня подвергнул! Слабая и без защиты девица может ли подумать без трепета ввергнуться в глубокую мрачность сего пространного леса?
— Прошу вас, сударыня, простить вольность, которую предпринимаю вопросить ваше сердце. Живейшее участие беру я в ваших несчастиях, которое одно внушает в меня подобные вопросы, и моя привязанность вам столько известна, что вы не можете их приписать к дерзкому любопытству.
Барон Дорнгейм, это правда, не такой человек, который мог бы привесть вас в чувствительность; однако простите, ежели я осмеливаюсь думать, что, будучи подвластны так, как вы всегда таковой были, приказаниям вашего батюшки, — вы не могли б никогда решиться изъявлять ему с толикою твердостию вашей противности в послушании ему, если б ваше отвращение к замужеству, которое вам предлагают, не имело сильнейших побудительных причин, кроме вашего омерзения к барону. Хотя он гораздо старее вас, — особа его не имеет, однако ж, ничего неприятного, вид его благороден, — я слыхала от вас, что разговор его привлекателен. Что же касается до его характера, вы судите, конечно, справедливо, в рассуждении поступка не столь благородного, который он вам оказал; но вы имели равное отвращение к сему браку, когда знали токмо барона по преимуществу, отдаваемому в разговорах вашим батюшкою, который старался преклонить вас на его сторону.
Итак, государыня, позвольте мне, чтоб я открыла вам здесь сокровенные мои мысли. Я давно уже догадываюсь, что если б любовь ваша не обещана была кому другому, барон Дорнгейм легче мог бы получить вашу руку. Посему осмеливаюсь вас просить удостоить меня вашею доверенностию; верность моя вам докажет, что я была не недостойна сей благосклонности. Открыв ваше сердце мне, вы почувствуете облегчение и весьма усладительное утешение; а может быть, подадите мне случай оказать вам важную услугу.
Леонора перестала говорить, а Констанция, пребывая несколько минут в молчании, наконец начала говорить.
— Ежели я, — сказала она, — сокрывала до сего времени в моем сердце такую тайну, — вот минута к ее открытию.
— Так, сударыня, — отвечала Леонора, — вот единая минута; другой, может быть, вам не позволят.
— Твоя правда, — сказала Констанция, заливаясь слезами. — Послезавтра… Небо! какая ужасная мысль! Послезавтра будет уже преступлением думать, что когда-либо я его видала.
— Итак, я весьма предузнавала, — вскричала Леонора; — но поелику, сударыня, вы благоволили дать мне сию первую доверенность, не могу ли же вас спросить, кто таков тот счастливый смертный, который соделал в вашем сердце столь глубокое впечатление?
— А какая тебе нужда его знать? — отвечала Констанция. — Я не могу… Уста мои не осмеливаются произнесть его имени.
— Позвольте мне самой, сударыня, — сказала служанка, — его наименовать.
— Этого совсем тебе невозможно, — возразила Констанция.
— Была, однако ж, такая минута, в которую, думаю, я его открыла.
— О небо! — вскричала Констанция. — Не изменила ли я сама себе? Разве вырвалось от меня какое неразумное слово?
— Нет, сударыня! — отвечала Леонора. — Ваши уста вам не изменили, но глаза ваши не были вам верны. Последний раз, как Фридерик был здесь, вы смотрели на него с живостию… с участием…
— Возможно ли, чтоб меня приметили? — возопила Констанция. — Ах! Леонора! осмеливалась ли я когда говорить с Фридериком? Могла ли я когда сделать ему вопрос? Некогда собралась я со всеми своими силами, — но повстречалась с глазами отца моего, и я осталась в безмолвии, в страхе, чтоб не подать ему некоторого подозрения. Мне казалось, что, если б я могла особливо говорить с Фридериком…
Родольф затрепетал, и бледность отчаяния покрыла лицо его.
— Нетрудно сыскать случая с ним говорить, — отвечала Леонора, — он часто будет являться.
— Так, в Дорнгеймов замок, — сказала Констанция с движением нетерпеливости, — но тогда будет уже весьма поздно. Я не могу, это правда, дать руки моей барону; но если бы когда я и могла решится на сие, то было б не тогда, когда душа моя занята мыслями о другом человеке. Ах, если бы могла я узнать только, жив ли он еще!
— Кто, сударыня? — сказала Леонора. — О ком вы говорите?
— Приметила ли ты шлем, который был сегодня на Фридерике? — сказала Констанция.
— Так, сударыня, не тот ли шлем, на котором вместо кисти дракон с распростертыми крыльями? — спросила Леонора.
— Я желала б… мне нужно знать, откуда достался ему сей шлем, — присовокупила Констанция.
— Почему же, сударыня, может это вас столько занимать? — сказала служанка.
Родольф затрепетал гораздо еще сильнее прежнего.
— Если я не обманываюсь, — сказала Констанция, — сей шлем принадлежал другому.