Наставники. Коридоры власти (Романы) - Сноу Чарльз Перси (бесплатные полные книги .TXT) 📗
— Неужели вы думаете, что мы судим о людях по их должностям? — продолжал я. — Неужели не понимаете, что Калверту и мне безразлично, называют вас ректором или нет?
— Именно это я и хотел от вас услышать, — откровенно признался Джего. Он, по всей вероятности, старательно растравлял свою рану. Ему рисовались картины его будущих унижений — он представлял себе свой позор со сладострастием человека, качающего больной зуб. Еще бы! — ведь его должность отдадут теперь Кроуфорду.
Его должность — он верил в это с наивной беззащитностью ребенка. Его титул достанется Кроуфорду, и ему придется слушать, как мы называем Кроуфорда ректором. Он не забывал об этом ни на секунду. Кроуфорд — вместо него — будет председательствовать на официальных собраниях, Кроуфорд займет его место в трапезной… Ну мог ли он это вынести? Мог ли обедать за одним столом с узурпатором?
А встречи со знакомыми на улицах? Через неделю эту новость узнают все его университетские коллеги. Он уже слышал, как они говорят ему — с затаенной издевкой, с безжалостным сочувствием: «Я очень удивился, коллега. У меня не было сомнений, что выберут именно вас». Кое-кто прочитает объявление в газете. Добро бы он надеялся молча! Нет, он не раз проговаривался о своих надеждах. А молва припишет ему и то, чего он никогда не говорил, — со временем эта история украсится пикантными подробностями, обрастет ехидными домыслами. Ну да, это случилось в тот год, когда избрали Кроуфорда, — Джего считал, что ректорство ему обеспечено, и уже заказал мебель для Резиденции, а Кристл опомнился по дороге в церковь и рассказывал потом, что чуть не совершил самую идиотскую в своей жизни ошибку.
Вот как о нем будут вспоминать. И весьма вероятно, что только так: высокой должности он теперь уже никогда не добьется, детей у него нет, выдающихся научных работ тоже…
Время шло, через каждые пятнадцать минут звучали куранты, а Джего, томимый стыдом и отчаянием, неподвижно сидел у камина и глядел в огонь. Он мучился, как юноша, переживающий первую душевную травму, потому что был по-юношески беззащитен перед жизнью.
Когда ранена гордость, человек терзается острее, чем от душевных ран, думал я, сидя рядом с Джего у камина и не умея облегчить его страданий. Но уязвленную гордость время излечивает бесследно, а душевные муки могут ввергнуть человека в пучину отчаяния, из которой ему уже не выбраться таким же, каким он был раньше. Я видел, что Джего именно отчаялся — ни гордость, ни рассудок спасти его не могли.
Сейчас его пугали встречи со знакомыми — но такие раны легко исцеляет время. Легко и бесследно. А вот душевная рана, даже зарубцевавшись, делает человека немного иным и, как правило, обедняет его чувства. В бурном море повседневных житейских забот Джего и раньше вел себя не очень-то уверенно — ему было трудно отстаивать свое место под солнцем среди грубоватых, но по-житейски мудрых людей, среди таких людей он всегда начинал сомневаться в своих силах. Эта неуверенность определяла почти все его поступки, именно из-за нее он не смог добиться известности, которой он, как ему казалось, заслуживал. Очень медленно, с большим трудом обретал он уверенность в своих силах. И все же добился уважения людей — к пятидесяти годам он почти поверил в это. Нынешние выборы стали для него глубоко символичными. Он словно одержимый жаждал победы — избрав его руководителем, коллеги признали бы, что он лучший среди них. Когда Кристл с Брауном предложили ему баллотироваться в ректоры, он вдруг ощутил небывалый прилив уверенности и решил, что это только начало его блестящей карьеры. Он заранее торжествовал.
В нем проснулось честолюбие, и вскоре он люто возненавидел продиктованный честолюбием путь, потому что разочарования, тревоги и унижения возрождали его неуверенность в своих силах. Но ему помогали держаться мысли об его приверженцах и о той высокой должности, которую они для него завоюют. Партией его приверженцев руководили Кристл и Браун — вот что очень подбадривало его и помогало преодолевать внутренние сомнения. Ему не нравился Кристл, у них не было ничего общего, и все же Кристл боролся за его победу — значит, он внушал уважение даже чуждым ему людям! Джего возмущали повадки Кристла, он считал его грубым и примитивным политическим дельцом, однако, даже возмущаясь, он с радостью думал: «Этот человек верит в меня! Этот практичный и ловкий делец хочет, чтобы я стал руководителем колледжа. Если уж даже такие люди верят в мои силы, то почему же я-то должен сомневаться?»
И вот сегодня Кристл отнял у Джего недавно обретенную уверенность. Сможет ли он снова уверовать в свои силы? Теперь ему будет гораздо труднее, чем год назад, когда его увлекло честолюбие и он не раздумывая вступил в борьбу.
Мы молча сидели у камина до одиннадцати часов. В одиннадцать, сразу после того, как отзвонили куранты, Джего опять заговорил о своей жене — в первый раз он вспомнил про нее еще у Брауна.
— А дома меня ждет Элис, — проговорил он. — Мне предстоит обрушить на нее это горестное известие. Я всю жизнь старался не огорчать ее. И вот заставляю глубоко, невыносимо страдать.
— Вы думаете, она не поняла, что стряслась какая-то беда?
— Если и поняла, то ей не будет от этого легче — когда она узнает правду.
— Она выдержит, — сказал я. — Именно потому, что страдать ее заставите вы.
— Это еще страшней.
— Для вас. Но не для нее.
— Если бы беда пришла со стороны, — сказал Джего, — я не стал бы волноваться. Элис всегда необычайно стойко переносила любые невзгоды. Если б колледж сегодня закрылся, а у нас не было бы никаких сбережений, я не задумываясь сказал бы ей об этом, и она ничуть бы не испугалась. Но тут все гораздо хуже.
Я не спросил его — почему.
— Неужели вы не понимаете, — воскликнул он, — что она обвинит во всем себя?
— Ей надо объяснить, что она тут ни при чем, — сказал я. — Мы с Роем растолкуем ей, как было дело.
— Она вам не поверит. Ни одному из вас. — Джего помолчал. — Она и мне, наверно, не поверит.
— Но попытаться-то все-таки стоит, правда?
— Вряд ли кто-нибудь сможет ее переубедить, — вздохнув, сказал Джего. — Обычно она мне верит… пока я не заговариваю о ней самой. Она так и не обрела душевного спокойствия. Может быть, мне нельзя было на ней жениться. Не знаю. Я надеялся дать ей счастье — и не сумел.
— Я понимаю, о чем вы говорите.
— Да, вы-то наверняка меня понимаете, — сказал Джего, и мягкая улыбка стерла на миг маску страданий с его лица.
— А по-моему, ни с кем другим она не обрела бы такого полного счастья, как с вами.
— Я провел с ней самые трудные часы в ее жизни, — сказал он. И с отчаянием добавил: — До сих пор мне удавалось не огорчать ее! Господи, да будь я самым жестоким человеком на свете, я не смог бы ранить ее больней! Я не вынесу этой пытки, не смогу смотреть ей в глаза. Она будет тяжко мучиться, а чем я ее утешу?
Он сидел, подперев подбородок ладонями, и смотрел в огонь. Прошло минут десять. Потом, словно паузы не было, он сказал:
— Да, если б не она, я перенес бы свое поражение гораздо спокойней.
Глава сорок пятая
ВЫБОРЫ
В день выборов я проснулся еще до рассвета. У главного входа слышался стук открываемой и закрываемой двери, во дворике раздавались приглушенные голоса, позвякивали ключи — было шесть часов утра, в это время на работу приходят слуги. Заснуть мне больше не удалось, хотя накануне я лег довольно поздно, потому что пересказывал Рою последние новости. Слуги разошлись, во дворике за моим окном стало тихо, и вскоре по краям жалюзи пролегли светло-серые полоски — начинался рассвет. В комнате постепенно становилось все светлей, а я лежал без сна, слушая равнодушно-бодрый звон курантов, и меня грызла тревога… но тревожиться-то было не о чем, потому что никаких надежд у нас уже не осталось.
Рассвет разгорался; во дворике то и дело слышались шаги — уже не только слуг: я узнал твердую и стремительную походку Кристла. Почему он явился так рано?.. В общем, я искренне обрадовался, когда в комнату на цыпочках вошел Бидвелл. После обычного утреннего приветствия он спросил:
