Знак беды - Быков Василь Владимирович (е книги .TXT) 📗
— Вдвоем. И деток двое. Сынок в школу пошел, а дочушка вот прихворала, кашляет.
Феня и впрямь закашляла в запечье, в хате все смолкли, прислушались. Тот, что сидел у стола, за все время не шевельнулся даже, только на Фенечкин кашель повел черною бровью и взглянул на занавеску-дерюжку возле печи.
— Погодка такая, что простудиться недолго, — сказал его товарищ от грубки. Он снова раскрыл дверцу и тонкой ольховой палкой стал шевелить в грубке, перекладывая дрова по-своему.
— Правда ж, — легко подхватила Степанида. — Обувка, знаете, разбитая, валеночек нет, в порванных гамашиках бегает, застудила ноги, теперь вот второй день жар, кашляет.
— Нелегко дается наука крестьянским детям, — со вздохом заметил от грубки гость и повернул бритое, с крепким подбородком лицо к столу. — А вот же учатся. Что значит тяга к знаниям, к свету.
Петрок подумал, что, наверно, теперь и этот старший по возрасту, а может, и по должности что-то скажет, но тот не сказал ничего, все молча сидел за столом, поглядывая на грубку. На его лице лежал отпечаток усталой задумчивости, какой-то глубокой озабоченности. Казалось, мысли и внимание его витали далеко отсюда.
— Ничего, тетка, — бодрее сказал тот, от грубки. — Выполним пятилетку — будет обувь и многое другое. Веселее будет. А пока надо работать.
— Так мы же работаем. Стараемся. Не покладая рук. За панами так не работали.
— Ну, тогда на панов, а теперь на себя. На свое государство рабочих и крестьян.
— Правда ж. И государство не обижает, вон МТС сколько работы переворачивает, считай, половину пахоты делает, и другое что. Если б вот только порядка побольше.
— А это уж от вас зависит, — твердо сказал гость. — От всех вместе и от каждого в отдельности.
— Что ж мы, не понимаем? Да вот только одеться не во что. Раньше так лен был, но теперь весь лен сдаем, а себе ничего. Чтобы хоть ситца какого детям на сорочки, — начала жаловаться Степанида, наверно, уже поняв, что перед ней начальство. Петроку это не понравилось: ну зачем она? Только в хату чужие, начальство или нет, а она уже со своими заботами. Не даст людям обогреться. Он почтительно стоял у порога, думая, что пришедшие сами что-то объяснят, лезть к ним с вопросами, наверно, сейчас не годится.
Но Степанида, по-видимому, совсем осмелела, разговорилась и уже жаловалась, что до сих пор не уплачено людям за сданную по заготовкам шерсть. Уже третий раз Смык обещает, назначает сроки, а денег все нет. Петрок снова поморщился от неловкости — люди посторонние, может, из Полоцка или даже из Витебска, откуда им знать здешние порядки, какого-то там Смыка, уполномоченного по заготовкам. Лысый возле стола сидел неподвижно, дремотно прикрыв глаза, видно, отогреваясь в хате. Но, оказалось, слушал и слышал все, что говорила Степанида, а когда та сказала про деньги, открыл глаза и тихо сказал тому, что сидел у грубки:
— Запишите.
Мужчина расстегнул портфель и в синей небольшой тетрадке написал несколько слов.
— И это… Под лен дают самую неудобицу, суглинок, говорят, вырастает, а какой там рост, как засушит, обеими руками не выдернешь, и низенький, реденький, на третий номер, не больше…
«Ну, уже погнала! — почти со злостью подумал Петрок. — Уж завелась…»
Гости, однако, слушали, и вроде со вниманием даже, не перебивая. Лысый, открыв глаза, поглядывал на нее будто бы и без усталости, в упор, хотя и молчал. А тот, в кожанке, только один раз перебил, спросив, как называется колхоз, и уже сам, без напоминания что-то пометил в тетрадке. Наверно, почувствовав их расположение, Степанида наговорила многое из своих обид на порядки в колхозе, в районе и наконец вспомнила о завтраке.
— Может, сварить картошечки, если не ели, со шкваркой?
Лысый возле стола, стряхнув с себя неподвижность, решительно сказал «нет» и повернул голову к военному в шинели.
— Поглядите там…
Тот быстренько выскочил в сени, а сидевший у грубки раскрыл дверцу, из которой пахнуло умеренным теплом — дрова все-таки разгорались.
— Ну видишь? По-сибирски веселее пошло! — бодро заметил гость.
В это время в запечье снова закашляла Феня, Степанида подалась за дерюжку, а лысый возле стола озабоченно, тяжело вздохнул. Когда она вскоре вышла оттуда, успокоив дочку, тот, что был в кожанке, встал со скамейки и, казалось, отгородил полхаты своей широкой спиной.
— Надо лечить ребенка. Доктора привозили?
— Да где по такой метели! Может, сама как поправится. Вот молока нет, корова запустилась, а дочка больше не ест ничего, — пожаловалась Степанида.
— Это плохо. Меду надо купить.
— Гм, кабы было на что. А то вон по страховке недоимки еще не выплатили…
Сильно притопнув в сенях, вошел военный и что-то сказал. Тот, что сидел возле стола, сразу поднялся, начал застегивать на крючок воротник пальто, но тут же остановился, расстегнул пуговицы. Петроку не было видно, что он достает из кармана, другой, в кожанке, как раз заслонил его, но вскоре он догадался. Степанида неуверенно проговорила:
— Нет-нет! Что вы, не надо, — но тут же дрогнувшим голосом начала благодарить: — Спасибочко вам, если так…
— Дочке на молоко и лекарство, — тихо сказал старший.
На его лысой голове уже сидела высокая каракулевая шапка, он запахнул пальто и направился к двери. Петрок отступил в сторону, в самый кочережник и готов был провалиться сквозь землю от стыда. Зачем она взяла? Как нищенка — от незнакомых да еще начальства, хотя бы и на лекарство ребенку, но разве это красиво?
— Спасибо вам. А как же отдать? Хотя знать бы кому? — растерянно проговорила Степанида, идя следом.
— Отдавать необязательно, — твердо сказал мужчина в шапке.
— Так ведь долг.
— Небольшой долг.
— Знать бы, откуда вы.
Тот, в пальто, уже выходил в сени, за ним вплотную держался другой, что был в кожанке. Военный, пропустив обоих вперед, украдкой оглянулся и тихо шепнул Степаниде:
— Из Минска. Товарищ Червяков.
На несколько секунд Степанида будто остолбенела с зажатым в кулаке червонцем, а Петрок ощутил внезапную слабость в теле: ну и упорола жена! У кого напросилась на милостыню! Это же сам руководитель республики. А она про лен, про деньги… Но гости выходили из сеней, и, хоть было страшно неловко, он должен был их проводить.
