Легенда об Уленшпигеле (с иллюстрациями) - Де Костер Шарль Теодор Анри (лучшие книги онлайн txt) 📗
— Эй, мечтатель, — крикнула она, — что ты там делаешь под деревом?
— Мечтаю о женщине, которая укрыла бы меня под своей юбкой от града.
— Нашлась, — сказала женщина, — вставай!
Уленшпигель встал и подошёл к ней, но Ламме закричал:
— Что же ты, опять меня одного оставишь?
— Ну да, — ответил Уленшпигель, — отправляйся в трактир, съешь одну или две бараньих лопатки, выпей двенадцать кружек пива, завались спать — скука пройдёт.
— Так и сделаю, — сказал Ламме.
Уленшпигель приблизился к женщине.
— Ты возьми мою юбку с одной стороны, а я возьму с другой, так рядом и побежим.
— Зачем же бежать? — спросил Уленшпигель.
— Потому что я убегаю из города: явился профос Спелле с двумя сыщиками и поклялся высечь всех гулящих девушек, которые не уплатят ему по пяти флоринов. Вот я и бегу; беги и ты со мной и оставайся подле меня, чтобы за меня заступиться.
— Ламме, — крикнул Уленшпигель, — Спелле в Мэлестее! Беги в Дестельберг, в «Звезду волхвов».
И Ламме вскочил в ужасе, обхватил свой живот обеими руками и бросился бежать.
— Куда бежит этот толстый заяц? — спросила девушка.
— В нору, где я его потом найду.
— Бежим, — сказала она и топнула ногой, словно нетерпеливая кобылка.
— Я бы предпочёл остаться добродетельным и не бежать.
— Что это значит? — спросила она.
— Этот толстый заяц, — ответил Уленшпигель, — требует, чтоб я отказался от доброго вина, пива и от свежей кожи красивых женщин.
Девушка бросила на него недовольный взгляд.
— У тебя одышка, — сказала она, — тебе надо отдохнуть.
— Отдохнуть, — ответил Уленшпигель, — но я не вижу приюта.
— Твоя добродетель будет тебе убежищем.
— Я предпочёл бы твою юбку.
— Моя юбка недостойна быть покровом святого, каким ты хочешь стать. Сбрось её, я побегу одна.
— Разве ты не знаешь, что собака на четырёх лапах бежит быстрее, чем человек на двух? Потому и мы в четыре ноги понесёмся быстрее.
— Для столь высокой добродетели ты говоришь довольно свободно.
— Конечно, — ответил он.
— Мне же всегда, — сказала она, — добродетель представлялась скучной, вялой, холодной маской для прикрытия брюзгливого лица или плащом для бескровного тела. Мне больше по душе те, у кого в груди ярким, всё обжигающим пламенем горит пылкая мужественность, возбуждающая нас к достойным и сладостным подвигам.
— Такими словами прекрасная дьяволица соблазняла преславного святого Антония, — отвечал Уленшпигель.
В двадцати шагах впереди показалась корчма.
— Ты говорила хорошо, а теперь надо хорошенько выпить, — сказал Уленшпигел.
— Мой язык совершенно свеж, — ответила она.
Они вошли. На сундуке дремал громадный жбан, называемый людьми «брюханом» за огромное брюхо.
— Видишь этот флорин? — сказал Уленшпигель хозяину.
— Вижу, — ответил тот.
— Сколько патаров отсосёшь ты из него, чтобы наполнить этот брюхан «двойным» пивом?
— «Negen mannekens» (девять человечков) — и мы в расчёте, — сказал хозяин.
— То есть шесть фландрских грошей, — стало быть, два лишних. Ну, куда ни шло — наливай!
И Уленшпигель налил девушке полный стакан, потом гордо встал, приподнял жбан и, запрокинув голову, вылил его себе в глотку до дна. Это звучало как водопад.
Девушка изумлённо спросила:
— Как ты можешь вместить в твоём тощем теле такую махину?
Не отвечая ей, Уленшпигель обратился к хозяину:
— Подай хлеба и ветчинки и ещё один «брюхан». Закусим и выпьем.
Так и было сделано.
В то время как девушка справлялась с кожицей окорока, Уленшпигель обнял её так нежно, что она почувствовала себя сразу растроганной, восхищённой и покорной.
И спросила его:
— Почему это, сударь, ваша добродетель вдруг сменилась неутолимой жаждой, волчьим голодом и этой любовной отвагой?
— Видишь ли, — ответил Уленшпигель, — так как я грешил на сотни ладов, то я, как ты знаешь, поклялся покаяться. Покаяние длилось ровно один час. Когда во время этого часа я подумал о моей дальнейшей жизни, я увидел, что питаться я должен скудно, одним хлебом, пить только воду, — а это освежает очень плохо, любви же должен избегать; значит, не смей ни шевельнуться, ни чихнуть из страха совершить что-нибудь дурное; все будут избегать меня, все будут бояться; точно прокажённый, буду я жить, хмурый, как собака, потерявшая хозяина, и после пятидесяти лет этого непрестанного мученичества я издохну в нищете и таким образом в тоске закончу мою жизнь. Поэтому я решил, что срок смирения и покаяния уже прошёл; значит, поцелуй меня, моя милая, и бежим вдвоём из чистилища.
— Ах, — сказала она, охотно повинуясь ему, — что за чудная вывеска — выставленная на шесте добродетель!
И бежало время в любовных забавах; но, в конце концов, надо было подняться и уходить, так как девушка всё боялась, что среди этих радостей вдруг появится профос Спелле с его сыщиками.
— Ну, подбери юбку, — сказал Уленшпигель.
И быстро, как пара оленей, помчались они в Дестельберг и застали Ламме в «Звезде трёх волхвов» за едой.
XXXI
Уленшпигель часто виделся в Генте с Яковом Сколапом, Ливеном Сметом и Яном де Вульфсхагером, которые делились с ним известиями об удачах и неудачах Молчаливого.
И всякий раз, когда Уленшпигель возвращался в Дестельберг, Ламме спрашивал его:
— Что ты принёс? Счастье или несчастье?
— Ах, — рассказывал Уленшпигель, — принц, его брат Людвиг, прочие вожди и французы решили двинуться дальше во Францию, на соединение с принцем Конде [160]. Так они спасли бы бедную землю бельгийскую и свободу совести. Но господь не захотел этого. Немецкие рейтары и ландскнехты отказались итти дальше и заявили, что присягали воевать с герцогом Альбой, а не с Францией. Тщетно Оранский заклинал их исполнить свой долг. Ему пришлось отвезти наёмников через Шампань и Лотарингию в Страсбург, откуда они вернулись в Германию. Это внезапное и упорное сопротивление меняло всё: король французский, вопреки договору с принцем, отказался дать условленные деньги; королева английская обещала принцу прислать помощь, надеясь, что он отвоюет Кале с округой; её письма перехватили, передали кардиналу лотарингскому, а тот от имени принца ответил ей отказом.
...Точно привидение при крике петуха, исчезает на глазах наших прекрасное войско. Но господь с нами, и если земля отречётся от нас, то вода сделает своё дело. Да здравствуют гёзы!
XXXII
Однажды вся в слезах прибежала девушка к Ламме и Уленшпигелю.
— В Мэлестее профос Спелле, — рассказывала она, — выпускает за деньги разбойников и воров, а людей невинных обрекает смерти. Среди последних — мой брат, Михиелькин. О, выслушайте, что я вам скажу: вы мужчины и отомстите за него. Один грязный, поганый развратник Питер де Роозе, известный растлитель девочек и детей, повинен в этом несчастии. Как-то вечером мой бедный брат и Питер де Роозе были в трактире Valck — «Сокол», но сидели они за разными столами: Питера де Роозе там все бегут, как чумы. Мой брат не хотел быть с ним в одной комнате, поэтому он назвал его распутной скотиной и приказал ему очистить зал. Питер де Роозе ответил: «Брату публичной девки не годится так задирать нос». Это он солгал, потому что я не публичная, а схожусь только с теми, кто мне нравится.
Тогда Михиелькин схватил свою кружку с пивом и запустил ему в нос и сказал, что он врёт, как гнусный развратник, и пригрозил, что если тот не уберётся, то он заткнёт ему в хайло кулак по локоть.
Так как Питер не угомонился и стал кусаться, то брат исполнил своё обещание: треснул его хорошенько два раза по челюсти и выкинул на улицу. Там он без сожаления оставил его полумёртвым.
Выздоровев и не вынося одинокой жизни, Питер де Роозе отправился «in't Vagevuur» — настоящее «Чистилище», — дрянной кабак, куда заходят только оборванцы. И там его избегали все, даже нищие сторонились его. Никто с ним не разговаривал, кроме приезжих мужиков, которые его не знали, да нескольких мелких воришек и дезертиров. Так как он вообще забияка, то и здесь его не раз колотили.
